Любопытный повешенный!

К 11 часам утра королю сообщили о том, что обнаружили доктор Бонн и Леконт. Крайне взволнованный, он направил в Сен-Ле барона Паскье, председателя палаты пэров.

После полудня барон провел собственное расследование и отправил Луи-Филиппу конфиденциальную записку, в которой, в частности, говорилось:

«Обстоятельства смерти столь необычны, что требуют более глубокого изучения, и, по моему мнению, было бы полезно, чтобы король срочно прислал двух врачей, таких, как доктора Марк и Маржолен, у которых есть навыки проверок, необходимых при таком фатальном событии».

Что касается полковника де Рюминьи, начальника особой королевской полиции, последовавшего за бароном Паскье, то он, в свою очередь, писал Луи-Филиппу:

«Пока ни на кого конкретно подозрения не падают; но Бог его знает, какую информацию

мы еще получим; я должен сказать, что эта смерть не оставляет впечатления самоубийства. Важно то, что никого пока невозможно обвинить и что завещание не дает оснований для подозрений».

Несмотря ни на что — и вопреки возражениям доктора Бони, который не уставал напоминать о физических недостатках покойного, — 7 сентября совещательная палата суда в Понтуазе издала ордонанс следующего содержания:

«Поскольку, как со всей очевидностью следует из полученной информации, смерть принца Конде была добровольной и явилась результатом самоубийства, преследование преступления не нуждается в дополнительных сведениях, никому не предъявлено обвинение, производство по делу закрывается, и суд объявляет, что нет необходимости его продолжать…»

Выводы правосудия поразили простых людей, которые тут же начали перешептываться, что «кого-то явно хотят прикрыть»… Никто не был назван, но нетрудно было догадаться, что все думали о г-же де Фешер.

Неожиданно 15 сентября появилась анонимная брошюра под довольно агрессивным названием: «Призыв к общественному мнению по поводу смерти Луи-Анри-Жозефа де Бурбона, принца Конде». В ней баронесса вполне определенно обвинялась в убийстве своего любовника; более того, некоторые фразы позволяли думать, что покровительствовал ей сам король…

Эта брошюра вызвала волну эмоций, и народ сгорал от любопытства узнать, кто такая г-жа де Фешер…

Вскоре выяснилось, что она весьма своеобразная особа…

Эта элегантная женщина, на тридцать два года моложе своего любовника, была англичанкой с богатым прошлым, в котором она вела далеко не монастырскую жизнь.

Дочь рыбака с острова Уайт, она тогда звалась Софи Доуз. В пятнадцать лет она приехала в Лондон с мечтой стать комедианткой. После нескольких неудачных попыток на сцене Ковент-Гардена она решила отдаться житейским соблазнам и насладиться ухаживаньем мужчин.

Герцог Бурбонский встретил ее впервые в Лондоне в 1811 году, как раз тогда, когда она, как говорят, «особенно нещадно эксплуатировала прелести, которыми Провидению угодно было ее наградить»…

Надо сказать, что Его Высочество посещал исключительно аристократические лондонские салоны. «Каждый вечер, — пишет доктор Лебопен, — после обеда в скромном „Shop House“ он отправлялся в театр, который покидал по окончании спектакля в компании одной или двух низкопробных девиц. Он вел их ужинать в какое-нибудь прокуренное заведение, совмещая, таким образом, свою склонность к примитивному распутству с врожденной скупостью».

Его Высочество познакомился с Софи Доуз в доме свиданий на Пикадилли. Соблазненный «ее бесстыдно глядящими голубыми глазами, пылкостью, смелостью и пристрастием к деталям», Луи де Бурбон поселил ее в своем лондонском особняке.

Очень скоро молодая женщина превратилась в «организатора удовольствий принца Конде». При активном содействии некоторых из ее прежних подруг по сералю она поставила целую серию дивертисментов, отличавшихся крайним эротизмом и имевших каждый свое название. Например, в дивертисменте «Любящий пес» совершенно голый принц Конде перед шестью обнаженными женщинами должен был «изобразить все проявления радости пса, который нашел свою хозяйку». В дивертисменте «Гасильщицы свечей» Софи и ее подруги делали вид, что гасят пламя свечи принца, используя один из самых галантных способов. В дивертисменте «Милосердие, пожалуйста!» принц должен был бросить монетку в «копилку для пожертвований», открытую и поднесенную ему каждой из юных приглашенных. Наконец, назовем дивертисмент «Пчелки, собирающие мед», где принц, лежа голым в постели, очень мило исполнял роль розового бутона, а шесть восхитительных гетер, обладающих богатейшим опытом и наделенных ярким темпераментом, изображали пчелок, собирающих мед. В ритме менуэта, звучавшего из музыкальной шкатулки, они постепенно сбрасывали с себя одежду, танцуя вокруг ложа, где их ждал принц Конде. С последним звуком менуэта они устремлялись на свою добычу и «заставляли ее испытать тысячу всевозможных наслаждений».

Софи, знавшая не только самые злачные места Лондона, но и некоторые специализированные книжные магазины, снабдила Его Высочество целой коллекцией книг и гравюр редкостной непристойности. После этого вечера стали еще более веселыми…

Принц Конде всегда имел несколько таких шедевров у себя в Сен-Ле, как об этом свидетельствует канцлер Паскье, который во время обыска обнаружил «два или три маленьких тома, названия которых лучше не произносить». Кретино-Жоли в своей «Истории трех последних принцев из дома Конде» менее сдержан: «Сколько постыдных книг, непристойных гравюр, отвратительных картин было найдено в личных покоях умершего принца! — пишет он… — Эти непристойные книги, эти непотребные гравюры сберегались не только для тайных радостей принца. Г-жа де Фешер, разумеется, тоже получала свою часть на этом печальном празднике для пресыщенных глаз и сердец».


В годы Реставрации, рассчитывая с легкостью прекратить свои отношения с Софи, принц Конде тайком покинул Лондон и вернулся во Францию. Через две недели после его отъезда молодая женщина появилась в Париже.

Принц, чрезвычайно расстроенный, вынужден был принять ее. После нескольких нежных слов он перешел «на лицемерный язык в стиле предместья Сен-Жермен».

— Мне бы хотелось удержать вас при себе. Но ваше присутствие здесь может вызвать скандал… Англичанка улыбнулась:

— А если вы выдадите меня за свою внебрачную дочь?

Принц Конде со времени своего отъезда из Лондона испытывал ностальгию по восхитительному телу Софи.

При мысли о том, что безумные ночи могут возобновиться, он стал пунцовым:

— Какая прекрасная идея! Но чтобы ни у кого не было повода для сплетен, вы должны выйти замуж.

Его Высочество сразу стал подыскивать подходящего Софи мужа и нашел Адриана де Фешера, командира батальона в королевской гвардии, которого услужливый Людовик XVIII поспешил сделать бароном.

Бракосочетание состоялось 6 августа 1818 года в Лондоне, после чего новобрачные поселились в Пале-Бурбон, владении принца Конде.

Спустя несколько недель принц проявил к супругам деликатное внимание: он назначил Фешера служить при своей особе.

— Вот теперь он сможет жить поблизости от своей жены, — восклицали знающие люди, подмигивая, друг другу.

Как-то вечером одна добрая душа поведала Фешеру о том, как ему не повезло. Придя в неистовство оттого, что его так провели, несчастный решил пожаловаться принцу. Его Высочество пожал плечами:

— Не верьте ничему, мой дорогой Фешер. Это обыкновенное злословие… Такова плата за то, чем вы владеете. Вам завидуют, потому что вы мой друг!

Будучи скептиком, Фешер предпочел покинуть свою супругу. Баронесса сразу стала жить с принцем, который в свои шестьдесят пять лет все еще не растратил жара души. Любовные поединки, и прежде приводившие в восторг прислугу, теперь стали повседневным явлением. Признательный Людовик Бурбонский в 1824 году составил завещание, по которому Софи получала богатейшие владения Сен-Ле и Буасси…

И с этого момента, уверяют злые языки, г-жа де Фешер жила «в гнусном ожидании смерти Его Высочества». Но так как смерть заставляла себя ждать, то в ночь с 26 на 27 августа г-жа Фешер решила ускорить события, привязав принца к шпингалету окна в его собственной комнате.

Получалось, таким образом, что преступление было следствием простого нетерпения.

Такова была первая версия.

Вскоре, однако, выяснилось, что дело было далеко не таким простым и что Луи-Филипп оказался замешан в грязном преступлении. Каким же образом бывшая лондонская уличная девка могла войти в контакт с королемфранцузов и сделать из него своего сообщника? Именно об этом поведает оторопевшей публике специальная брошюра, опубликованная в 1848 году…

А в 1827 году баронесса де Фешер очень боялась, как бы завещание, сделанное в ее пользу, не оказалось однажды опротестовано законными наследниками принца Конде, и потому искала влиятельного сообщника. Выбор ее остановился на герцоге Орлеанском, чья любовь к деньгам была ей хорошо известна.

План ее был прост и в то же время свидетельствовал о редкостном чувстве политической интриги: она решила уговорить принца Конде, одного из самых богатых людей Франции, завещать все свое имущество герцогу Омальскому, сыну герцога Орлеанского, с тем чтобы последний в знак благодарности согласился признать законным все то, что было завещано ей.

Ее доля наследства становилась, таким образом, чем-то вроде комиссионных за ту великолепную сделку, которую она позволила осуществить герцогам Орлеанским.

О своих планах она рассказала Талейрану. Экс-министр иностранных дел был, разумеется, в восторге от макиавеллического плана баронессы. Он пообещал ей свое содействие.

— Заходите ко мне в пятницу, — пригласил он. — Вы встретитесь с герцогом Орлеанским. Могу вас заверить, вы очень скоро станете одной из его подруг.

Талейран не ошибся. Вне себя от радости при мысли, что громадное состояние принца Конде может попасть в руки его сына, будущий король Луи-Филипп повел себя чрезвычайно галантно по отношению к г-же.де Фешер и пригласил ее в Пале-Рояль.

Бывшая лондонская проститутка тут же вошла в круг ближайших друзей герцогов Орлеанских.

Ее обласкали, угощали конфетами, делали комплименты ее туалетам, а Мария-Амелия писала ей письма, о тоне которых можно судить по следующему отрывку:

«Я очень тронута, моя дорогая, всем, что вы рассказали о ваших хлопотах для нас… Поверьте, я никогда этого не забуду. Всегда и во всех обстоятельствах вы найдете в нас и для себя, и для ваших близких поддержку, за которой вы ко мне обратились, и порукой тому будет служить благодарность матери».

Когда баронесса бывала чем-нибудь расстроена, всех в Пале-Рояле охватывало ужасное беспокойство, а будущий король французов с растрепавшейся прической и обвисшими бакенбардами торопился в Пале-Бурбон. Однажды при подобных же обстоятельствах с ним произошла удивительная история. Вот что об этом рассказывает граф Вильмюр:

«В момент прибытия герцога Орлеанского г-жа де Фешер принимала ванну, причем принимала ее в сидячей купальне, одном из хитроумных механических устройств знаменитого Лесажа. Баронесса быстро вышла из воды, но, торопясь забраться в постель, забыла откинуть доску, скрывавшую купальню и служившую сиденьем в ванне. Такого рода мебель, бывшая в те времена в большой моде, стояла рядом с кроватью баронессы. Луи-Филипп, довольный тем, что Софи Доуз согласилась его принять, устремился к креслу, которое, казалось, специально дожидалось его, и в тот же миг, к своему большому удивлению, провалился в купальню.

И как он ни старался, как ни барахтался, ему не удавалось выбраться из этой водяной ловушки!

Зрелище было столь нелепым, что г-жа де Фешер, позабыв о всяком почтении к Его Королевскому Высочеству, разразилась неудержимым смехом. Но в конце концов, она прониклась сочувствием к горестному положению своего гостя и предложила вызвать кого-нибудь из его людей, чтобы помочь ему вылезти. Она пыталась втолковать герцогу, что без помощи он не выберется из купальни, учитывая несколько тяжеловатую нижнюю часть его тела.

Луи-Филипп умолял ее никого не звать, опасаясь, что приглашенный на помощь выездной лакей разболтает о случившейся с ним неприятности всем слугам в Пале-Бурбон, а те, в свою очередь, разнесут это по всему городу, и уж тогда все кому не лень начнут потешаться над ним.

Поэтому он возобновил свои попытки и опять неудачно, потом еще и еще, но обрести свободу не удавалось;

бесконечные барахтанья нарушили симметрию его прически, и это еще больше развеселило баронессу. Наконец она предложила позвонить и вызвать свою камеристку — девушку, по ее словам, на удивление скромную и неболтливую.

Луи-Филипп согласился. М-ль Роза тут же явилась и очень ловко помогла снять осаду, которая без ее помощи могла бы продолжаться неизвестно сколько времени и закончиться для Его Высочества столь же бесславно, как осада испанского города Лерида, предпринятая в 1707 году его предком, регентом Луи-Филиппом Орлеанским.