И она, еврейская эмигрантка из Германии, слушая его, плакала. Плакала оттого, что его слова будили в ней сокровеннейшие эмоции, и ее переполняло чувство гордости и любви к этому отважному человеку, являвшему собой пример для них всех и для всего мира. После того как она прослушала эту речь, дух ее окреп, поскольку она до конца поняла, что с таким лидером, как Черчилль, Британия не может не выиграть войну. Сколько бы времени ни ушло на это, они одолеют врага, потому что Черчилль взялся привести их к победе.

И в это лето 1944 года они шли к победе.

Скоро все это закончится, размышляла Тедди. Боевые действия прекратятся, и мы опять сможем жить нормальной жизнью… и сможем связать нити прошлого…

Сигнал отбоя тревоги заставил ее сразу встрепенуться и вскочить со стула так же, как тетю Кетти. Та наскоро затолкала в сумку вязанье и кинула ее на свой освободившийся стул.

А мальчишки и не думали отвлекаться от своей головоломки, даже ухом не повели, когда Тедди подбежала к двери. Она распахнула ее, высунулась и обернулась к тетке.

– Все снова ожило, тетя Кетти! Наконец-то отбой, слава Богу! Можем возвращаться в дом. Ребята, пошли!

– Можно мы игру заберем с собой, Тедди? – спросил Максим, подняв наконец, голову.

Она кивнула и вышла в сад.

Тедди смотрела на небо. По нему совсем недавно пролетали сеявшие смерть торпеды. Чернильно-черный, усеянный звездами бархат неба был изумительно красив, исчерченный косыми скрещениями белых прожекторных лучей, вспыхивавших на редких облаках. Там и сям небо подсвечивали багровые зарева многочисленных пожаров. В этот вечер, как и во многие другие такие же, Лондон был в огне.

Огромное количество пострадавших, боль, горе, отчаяние и разруха – это и есть наша повседневная жизнь, подумалось Тедди. Она вдруг ощутила неимоверную тяжесть от мысли, что впереди их всех ждет еще очень много тяжких испытаний, через которые предстоит пройти, прежде чем вернется мир на эту взбудораженную, вздыбленную войной землю.

Она быстро прошла по садовой дорожке к дому. В душном августовском воздухе едко пахло дымом, взрывчаткой, паленым деревом и металлом. Несмотря на теплоту летней ночи, ее знобко передернуло, когда она представила себе картину разрушений, неминуемо происшедших в нескольких кварталах от их дома. Сирены «скорой помощи» и пожарных машин делали это воображаемое зрелище еще более страшным. Да, работы Красному Кресту и бригаде «скорой помощи» Св. Джонса, а также другим спасательным подразделениям хватит на всю ночь.

Теодора поднялась по ступенькам к «французской» двери в сад, распахнула ее и остановилась на пороге затемненной прихожей. Когда раздался сигнал воздушной тревоги, тетя Кетти выбежала из дома и оставила радио на кухне включенным. И сейчас по коридору плыл знакомый голос любимицы армии и флота Веры Линн. Военные полюбили ее после ставшего очень популярным радиоспектакля «Искренне Ваш».

Тедди прислонилась к дверному косяку, слушая в исполнении Линн одну из самых распространенных песенок военных лет. «Быть Англии всегда, покуда есть дорожка к дому, среди хлебов и рощ. Быть Англии всегда, покуда шумят города и по улицам стучат миллионы ног».

У Тедди подступил ком к горлу, она все стояла и слушала, как Вера Линн поет песню. И неожиданно для самой себя она оказалась перед непреложным фактом: она не желала жить нигде, кроме Англии.

Она подумала о Вилли Герцоге, и сердце у нее защемило. Ему отчаянно хотелось в Америку. Никогда раньше это желание не было в нем так сильно, во всяком случае, такое впечатление складывалось по его письмам последнего времени. Возможно, имелся способ заставить его передумать, уговорить его обосноваться здесь, в Лондоне. Безусловно, ей надо будет попробовать. Она должна – во что бы то ни стало… И тут вдруг она поняла, до конца осознала, какое значение для нее теперь имеет эта страна. Здесь она чувствовала себя в безопасности, под защитой закона, и сама она очень англизировалась за эти пять лет, так же как Максим. Она знала, что отчасти это произошло под влиянием Урсулы Вестхейм, – той хотелось, чтобы они полюбили эту страну, и Англия была постоянной темой их разговоров еще в Париже в 1939 году. Урсула до небес превозносила все положительные стороны жизни этого государства, уверяя, что это самое лучшее, самое справедливое, самое демократичное и цивилизованное место на земле, и Тедди всему тому нашла подтверждение. Ну и наконец, была еще тетя Кетти, прожившая здесь сорок лет и ставшая заправской лондонкой.

Тедди была вынуждена признать, что в этом ее превращении в англичанку находил выражение ее протест против нацистской Германии, ее порицание родной страны за антисемитизм, причинявший ей столько боли. Что же до Максима, то он хотел быть таким же, как все другие мальчики в школе. Она прекрасно знала, как любой мальчишка боялся быть отвергнутым своей средой за то, что он «не как все».

Она услышала теткины шаги по каменным ступенькам и поспешила по коридору из прихожей на кухню. Проверила, хорошо ли задернуты шторы светомаскировки, и включила свет, отбросила тревожные мысли о Вилли и о будущем и принялась готовить ужин.

У Кетти с Тедди вошло в привычку перед тем, как пойти укладываться спать, завершать день беседой за чашкой чая в задней маленькой гостиной. И сегодняшний вечер не был исключением.

После того как Максим с Корешком отправились наверх в спальню, Тедди и Кетти помыли посуду и убрали со стола, а затем Кетти перешла в другую комнату в ожидании племянницы, по обыкновению готовившей чай.

– До чего же теплый вечер, – сказала Тедди, входя несколькими минутами позже в переднюю с серебряным чайным подносом. Она поставила поднос на антикварный сервировочный столик у камина и спросила: – Мне выключить свет и раскрыть дверь в сад?

– Отчего же нет, Теодора. Сегодня очень душно, не так ли?

Теодора подала Кетти чашку чая, выключила освещение, отдернула тяжелую маскировочную штору и распахнула стеклянные двери в сад.

В небе высоко стояла полная луна, взгромоздившаяся на темный хребет туч, и щедро серебрила яблоню, кусты роз и усыпанную альпийскими цветочками каменную горку – утеху и предмет гордости Кетти. Налетел легкий ветерок, пошелестев листвой старого дерева и напоив чуть пьянящим ароматом последних летних роз приятную свежесть ночного воздуха.

Обе женщины сидели в молчании, глядя на осиянный луной сад, такой мирный не по времени. И опять им показалось, что война где-то далеко-далеко от них, а недавнего воздушного налета словно не было – такой покой был разлит вокруг. Они неторопливо попивали чай, ни о чем не говоря, с головой уйдя в свои раздумья.

Первой заговорила наконец Кетти. Она спокойно сказала:

– Дети нынче знают чересчур многое из того, что им знать еще рановато, по моему глубокому убеждению.

– Да, это так, согласна, – поддержала разговор Тедди. – Боюсь, причина тому – время, в которое мы живем.

– Это верно, и из-за радиопередач, журналов кинохроники и газет совершенно невозможно сегодня что-либо от них скрыть. Должна тебе заметить, – добавила Кетти, – к великому моему сожалению, ничего.

Тедди молчала, задумавшись над словами тетки, пока ее вдруг не прорвало:

– А где мне набраться мудрости, чтобы правильно его растить, хорошо его воспитать, тетя Кетти?

Кетти с легким стуком поставила чашку на блюдце, опешив от слов племянницы, показавшихся ей совершенно необычными.

– Что именно заставляет тебя обратиться ко мне с подобным вопросом, Тедди? – строго спросила она, резко повысив голос.

– Я не могу не задавать его, когда думаю теперь о Максиме, – ответила Тедди. – Он такой умница, такой смекалистый и развитой. Мне нет нужды говорить это вам, поскольку вы имеете представление, насколько он незаурядный мальчик. Но знаете ли вы, до какой степени он сам в этом смысле осведомлен о себе? – Она не ждала ответа на свой вопрос и продолжала с жаром: – Его учителя в «Колет Корт» без конца твердят о том, что он блестяще учится… и, представляете, я привыкла думать о том, что отношусь к Максиму предвзято из-за того, что очень люблю его, но я обнаружила, что никакая это не предвзятость с моей стороны. Максим уникален, тетя Кетти, и мне иной раз сдается, что он знает больше меня. И почти обо всем. Отсюда и получается: кто я такая, чтобы его воспитывать?.. – Этот пассаж иссяк, недоговоренный. Тедди откинулась на спинку стула, с унылым видом глядя в упор на тетку.

Кетти встала, подошла к стеклянной двери и закрыла ее. Задернув шторы светомаскировки, зажгла свет, снова села и, сощурив глаза, пристально посмотрела на Тедди.

– Я никогда не слышала, милая Тедди, чтобы ты говорила в таком категоричном тоне. Можно подумать, что, по-твоему, Вестхеймам больше не придется его воспитывать. – В нерешительности помолчав, она подалась вперед. – У тебя дурные вести из Германии? Есть что-нибудь, о чем ты мне не рассказывала?

Тедди покачала головой. Когда она заговорила, в ее голосе прозвучала тревога.

– Нет, у меня нет никаких вестей. Ни плохих, ни хороших. Вы раньше всех узнали бы о них, получи я хоть какую. Но я же не дурочка, я понимаю, что, даже если их не арестовали и не загнали в один из этих кошмарных лагерей и если они по сей день не уехали из Берлина, то каким образом они могли остаться в живых? Берлин стерт с лица земли британскими и американскими бомбардировщиками. Вы же знаете, в последнее время налеты стали гораздо более тяжелыми и частыми.

– Налеты на Лондон ничуть не легче, но ведь мы живы, правда? Так что мы не должны сбрасывать Вестхеймов со счетов. И даже если их забрали в лагерь, они могли уцелеть. – Кетти помолчала, глубоко вздохнула и закончила темпераментно: – Конечно, я ни за что не сброшу со счетов надежду на их спасение.

– Я стараюсь верить в то, что они живы, тетя Кетти! Я стараюсь! Я должна ради ребенка. Но прошло уже столько времени с тех пор, как мы о них что-то слышали… годы. И от Арабеллы фон Виттинген, подруги Урсулы, тоже нет вестей целую вечность. Я не могу отделаться от мысли о том, что она знает что-то новое… такое, о чем боится мне рассказать.

– Чушь, Теодора! Баронесса – настоящая аристократка и никогда не пренебрежет своим долгом, даже если исполняя его, ей пришлось бы стать носителем дурных вестей! – воскликнула Кетти. – В глубине души я совершенно уверена, что Урсула и Зигмунд Вестхеймы живы. Милочка, ты можешь смело мне поверить. Ты должна верить, как это делаю я.

Позитивность в умонастроении тетки, похоже, благоприятно повлияла на Тедди, и она несколько воспряла духом.

– Да, вы, наверное, правы, тетя Кетти, мой пессимизм просто смешон, я это понимаю, – сказала она, – тем более что мне и пожаловаться-то не на что. К тому же Урсула Вестхейм умная и находчивая женщина. Если в чрезвычайных обстоятельствах хоть кто-то сможет спастись, так это будет она. Я с вами совершенно согласна и уверена, что с ней и с господином Вестхеймом все в порядке… И с остальными членами семьи тоже. Она позаботилась бы об этом.

– Бабушка Максима, по-видимому, скончалась, упокой Господь ее душу, – тихо промолвила Кетти.

– Да, она была слаба, и удар, перенесенный ею пять лет тому назад, парализовал ее… – Тедди была не в силах продолжать.

Кетти слегка склонила голову, села поглубже в кресле и отпила глоток чая.

Меж ними вновь воцарилось молчание.

Тедди, конечно, унеслась мыслями к Вестхеймам и Максиму, и глаза ее смотрели рассеянно.

Кетти бросила на нее взгляд и налила себе вторую чашку чая, откусила кусочек имбирного бисквита и пристально воззрилась на племянницу. Такая славная девушка, думала Кетти, прелесть, какая она откровенная и честная. В ней нет ни малейшей хитрости, изворотливости. И она крепка духом. И благонравна, и благовоспитанна, и такое любящее у нее сердце! Правда, этого ребенка она обожает несколько чересчур, что и говорить. И Тедди драматизирует свою ситуацию, воспринимая Максима, как если бы он был ее сыном. Он – не ее, и его родители однажды придут и заберут его, и с чем она останется? С разбитым сердцем! Я в этом не сомневаюсь. Ой-вей-измир, такой цорес мы будем иметь, когда это случится… О, да, это-таки будет беда и кое-что еще. Если ей что и надо, так это выйти замуж. Это поможет смягчить удар, когда Вестхеймы увезут от нее Максима. Так ли, сяк ли, но это их ребенок, а не ее, как бы ни сложилась ситуация за последние годы. Да, определенно замужество решило бы все проблемы. Выйти замуж и любить своих собственных детей, вот что ей нужно.

Кетти откашлялась и исподволь принялась за дело.

– Раз уж говорим об отсутствующих друзьях, может, вспомним и Вилли Герцога? Что-то давненько я не слышала о нем от тебя.

Тедди поглядела на тетушку и пожала плечами.

– На днях получила от него письмо, конечно же, вскрытое британской цензурой из-за иностранной почтовой марки. Но они зря беспокоились. Письмо коротенькое и не содержит ничего особенного, Вилли было нечего и не о чем писать. – Она тихонько вздохнула. – Я никак не могу понять, чего ради Вилли из Палестины переехал в Шанхай. Конечно, Шанхай – интернациональный город, но какое это может иметь значение для Вилли? – Она помотала головой в полнейшем недоумении, но тем не менее ответ на свой вопрос сразу нашла. – Да никакого! Его переезд туда никогда не покажется мне хоть капельку благоразумным.