За этот долгий год после Нью-Йорка я почти потерял интерес к моей работе, и моя галерея и некоторые художники пострадали от того, что я никак не мог взять себя в руки. Но дело в том, что я и не хочу брать себя в руки — зачем? Опять та же канитель, что и прежде? Ты нужна мне, Марчелла! Мне нужен друг, собеседник, партнер, возлюбленная. Ты была всем этим для меня, любимая моя, — и здесь, на Майорке, и там, в Нью-Йорке, — пока я не увидел тебя вместе с сыном, того, как ты на него смотришь. Как будто это он — прости меня — был мужчиной твоей жизни, а не я; это открытое обожание без тени упрека, каким ни одна мать не смотрит на своего сына старше восьми лет! Его попытка самоубийства очень быстро обнажила суть проблемы. Но, может быть, лучше было решить ее раньше, чем мы так ужасно запутались?

Ты сказала, что Марк посмеется над моим предложением усыновить его, и это тоже было причиной моего гнева. Кто такой Марк, чтобы смеяться над предложением подобной возможности? В Америке вы привыкли прибегать к помощи докторов и психологов, тогда как мы просто посылаем мальчишек работать. Ну, возможно, в Италии он станет более независимым, как ты и надеешься.

Итак, если я не хочу возвращаться к моей прежней жизни, то что же мне делать? Мне нужно как-то отделить себя от своих проблем. Мне нужно подумать не только о себе самом. Меня всегда приводит в такое изумление поведение людей, а ведь есть вещи и поважнее. Например, небо, или эволюция, или моря и вулканы. Я не могу заявить, что понимаю жизнь. Я не могу ни в чем больше быть уверенным, как я был уверен в тебе, а теперь только вспоминаю о том, как мы были вместе. Да, вспоминая проведенные нами дни и ночи на Майорке и в Нью-Йорке, я не могу поверить, что наша судьба вновь стать чужими. Неужели я так плохо представляю себе, что такое родители, Марчелла? То есть я понимаю, как важны для тебя дети, но неужели они важнее тебя самой? Так важны, что ты приносишь им в жертву то счастье, которое мы могли бы разделить с тобой?

Прости меня за это письмо, которое такое длинное, запутанное и невнятное. Я писал его целую неделю! Короче говоря, я хочу на время оставить Барселону и свою галерею на очень способного ассистента, который только обрадуется возможности повести дело самостоятельно. Он меньше натворит бед, чем я, вернувшись из Нью-Йорка.

Я отправляюсь в свой дом в Дею и начинаю заново планировать свою жизнь. Майорка всегда была для меня счастливым местом, особенно когда я бывал несчастлив и разочарован. (Вспомни, что там случилось в последний раз!)

Сейчас я даже не столько разочарован, сколько устал, а кроме того, я потерял тебя. Моя душа слишком прилепилась к твоей во время нашего недолгого счастья. Сейчас она так одинока.

Я всегда буду любить тебя, Марчелла. Даже не желая того, я буду все равно ждать тебя, Марчелла. Конечно же, я должен ждать тебя, как бы безнадежно это ни было. Мне нужна вера, что однажды мы вновь обретем друг друга и ты будешь свободна и станешь совсем моей. Я оставляю тебе свой адрес в Дее на тот случай, если ты решишь написать мне.

Помнишь, я говорил, что человек не должен жить надеждой? Но сейчас я не могу спокойно видеть почтальона, едущего на велосипеде по моей дороге, чтобы не броситься к нему с глупой надеждой, что он привез мне письмо от тебя. Вечно твой, любимая. Санти».

Она сидела над этим письмом дотемна, не включая света, пока Марк преспокойно спал, не ведая о ее горе, о слезах, текущих у нее по щекам. Сначала она решила разбудить Марка и бросить ему в лицо все обвинения, потом подумала удалиться в какое-нибудь потайное местечко, где никто не знает ее, и там провести остаток своих дней, как Санти. Но, обдумывая все это, она отчетливо осознала, что не стоит злиться слишком долго. Ведь то, что вытворяет ваш ребенок, это ваша собственная ошибка. Разве сама она не твердила всегда об этом? А когда Марк был маленьким и она изливала на него всю свою любовь и внимание, куда больше, чем может вынести ребенок, она уже тогда знала, что совершает непоправимое и результаты не замедлят сказаться. Совсем не желая того, она вырастила Марка таким, каким он стал. Это была старая история про «грехи отцов», с той только разницей, что сейчас это были грехи матери.

— Можно мне попить? — внезапно спросил Марк, заставив ее вздрогнуть.

Она подняла глаза и увидела, что он смотрит на нее. Поднявшись, она налила ему стакан, подсела к нему на постель и поддержала его, пока он жадно пил.

— Я долго спал? — спросил он, отставляя стакан. На нее он смотрел слегка ошалелыми глазами.

— День или два, — ответила она, укладывая его. — Ты был болен, но уже пошел на поправку. Как ты себя чувствуешь?

— Очень устал, — он снова откинулся на подушку. — Так устал. — И прежде чем снова заснуть, он пробормотал: — Когда ты сюда приехала? — И засопел, прежде чем она успела ответить.

Она почувствовала облегчение, увидев, что с ним все в порядке. Потом она собрала письма, которые она писала Санти, и сложила в чемодан. Она была готова снова погрузиться в пучину своей боли и несчастья, оплакать свою униженность и мученичество, как вдруг новая мысль пришла ей в голову. «Кто сказал, что уже слишком поздно? — произнес ее новый внутренний голос. — Кто сказал, что все кончено?» Она вновь посмотрела, когда Санти написал свое письмо. Пятнадцатое сентября. Сейчас только декабрь. Он, вероятно, так и сидит в своем идиллическом домике в Дее, размышляя о вулканах или о чем он там собирался поразмышлять. Она должна разыскать его, показать ему все эти любовные письма, которых он не получил, и сказать ему, что он был совершенно прав, утверждая, что дети не имеют права посягать на счастье родителей!

Вся ее любовь к Санти всколыхнулась в ней сейчас, когда она освободилась, когда любовь к Марку не поглощала больше все ее существо. Марк был теперь вне опасности. Она попросит консьержа прислать к нему утром доктора. Она сделала все, что может и когда-либо делала для своего ребенка. Теперь все в руках Марка, а у него есть талант и силы, чтобы найти себя.

Она быстренько оделась, подкрасилась, написала длинное заботливое письмо Марку, рассказав ему, что случилось с Соней, как он болел и как она обнаружила спрятанные им ее письма к Санти. Она сообщала ему, что решила доставить свои письма к Санти лично. У кровати она оставила таблетки с подробной запиской, как их принимать.

Она огляделась и проверила, при ней ли ее паспорт, ее деньги и сумка. «Вот и настало время для моей жизни, — подумала она, глядя на сына. — И я молюсь Богу, чтобы ты не успел разрушить мою жизнь или жизнь Санти! Санти должен дожидаться меня там — или же, сделай так, Господи, чтобы он ждал меня, потому что теперь я приму и верну его любовь. Теперь я буду любить его так, как ни одна женщина не любила мужчину. Теперь-то я раскрою ему смысл заглавия «Вечность начинается сегодня», может быть, уже сегодня вечером!»

Она наклонилась и коснулась губами лба Марка. Его лицо было красивым, как и всегда, только бледным.

— До свиданья, мой милый эгоист, — попрощалась она. — До свиданья, свет моей жизни! Свет, который так ясно осветил мне новую жизнь!

Она вытащила из комнаты свой чемодан, тихо притворив дверь.

В самолете она спала. В Мадриде она пересела в самолет до Пальмы. Она хотела позвонить Санти, но у нее не было его телефона в Дее, не было и сил, и справочника, чтобы разыскать этот телефон. Она только перечитывала его письмо. Если она разыщет его, то он, может быть, согласится сопровождать ее в Нью-Йорк и взять на себя печальные обязанности по организации Сониных похорон. Это они смогут обсудить вместе, после того как выплачут друг у друга на груди свои любовные обеты.

Во время двухчасового ожидания в Мадриде она позвонила Эми в Нью-Йорк, но той не было, и пришлось оставлять сообщение на автоответчике.

— Думаю, ты уже знаешь, что случилось с Соней. Потом заболел Марк, а потом… — Она нахмурилась, подбирая слова. — Насчет Сониных похорон — я ума не приложу. Лондонская полиция забрала ее тело для вскрытия. Это все так ужасно, я… — она опять запнулась, стараясь овладеть голосом. — Я в Мадриде по пути на Майорку, — сказал она. — Я лечу к Санти.

Самолет приземлился в Пальме в десять вечера, и она поехала на такси в отель. Как ни хотелось ей поскорее увидеться с Санти, она была слишком утомлена, чтобы явиться перед ним в таком виде. Ей нужно было отоспаться, принять ванну и переодеться.

Когда она зарегистрировалась в отеле, она попыталась, с помощью местной телефонистки, разыскать номер телефона Санти в Дее, но его не было в списке абонентов на Майорке. Но раз он так хотел скрыться из внешнего мира, может быть, он позаботился и о том, чтобы обойтись и без телефона? Она попыталась представить Санти — своего прекрасного, трепетного Санти, своего отшельника. Потом она стала представлять себе, как он улыбнется, увидев ее, как вспыхнет от радости его лицо, как он протянет к ней руки, и он уже не отпустит ее от себя. И вечность начнется на следующий день, немного с опозданием, но все же так, как он и предсказывал. Но сначала она должна поспать! Она рухнула на постель в номере и проспала целых двенадцать часов. В девять она проснулась, приняла горячий душ и заказала кофе и сандвич, чтобы уже полностью прийти в себя. Поев, она набралась мужества, чтобы позвонить в Лондон и расспросить о Соне. К телефону подошел детектив, который сообщил ей, что тело останется у них еще на неделю.

— Ах, слава Богу! — вырвалось у нее.

— Мэм? — изумился детектив, и она представила себе вежливое английское лицо, на котором брови поднялись от изумления сумасшедшей американкой, которая, похоже, готова наплевать на свою погибшую дочь.

— Да нет, я знаю, что это звучит ужасно, просто я сейчас в таком состоянии, что просто представить не могу, как заниматься похоронами, — объяснила она. — Может быть, через неделю я буду чувствовать себя… — Она осеклась.

— Я все понимаю, миссис Уинтон. И приношу свои соболезнования.

Она повесила трубку, борясь с истерикой, которая готова была вот-вот разразиться. Она стояла напротив окна, глядя на горы Майорки и заставляя себя вдохнуть полной грудью чистый, свежий воздух. Ты уже ничего не можешь сделать для Сони, уговаривала она себя. Она умерла, а ее тело просто оболочка. А дух ее свободен и парит где-нибудь. Может быть, она даже видит меня. И одобряет, надо надеяться. Ну вот, а теперь к Санти.

Она призвала на помощь горничную, и вместе они собрали ее вещи. Только в три часа дня она была готова. Она вышла из отеля и объяснила, куда нужно ехать, таксисту, стоявшему впереди длинной вереницы машин у входа в отель.

— Дея? — спросила она, поднимая брови. Водитель — сухой, морщинистый человечек в черном берете и с газетой в руках — согласно кивнул. Она села сзади, и он тронулся, вниз по холму, как ездил и Санти, когда показывал ей окрестности. Сердце ее забилось сильнее. Она подкрасилась и поправила перед зеркалом волосы. На ней был красный костюм от Шанель, плетеные туфли на высоком каблучке удлиняли ее ногу. Она хотела выглядеть как Можно лучше для единственного мужчины, которого она любила. Все ее письма лежали у нее в сумочке, чтобы немедленно вручить ему, вместе с уверениями в любви и объяснениями обмана, который разлучил их так надолго.

Такси медленно съезжало по горе, на которой расположилась Пальма, мимо сосен, взбиравшихся по склонам. Солнце терялось за склоном, и остров был так же хорош в зимнем свете, как и поздней весной. Хотя было туманно, но солнце, светившее в окна, ослепляло ее. Через сорок пять минут они приехали в Дею, где когда-то они начали свой путь с маленького ресторанчика, пообедав там, и крутая извилистая тропинка, ведущая к его дому и саду вокруг нее, наверное, все еще хранила отпечатки их ног.

Шипя по гравию и хрипя мотором, машина катила по дороге. «Не жди, будто он греется на солнышке на террасе в декабре, — предупредила она себя. — Его может совсем не быть здесь». И все же она чувствовала присутствие Санти; для него было невозможным, чтобы его не оказалось поблизости.

Дом оказался запертым, ставни были плотно закрыты, но когда они приблизились, то им показалось, что кто-то возится в саду, подрезая веточки деревьев и кустарников. Этот человек разогнулся, когда послышался шум мотора. Это была соседка Санти, маленькая старушка.

— Сеньора! — закричала Марчелла, открывая окно. — Здравствуйте! — Старушка подозрительно вглядывалась в нее, потом решила приблизиться к машине. Вдруг она заулыбалась своей беззубой улыбкой и захихикала.

— Прекрасно выглядите! А что вы тут делаете? Марчелла с трудом понимала ее быстрый испанский разговор.

— Я приехала повидаться с Санти! — объяснила она. — Сантьяго Рока! — Сердце у нее бешено колотилось, так что она едва выговорила его имя. — Он здесь?

Старушка нахмурилась, и новые морщинки разбежались по ее иссохшему личику. Ее глазки забегали. Марчелла с трудом подавила крик. Кто мог предположить, что ее судьба оборвется так стремительно, что ее обрежет эта добрая маленькая колдунья? Но все кончено!