Ги Бретон - Женщины времен июльской монархии

Нетрудно догадаться, что немногие избиратели отдали ему свои голоса.

Однако вскоре в общественную жизнь вмешались знаменитые Везувианки, само название которых, как мы увидим, свидетельствует об их вулканическом темпераменте…

Все началось 1 марта 1848 года. В этот день ошеломленные парижане смогли прочесть плакат следующего содержания:

«Гражданин Борм-сын, автор многих военных орудий, способных выпускать до трехсот ядер или орудийной картечи в минуту, создатель „греческого огня“ — зажигательной смеси, с помощью которой можно поджечь и пустить ко дну вражеский флот, а также изобретатель средства, благодаря которому две тысячи граждан в состоянии оказать сопротивление пятидесятитысячной вражеской армии, обращается

К ПАРИЖСКИМ ГРАЖДАНКАМ, МОИМ СЕСТРАМ ПО РЕСПУБЛИКЕ

Гражданки, Вам Республика обязана четвертью своего существования, потому что благодаря именно вашим увещеваниям ваши отцы, братья, друзья смогли противостоять картечи 4 февраля.

Вы оказали Отечеству, гражданки, неоценимую услугу, вот почему я обратился к временному правительству с просьбой создать женский полк и назвать его «Везувианским».

Срок службы в нем составит один год. Вступать в этот полк смогут незамужние женщины в возрасте от 15 до 30 лет.

Желающие записаться могут зайти в любой день с полудня до 4 часов дня на улицу Сент-Аполин, где будут записаны ваши фамилия, имя, профессия, возраст и личные просьбы.

Благоденствие и Братство!

Да здравствует, да здравствует и еще раз да здравствует Республика!

Борм-сын».

Г-ну Борму-сыну пришла, как мы видим, глубоко личная идея организовать вечера удовольствий…

Надо ли удивляться, что женщины валом валили на улицу Сент-Аполин, и автору «греческого огня» оставалось лишь выбирать. В конце концов он отобрал из них с полсотни, и они составили не только удалую фалангу, которая должна была бороться всеми доступными средствами за эмансипацию женщин, но и самый бурный, какой только можно вообразить, гарем.

Вот как современник описывает одно из собраний этого клуба-легиона везувианок:

«Гражданин Борм любит женщин и желает их эмансипации. Это благородная цель, и она уже принесла ему глубокую признательность всех наших сестер по Республике. Каждый вечер этот доблестный эмансипатор приглашает к себе домой молодых женщин, которых усердно наставляет. Его аргументы просты, но очень эффективны:

— Гражданки, — обращается он к ним, — что есть Свобода? Женщина. Что есть Равенство? Женщина. Братство? Женщина. Наконец, кто такая Республика? Тоже женщина. И вам еще хотят помешать участвовать в голосовании, помешать толкать колесницу Нации? Гражданки, временное правительство должно пасть. Да, надо, чтобы оно пало… к вам на колени…

Подобные речи приводили женщин в состояние, близкое к обмороку. На третьем собрании, чувствуя,

что его аудитория созрела, гражданин Борм-сын неожиданно посуровел и добавил:

— Гражданки, чтобы ваши права были признаны, нужно разбить все оковы, которые вас связывают и делают рабынями мужчин. Начните с самого варварского из всех оков рабства: с брака.

При этих словах глаза молодых женщин засверкали.

Откажитесь от пут, привязывающих вас к мужчине и держащих у него в кабале. Пользуйтесь своим телом как свободные люди. Докажите сами себе, что вы существа свободные, и тогда вы получите право называть •себя настоящими республиканками…

При этих словах молодые везувианки пришли в неописуемый экстаз.

— Этот поступок, — продолжал лицемерно г-н Борм-сын, — не должен, конечно, быть запятнан похотью. Речь может идти только о ритуале освобождения, и ни о чем больше…

После чего, опустив глаза, прибавил:

— Этот ритуал, гражданки, я готов выполнить вместе с вами ради Республики единой и неделимой.

И тогда везувианки, вдохновленные чистым порывом республиканских чувств, устремились к г-ну Борму-сыну и попытались сорвать с него одежду.

— Спокойно, спокойно, давайте по очереди, — строго урезонил их гражданин.

— Я! Я! Я! — кричали наперебой везувианки, мечтая улечься на алтаре Отечества.

Но г-н Борм-сын был методичен и благоразумен:

— По алфавитному порядку, — сказал он. И взяв за руку двух молодых женщин, на которых были помечены их инициалы, он повел их в личные апартаменты. Там, во имя Республики и в силу власти, которую он себе присвоил, он каждой по очереди дал возможность испытать одно из приятнейших ощущений бытия…

Вот так, каждую ночь, благодаря г-ну Борму-сыну, несколько молодых парижанок раскрепощались, не нуждаясь в членах временного правительства…

В ожидании, пока полк будет официально признан, пылкие ученицы гражданина Борма устроили в Бельвиде что-то вроде фаланстера. «Они там жили, питались и к тому же получали по десять франков в месяц», рассказывает Анри д'Альмера. В доказательство равенства полов их одежда, насколько возможно, была приближена к мужской. Большинство из них носило юбку, сюртук с эполетами и маленькое кепи на голове. Некоторые доходили до того, что надевали брюки. Все научились обращаться с оружием. Будучи военнообязанными с пятнадцати до двадцати лет, они сформировали три части: работницы, маркитантки и санитарки.

В один прекрасный день эти молодые гражданки с трехцветным знаменем в руках, на котором они сами вышили золотом «Везувианки», явились к городской ратуше, чтобы изложить свои требования.

А требования их были таковы:

1 — право голоса;

2 — обязательный брак для мужчин в двадцать шесть лет и для женщин в двадцать один год;

3 — обязательное участие мужчин в домашнем хозяйстве.

Представители временного правительства приняли их, иронически улыбаясь. После этого девушки вернулись в свой бельвильский фаланстер, распевая гимн, сочиненный каким-то шансонье.

Надо отметить, что эта акция оказалась их единственной политической манифестацией. Войдя во вкус бурных вечеринок, проходивших ежедневно в обществе г-на Борма-сына, молодые женщины очень скоро превратили свой фаланстер в весьма гостеприимное место, где все влюбленные Республики во имя равенства и братства могли приятно провести время…

Отныне везувианки, которым это название соответствовало все больше и больше, посвящали себя исключительно делу любви. Под предлогом увлечь своими идеями они зазывали к себе мужчин, которые возвращались от них домой совершенно обессиленными, чего никак нельзя было предположить по напыщенному стилю феминистских манифестов.

Каждый гражданин, приходивший высказаться в их защиту и готовый бороться за эмансипацию, тут же оказывался на огромной кровати и получал вознаграждение от одной или нескольких учениц г-на Борма-сына.

Однажды вечером наши горячие республиканки, устроившие более многочисленное и потому не особенно мирное собрание, куда, разумеется, были приглашены и мужчины, увидели, как один слушатель забрался на эстраду, служившую трибуной, и начал свою речь такими словами:

— Гражданки! Я не смогу быть кратким, предупреждаю сразу, потому что женщина — это такой предмет, о котором приятно говорить долго…

Никогда не знаешь, чем все может кончиться: обрадованные везувианки устроили ему овацию, потом на собственных руках с триумфом внесли в свою спальню, где в конце концов, если верить современнику, «с наслаждением раздели его, уложили на сваленные на пол матрасы, и втроем наградили его чудесным сувениром о первых узаконенных всеобщих выборах…»

К сожалению, те времена ушли в прошлое. В наше время женщины, занимающиеся политикой, не могут похвалиться подобным отношением к тем, кто защищает их права…

26 февраля 1848 года Луи-Наполеон Бонапарт спокойно работал в библиотеке Британского музея. Углубившись в огромный «Трактат по артиллерии», он делал выписки для задуманного им собственного труда «Об искусстве и способе уничтожить как можно больше солдат одним пушечным выстрелом»…

Внезапно какой-то человек, «казавшийся сильно взволнованным», вошел в зал и быстрым шагом направился к принцу. Подойдя, он наклонился к августейшему уху и, забыв произнести приветствие, сказал тихим голосом:

— Луи-Филипп только что отрекся!

В швейцарских колледжах Луи-Наполеон научился думать без спешки. Поначалу он никак не отреагировал. Сидя неподвижно, с полу прикрытыми глазами, он, казалось, повторял про себя услышанную фразу. Через несколько мгновений, однако, что-то в мозгу у него щелкнуло. Он вскочил со стула, взял приятеля под руку и торопливо повлек его к двери, забыв на столе перчатки и зонт.

Через четверть часа принц был на Кинг-стрит. Мисс Говард, только что получившая известия из Франции, ждала его с нетерпением.

— Ваш час настал, Луи, — сказала она. — Кажется, в Париже революционеры разделились. Они не знают пока, какой режим выбрать. Они колеблются, ссорятся и не имеют никакой программы. Их имена неизвестны народу. Они только что создали пустую Республику. Заполнить эту пустоту можете вы. Надо немедленно ехать во Францию!

На лице принца появилось озабоченное выражение. Молодая женщина сразу поняла причину:

— Вы же знаете, что мое состояние в вашем распоряжении.

Обрадованный Луи-Наполеон обнял Херриэт.

— Спасибо, — сказал он. — Благодаря вам меньше чем через год я буду во главе Франции.

После чего, сунув в карман деньги, которые мисс Говард достала из своей шкатулки, он помчался на вокзал, вскочил в поезд и доехал до Фолкстона. Там, вот ведь насмешница-судьба, он поднялся на борт пассажирского парохода, на котором только что в Англию прибыл герцог Немурский, второй сын Луи-Филиппа.

1 марта он был в Париже, где сразу же отправился на улицу Сантье к Вьейару, своему прежнему наставнику в Арененберге. Тот приютил его у себя.

Не теряя времени, принц написал временному правительству письмо:

«Господа, народ Парижа уничтожил последние следы иностранного вторжения, и я спешу встать под знамена Республики».

На другой день, одетый как денди, он нанес визит Ламартину в Министерстве иностранных дел, находившемся на бульваре Капуцинов. Певец Эльвиры принял его с необыкновенной учтивостью, поблагодарил за визит в столь почтительных выражениях, что даже самому раболепному китайцу они показались бы чрезмерными, трогательно поздравил его с тем, что он прибыл послужить Республике, но, однако, позволил себе напомнить принцу, что закон, запрещающий появление на территории Франции членам семейства Бонапарт, не отменен и что, может случиться, какой-нибудь жандарм вскоре явится на улицу Сантье…

Луи-Наполеон, который уже имел опыт семидесяти трех месяцев пребывания в тюрьме, не заставил напоминать себе дважды. Раскланявшись, он оставил костлявого поэта предаваться демократическим грезам, а сам быстро собрал свой багаж и уехал в Лондон.

В течение двух месяцев Луи-Наполеон и мисс Говард внимательно следили по газетам за тем, как разворачиваются события. Они, например, узнали, и это их очень позабавило, что некоторые члены временного правительства, опьяненные властью, уже успели забыть о принципах равенства, которые провозглашали в предвыборных речах, чтобы теперь вовсю насладиться отнюдь не демократическими удовольствиями. Несравненный Ледрю-Роллен раскатывал по городу в королевских каретах, Гарнье-Пажес охотился в Шантильи, Арман Марраст закатывал изысканные обеды в Трианоне, созывая туда весьма галантную компанию, а Фердинанд Флокон переселился в Сен-Клу, где стал владельцем Малого замка.

О г-же Флокон, бывшей гризетке, обронившей знаменитую фразу: «Именно мы являемся принцессами», один журналист написал в марте 1848-го строки, которыми принц Бонапарт и его подруга особенно наслаждались: «Создается впечатление, что кареты Министерства сельского хозяйства и торговли имеют слишком плохую подвеску, потому что Ее Превосходительство г-жа Флокон отправляет их одну за другой в каретный сарай после одного раза использования. Она заявила, что это не кареты, а какие-то извозчичьи пролетки. Ее Превосходительство в них так сильно трясло, а нервная система у нее такая деликатная, что она теперь в состоянии ездить только в каретах герцогини Орлеанской».

Эта манера подражать прежней знати, изгнанной из страны с оружием в руках, в конце концов вывела из себя народ. Простые люди все чаще задавались вопросом, и не без основания; уж не для этой ли горстки честолюбцев и карьеристов совершалась революция?