«Забудьте думать об этом, мой кузен. М-ль де Монтихо из тех девушек, с которыми спят. но на которых не женятся…»

Принц Наполеон поспешил сразу же прекратить все отношения с Евгенией.

Оскорбленная до глубины души, г-жа де Монтихо решила отправиться в путешествие. Она приехала с дочерью на воды в курортный городок Спа и остановилась в отеле «Фландрия». А вскоре там остановился другой испанец, бывший когда-то любовником графини, а теперь заинтересовавшийся Евгенией. Это был герцог д'Оссума. Не успев появиться, он принялся настойчиво ухаживать за девушкой и, как утверждают некоторые мемуаристы, на сей раз флирт перешел границы светской игры.

Послушаем, что говорит об этом Стелли:

«По вечерам, когда ночные тени медленно опускаются с гор, меж которых струятся воды реки Амблев, припозднившийся любитель прогулок мог видеть в извилистой долине молодого человека и девушку, по-видимому, влюбленных в тишину и таинственность. Судя по тесно сплетенным рукам, по тому, как они обменивались довольными взглядами, по выражению их трепещущих губ, нетрудно было понять, что это отнюдь не естествоиспытатели, изучающие геологический характер известковых отложений или складчатую систему залегания горных пород.

В одну из таких прогулок они дошли до грохочущего водопада Коо. Один художник с высоты скал любовался великолепным зрелищем реки Амблев, воды которой издалека были похожи на цепь озер. В них, точно в зеркало, глядели тихие звезды серебристого неба. У подножия скалы, на которой он находился, на скамье из сланцевого кварца художник заметил то, что шевалье Сент-Эньян некогда называл «две души, слившиеся в одно», иначе говоря, прекрасного сеньора в обнимку с не менее прекрасной дамой.

Когда художник приблизился к каменной скамье, она была уже пуста, но он успел заметить, как две потревоженные тени удалялись; поспешившему их обогнать нескромному мечтателю показалось, что он узнал в них молодую графиню и молодого герцога, остановившихся в отеле «Фландрия»

Однако на сей раз отношения с поклонником порвала Евгения, и г-жа де Монтихо возвратилась в Париж. Обе женщины сняли квартиру в доме двенадцать на Вандомской площади и скоро стали посещать самые аристократические салоны столицы.

Однажды вечером в одном из парижских салонов Евгения познакомилась с принцем-президентом. Эта первая встреча на самые разные лады была расписана и историками, и мемуаристами. А еще позже кто-то сочинил об этом песню, которая в оппозиционных кругах пользовалась огромным успехом.

События, впрочем, развивались не слишком резво. В первый раз Евгения де Монтихо и Луи-Наполеон встретились в салоне принцессы Матильды, месте в высшей степени чопорном, где гости не имели обыкновения «щупать» дам за мягкие места…


Как известно, принцесса Матильда издавна трепетала при одной только мысли, что Луи-Наполеон может жениться на мисс Говард. Однажды вечером, полная решимости помочь судьбе, она устроила у себя дома на улице Курсель обед в честь принца-президента и пригласила Евгению де Монтихо, с которой сама недавно познакомилась.

Результат оказался сногсшибательным. Едва войдя в гостиную, Луи-Наполеон наклонился к кузине:

— Матильда, кто эта молодая женщина?


— Она здесь впервые, иностранка, из андалузской семьи, м-ль де Монтихо…

Принц удивленно покачал головой:

— Вот как? Неужели? Представьте же меня ей…

Не прошло и десяти минут, как в уголке у камина Луи-Наполеон уже вовсю ухаживал за Евгенией.

Загоревшимся взором гурмана он с волнением смотрел на ее руки, плечи, на хрупкую шейку и соблазнительную грудь прекрасной испанки.

«Он был похож, — писал Стелли, — на ребенка, стоящего перед тортом с кремом…»

Без устали пробуя ее взглядом, принц стал расспрашивать девушку, чем она любит заниматься. Услышав, что ей нравится чтение, он увидел в этом возможность сделать для нее что-то приятное и пообещал прислать свой «Трактат об артиллерии». Труд, конечно, более чем серьезный для юной девицы, но Евгения вежливо ответила, что счастлива будет получить книгу…

На следующий день гвардеец привез ей не только «Трактат», но и приглашение на бал. Очень, очень скоро дамы де Монтихо стали постоянными посетительницами Елисейского дворца.

Однажды принц-президент, видевший в Евгении лишь возможную фаворитку, попытался дать волю рукам, но получил довольно резкий удар веером, напомнивший ему, что он имеет дело не с танцовщицей из Оперы. Однако Луи-Наполеон решил, что добьется своего, и продолжил ухаживания.

Как-то раз он проезжал верхом мимо окон девушки и раскланялся с нею:

— Как можно к вам зайти? Она ответила с улыбкой:

— Через часовню…

Но и на этот раз Луи-Наполеон подумал, что это всего лишь остроумная шутка. Он продолжал свои галантные ухаживания, приглашал Евгению на охоту, позволял ей пользоваться своей ложей в Опере и посылал букеты цветов. Все тщетно. Красавица принимала все, но ничего не позволяла.

31 декабря 1849 года принцесса Матильда устроила у себя новогодний вечер. Вполне естественно, туда были приглашены и принц-президент, и Евгения.

Как только пробило полночь, принцесса Матильда, по просьбе Луи-Наполеона, у которого был свой план, воскликнула:

— Полночь, господа! Все целуются!

Принц сразу устремился к Евгении. Но ее гибкая фигурка мгновенно выскользнула из президентских рук. Она побежала по комнате и спряталась за спинкой кресла.

— Это же такой обычай во Франции, — бормотал Луи-Наполеон, догоняя ее.

Взглянув на него ясными голубыми глазами, Евгения сказала спокойно:

— Но такого обычая нет в моей стране. На сей раз принц, наконец, понял, что дела его пойдут не так скоро, как он надеялся, и что, по выражению Стелли, можно было не спешить согревать грелкой постель.

И тогда он решил завлечь девушку в ловушку. Однажды утром Евгения и ее мать получили приглашение на обед в Сен-Клу, куда принц переселился на лето.

Они прибыли туда и, к удивлению своему, увидели, что замок пуст. Несколько слуг вышли к ним и объяснили, что принц-президент ждет их в Комблевале, в павильоне, расположенном посреди парка, и что ехать туда надо по дороге на Вильнев-л'Этан.

Дамы отправились туда в карете.

В Комблевале они нашли только Луи-Наполеона и его верного Бачиоки.

— Мы сейчас пообедаем вчетвером, — сказал он и посмотрел на Евгению так, что ей стало не по себе.

Затем он провел приглашенных в столовую, и очень скоро стало ясно, что Бачиоки, как, впрочем, и графиня, присутствуют здесь только в качестве ширмы. «Весь этот обед, — пишет Стелли, — был лишь постепенным приготовлением к ночи, на которую испанская матушка должна будет закрыть глаза». После этого леденящего душу «наедине» при свидетелях принц предложил прогуляться по парку и подал руку Евгении, а Бачиоки взял под руку г-жу де Монтихо.

На этот раз девушка замерла на месте и сухо напомнила Луи-Наполеону о приличиях:

— Монсеньер, здесь находится моя мать.

Принц не стал настаивать, и дамы молча обменялись кавалерами. Можно догадаться, что прогулка была не слишком веселой.

Через час г-жа де Монтихо и ее дочь вернулись в Париж с чувством сильнейшего унижения, одна из-за того, что на нее смотрели как на возможную любовницу, другая из-за предложенной ей роли снисходительной матери…

Чтобы забыть это оскорбление, они выехали на курорт, на берега Рейна.

Принц-президент, со своей стороны, был очень удручен вечером в Комблевале. Однако он не стал искать забвения в путешествиях. Он просто попросил привезти к нему в Сен-Клу маленькую актрисульку из Французского театра, которая преподала ему, как говорят, урок нелегкий, но приятный…


По возвращении из Германии дамы де Монтихо были приглашены на прием в Елисейский дворец.

Луи-Наполеон, которого неудача в Комблевале ничуть не обескуражила, был с Евгенией неподражаемо галантен, и присутствовавшие отметили, «что глаза его впились, точно пиявки, в покатые плечи девушки…».

На другой день принц-президент, готовый испробовать все возможные способы, чтобы понравиться Евгении, послал ей свою книгу, озаглавленную «Уничтожение пауперизма».

Поначалу молодую испанку покоробило заглавие. Но когда она прочла книгу, Луи-Наполеон предстал перед ней существом мечтательным и немного фантазером, то есть очень похожим на нее. Она была этим тронута.

Настолько тронута, что на другой день после государственного переворота, когда в Париже еще возвышались баррикады, она написала Бачиоки записку, в которой сообщала, что если принц потерпит неудачу в своем предприятии, она готова отдать в его распоряжение все, чем сама владеет.

Конечно, то, чем владела Евгения, было не слишком значительно, но сам жест взволновал Луи-Наполеона. Он читал и перечитывал эту записку — странную для девушки, которую он попытался изнасиловать, — и думал, что женщины всегда проявляли по отношению к нему поразительное благородство…


В течение всего 1852 года принц-президент, не покидая мисс Говард, которая финансировала государственный переворот, ни маленьких танцовщиц из Оперы, продолжал медленное и нелегкое завоевание испанки.

Он постоянно писал ей, точно влюбленный школяр, длиннющие письма, полные цитат из Расина и поэтических образов, позаимствованных из модных в то время песенок.

В свою очередь, Евгения не без помощи Мериме, который безумно веселился, отвечала на эту убогую литературщину целыми страницами, заполненными глубокими размышлениями на тему об искусстве государственного управления или о механизме межгосударственных альянсов со времен Людовика XV.

Осенью дамы де Монтихо, пропутешествовавшие все лето, вернулись в Париж. Луи-Наполеон сразу пригласил их в Фонтенбло, где устраивал псовую охоту. Мать и дочь прибыли туда 12 ноября вместе с остальными гостями, для которых были подготовлены специальные повозки.

В замке гостей довольно скромно разместили в крыле Людовика XV, на третьем этаже, в комнатах, выходящих в английский парк.

Никому тогда и в голову не могло прийти, что через каких-нибудь три месяца Евгения станет французской императрицей…

13 ноября состоялась большая охота. Молодая испанка, получившая лошадь из конюшни принца, показала себя на редкость смелой наездницей. В тот же вечер Луи-Наполеон послал ей охотничий трофей — оленью ногу. Честь, которой она была удостоена, поразила всех тех, кому двумя неделями позже предстояло составить «двор» будущего императора.

Следующий день после охоты был кануном дня Св. Евгении. Принц распорядился послать цветы м-ль де Монтихо и попросил ее принять от него в подарок лошадь, на которой она ехала накануне. На этот раз гости принялись с ехидством судачить, а принц Наполеон, брат принцессы Матильды, позволил себе вслух высказать несколько неуместных шуток. Оскорбленная Евгения написала графу де Гальве, деверю Паки: «Ты не можешь себе представить, что здесь говорят обо мне с тех пор, как я приняла эту лошадь в подарок от дьявола…»

Она не написала, что Луи-Наполеон под лживым предлогом показать ей статую Карла Великого попытался затащить ее в постель…


Пребывание в Фонтенбло завершилось 18 ноября. А 21 числа 7824189 голосами «за» против 233145 голосов «против» плебисцит легитимизировал восстановление империи, которая и была торжественно провозглашена 1 декабря. На сей раз г-жа де Монтихо поняла, что пора действовать решительно. В минуту нежности и признательности Луи-Наполеон вполне мог вернуться к мисс Говард. Он также мог под давлением Морни и Матильды жениться на какой-нибудь иностранной принцессе. По словам Фийона, графине необходимо было «разжечь в императоре столь сильное желание обладать сладостным телом Евгении, чтобы ничто другое в целом мире не имело для него значения».

Г-жа де Монтихо добилась своей цели блистательно.

Вскоре новоиспеченный суверен уже не мог видеть Евгении без огромного, всем заметного и крайне стеснявшего его волнения. Факт этот был столь очевидным, что завсегдатаи Тюильри толкали друг друга локтями и с тех пор называли Наполеона III не иначе как Его Обширное Величество…


18 декабря Наполеон III пригласил свой двор, а также дам де Монтихо, в Компьень. Он хотел совершить последнюю попытку взять крепость штурмом, прежде чем решиться на брак. По его указанию архитектор Лефуэль проделал потайной вход в стене комнаты, предназначенной для Евгении.

В первую же ночь девушка проснулась от каких-то непонятных прикосновений. От страха она громко закричала. Но голос, который она хорошо знала, прошептал:

— Не пугайтесь, это я.

При свете пылавшего в камине огня она узнала императора.

Внезапно успокоившись, она натянула на себя сдернутое монархом одеяло и сказала:

— А я думала, что приехала в дом к джентльмену…

Устыженный Наполеон III вышел из комнаты через потайную дверь, «унося, по словам одного мемуариста, свой укоротившийся срам и снедаемый любовью, которая лишила его всякой воли».