При въезде в Булонский лес, точно напудренный, усеянный светло-зелеными блестками и восхитительный в это весеннее утро, «Боскар» пошел рысью. Эта лошадь не была выносливой, зато ход у нее был удивительно мягкий, и приказ Казаля седлать ее в это утро служил показателем того, что он находится в мечтательном настроении.

Когда случайность, — как мы невежественно называем скрытую силу, правящую судьбой каждого из нас, — сближает двух людей, она умножает обстоятельства, оправдывающие в конце концов нашу веру в предчувствия. Но логика вполне удовлетворительно, хотя это только так кажется, объясняет все факты. Если знакомство Казаля с г-жею де Тильер было вполне естественным, то не менее естественным было и то, что в лесу он встретился не только с де Кандалем, с которым заранее условился, но и с Мозе, Прони и г-жей д'Арколь, а также что все эти лица, заметившие накануне рассеянность маркизы после внезапного отъезда молодого человека, стали немного над ним подсмеиваться. Светские люди очень любят такие шутки и не придают им никакого значения, да и Казаль прекрасно знал им цену, — знал, что они служат лишь предлогами для разговоров. Но в этом особенном для него случае эти самые разговоры слишком подкрепляли его собственные наблюдения, чтобы он не обратил на них внимания. Сначала Прони, пересекая перед ним галопом аллею на своей великолепной вороной лошади, крикнул ему:

— Вчера после твоего отъезда маленькая дамочка была недовольна, очень недовольна!..

Потом на повороте всадника остановил Мозе, отвесив ему многозначительный поклон. По обыкновению он шел пешком, борясь с ранней, захватившей его сахарной болезнью. Он соблюдал гигиену ходьбы с той силой воли и энергией, которые составляют самую характерную черту как евреев, так и янки. Сила воли, которая неуклонно проявляется как в мелочах, так и в важных делах и не ослабляется никакими неудачами, является общей чертой этих двух рас, самых упрямых на всем земном шаре, а также и наименее известных, так как они лишь с недавнего времени добились благополучия. Часто случается, что семит или американец создает себе в пятьдесят лет личной решимостью, систематически и неуклонно проявляемой, целую новую программу жизни и даже новые вкусы. Кроме того еврей, обладает особым даром — никогда не пренебрегать мелочами, как бы ничтожны они ни казались.

Вот почему Мозе, который когда-то поссорился, а теперь уже примирился с красавцем Казалем, поспешил воспользоваться этим случаем, чтобы сделать ему маленькое одолжение, сообщив нечто такое, что могло быть ему приятным.

— Как вы скоро нас покинули вчера вечером.

— Меня в клубе ждал один товарищ, — ответил Казаль.

Проницательность умных глаз Мозе уже начинала его беспокоить, и он решился солгать.

— И вы унесли с собой от нас все внимание наших дам, — продолжал тот. — Г-жа де Кандаль принялась болтать в углу со своей сестрой, что же касается до г-жи де Тильер, с вашим уходом она осталась одна.

Четверть часа спустя, обсуждая только что полученное сведение, Казаль встретился с г-жею д'Арколь, которая сама правила двумя ирландскими пони. Она сделала ему знак бичом остановиться, а когда он подъехал к экипажу, сказала:

— А как вы находите маленькую подругу моей сестры? Не правда ли, она идеально хороша?.. И вы бросили ее, чтобы пойти Бог весть куда… Экий неловкий!

Когда затем она погнала своих прелестных, быстро помчавшихся лошадок, глаза и губы ее ясно говорили: «Если вы не дурак, мой маленький Казаль, то начните ухаживать за вашей вчерашней соседкой и не напрасно».

Нельзя сказать, чтобы такой совет делал честь порядочной женщине, сестре такой же порядочной женщины. Но герцогиня инстинктивно недолюбливала Жюльетту за то, что она становилась между ею и сестрой. Она положительно обожала свою единственную сестру и очень бы обрадовалась, если бы могла сказать Габриелле: «Ну, что же, твоя безупречная подруга флиртует с Казалем».

Окончательным показателем безошибочности его чутья был толстяк де Кандаль, который, наконец, повстречавшись с ним, поехал рядом и, смеясь своим тяжелым, выдававшим его немецкое происхождение, смехом, — один из де Кандалей во время эмиграции женился в Вюртенберге, — сказал:

— Честное слово, вчера все шло прекрасно, лучше, чем я предполагал. Эта маленькая вдовушка немного неприступна… Г-жа Бернар уверяет, что покойный де Тильер подставил себя под пули с досады, что на ней женился… Я за тебя боялся… но ты держал себя превосходно… Когда ты улизнул, она казалась оскорбленной… Нет. Положительно стоило заплатить за место…

— А кто она такая? — спросил Раймонд.

— Как кто такая? Да ведь это вдова де Тильера, адъютанта генерала Дуэ!

— Да я тебя не об этом спрашиваю, я спрашиваю, какой у нее характер?

— Ах, самый скромный, самый скучный… Она живет со своей старой матерью в мрачном как могила доме. Наконец, посуди сам, она имеет много общего с моей женой.

Все остроумие де Кандаля заключалось в том, что он направлял свои жалкие эпиграммы против этого прелестного создания, которому не мог простить ни получаемых от нее благодеяний, — все состояние было предоставлено его фантазии, — ни наложенного на нее позора измены, — тотчас после свадьбы он вернулся к своей любовнице и скандально ее афишировал.

— Значит, она тебе очень нравится? — прибавил он, насладившись своим остроумием. — Женился бы ты на ней?

Казаль хотел спросить у него адрес молодой женщины, но этих слов было достаточно, чтобы вопрос замер на его устах. «Де Кандаль сейчас же все разболтает своей Бернар, — подумал он. — Да к тому же я найду ее адрес в первом ежегоднике».

Его охватило такое нетерпение, а также несвойственное ему волнение ожидания, что он сократил свою прогулку. Вернувшись домой, первой его заботой было раскрыть одну из так называемых золотых книг, куда, внеся высокую подписную плату, наряду с барами и миллионерами записываются тщеславные буржуа, подробно указывая свой адрес: улицу и номер дома, как подлинные члены высшего света. В этом списке г-жи де Тильер не оказалось.

«Не могу же я спросить ее адрес у кого-нибудь из бывших вчера на обеде, и так их внимание уже насторожилось…»

Он не мог отказаться от мысли сделать ей визит, так как именно эта напряженность внимания доказывала, насколько он заинтересовал свою соседку. Но если бы сам он не был заинтересован ею больше, чем воображал, то отложил бы его с целью как-нибудь при случае ловко выведать в разговоре с г-жею де Кандаль нужный адрес. Он не выдержал и вместо этого послал своего лакея узнать его у дворника графини. «Это лучшее средство, — подумал он. — Дворник еще не осведомлен болтовней прислуги и найдет этот вопрос вполне естественным».

Однако следующая маленькая подробность доказывает, как сильно образ г-жи де Тильер врезался в воображение и чувства молодого человека: мысль о возможности каких-либо пересудов со стороны обоих слуг показалась ему настолько нестерпимой, что он дал своему посланному еще три других совершенно ненужных поручения в квартал Arc de Triomphe, чтобы иметь возможность как бы мельком сказать ему: «А проходя мимо отеля де Кандаль, зайдите к дворнику и спросите, где живет г-жа де Тильер. Вы запомните имя?» Благодаря этой ребяческой хитрости, которая показалась бы очень забавной его товарищам по «Филиппу», в два часа он звонил у двери улицы Matignon, куда накануне входила Габриелла де Кандаль.

Начинали обнаруживаться последствия происшествия с каретой.

— А ведь жилище это идет к ней, — сказал себе молодой человек, пересекая старый двор и направляясь к стеклянным сеням.

Швейцар сказал ему, что г-жа де Тильер была дома. Та же предосторожность, заставлявшая молодую женщину одинаково поздно принимать всех друзей, заставляла ее никогда никому не закрывать своей двери. Она старалась избегать самых ничтожных замечаний со стороны прислуги. Кстати, благодаря тому, что у нее было мало знакомых и она имела привычку приглашать своих верных друзей аккуратно в определенные дни и часы, она никогда не произносила банальных пригласительных фраз. Такая свобода посещения не являлась чем-то непозволительным. Эта легкость доступа окончательно привела Казаля в восторг.

— Ей нечего скрывать, — подумал он, звоня у задернутой красной портьерой двери. — О если бы она была одна, — прибавил он тихо, пока лакей вел его через большую гостиную в маленькую интимную комнату, свидетельницу вчерашней резкой выходки де Пуаяна против него.

Войдя, он сразу увидел г-жу де Тильер. Она полулежала на кушетке, вид у нее был нездоровый, а белый кружевной капот еще более утончал ее красоту. Возле нее, разговаривая вполголоса, несмотря на то, что они были одни, на низком кресле сидел д'Авансон.

Казаль и бывший дипломат знали друг друга по клубу, куда последний часто ходил показывать свою физиономию старого красавца и черпать самые свежие сплетни. Молодежь улицы Royale смеялась над ним за то, что он беспрестанно бранил плохое современное воспитание и грустные современные развлечения. Несмотря на то, что д'Авансону скоро должно было исполниться пятьдесят шесть лет, он так же ухаживал за женщинами, как в двадцать пять. Это был человек, не куривший после обеда, чтобы не покидать гостиной, человек, которого вы, входя, увидите всецело отдавшимся сладости беседы с той, к которой вы больше всего хотите приблизиться. И он говорит с нею так тихо, что ни одно его слово не долетает до вас. Если вы встречаетесь с ним в доме, куда пришли с надеждой остаться наедине с хозяйкой, вы можете сидеть, сидеть без конца, но не заставите его покинуть своего места. Вы не «убьете» его, как остроумно говорят раздосадованные влюбленные. Д'Авансоны, — каждый из таких индивидуумов тип — обожают в своих отношениях к женщинам все мелкие, столь неприятные для современного положительного поколения, обязательства, начиная с визитов и кончая поездками в экипаже за покупками.

Женщины всегда бывают благодарны этим седым «наперстникам» за их в большинстве случаев бескорыстный культ. Точно так же и мужья чувствуют благодарность к этим добровольным сторожевым псам за их неопасное постоянство. Любовники их проклинают.

Первым порывом Казаля было мысленно послать к черту этого поклонника г-жи де Тильер. Он не подозревал, как высоко ценила в нем молодая женщина его неизменное внимание к г-же де Нансэ.

«Экий пень, — сказал он себе, — и вечно он является помехой; его и пуля не берет. Увы! — мой визит пропал даром!»

«Казаль здесь? — в свою очередь, говорил себе д'Авансон. — Ого! Я берусь водворить порядок».

Удивление его было так велико, что он не выдержал и, пожимая руку молодому человеку, громко сказал: — Как, дорогая, вы знакомы с этим шалопаем и скрываете это от меня?

— Я имел честь быть представленным г-же де Тильер у г-жи де Кандаль, — сказал Казаль, отвечая за ту, к которой обратился д'Авансон.

Взглянув на Жюльетту, он понял, что внезапное его появление так поразило ее, что в первую минуту она не могла говорить. Эта очевидность сразу вознаградила его за огорчение, причиненное ему присутствием д'Авансона. Теперь ему не нужно было разбираться в своих воспоминаниях и расспрашивать Прони, Мозе, г-жу д'Арколь и де Кандаля. Такое внезапное смущение, — она покраснела до корней своих пепельных волос, — смущение светской женщины, у которой умение владеть собой является профессиональной добродетелью, так же как храбрость у военных, служит признаком необычайного волнения! Как могли бы женщины жить под шпионством более суровым, чем выпытывание судьей обвиняемого, если бы они не имели привычки скрывать свои чувства и переживания? Но со вчерашнего дня Жюльетте пришлось пережить часы таких мучительных размышлений, что ее расстроенные нервы не могли подчиниться ее воле. На заданный себе вопрос о де Пуаяне и их взаимных отношениях она сначала ответила себе: «Нет, я еще люблю его», а потом: «Нет, мы больше друг друга не любим», после чего погрузилась в бездну бесконечной грусти.

Когда любовь умирает, наступают минуты раздирающей душу тоски, и тогда, убеждаясь, что чувства наши, на которых покоилось будущее наше сердце, разбиты, мы постигаем, мы, так сказать, осязаем все ничтожество нашей жизни. Тогда наступает такой упадок духа, что хочется умереть. В таких скорбях вместе с новыми ранами открываются и кровоточат старые раны. Это доказывает нам, что если наша радость погибает всецело, то не всецело искореняется наша скорбь. В эту ночь, когда Казаль спал детским сном, а де Пуаян страдал и мучился, Жюльетта проливала горькие слезы, лежа на своей маленькой кровати, бывшей когда-то свидетельницей ее счастливых девичьих мечтаний. Но почему же сквозь слезы и глубокое внутреннее отчаяние она беспрестанно видела перед собой образ молодого человека, который, вероятно, был далек от мысли о своей вчерашней соседке? По крайней мере так думала она. Почему в тяжелом сне, сомкнувшем ей глаза лишь под утро, тот же образ наполнял ее видения? Если бы, проснувшись, она исповедовалась перед таким истинным нравственным руководителем, как, например, Лакордер, писавший г-же де Пральи, владелице замка Костебель, чудные письма, он открыл бы ей тайные причины ее снов и грусти. Безусловно, если наши сны не являются предсказаниями будущего, то, во всяком случае, моралисты и доктора не могут пренебрегать ими, так как в них они найдут ценные сведения о бессознательном элементе нашего внутреннего существа. Некоторые научно установленные факты это доказывают, — например, человек видит во сне, что он укушен в ногу. Через несколько дней на этой ноге у него появляется нарыв. Из этого видно, что животная природа человека чувствует себя затронутой до того, как проявляются какие-либо внешние признаки болезни.