— А ты не знаешь, что это за ясновидящий? — спросил Марк. — Может быть, он что-то и мне расскажет о ней? Иногда они помогают полиции расследовать преступления.

— Она не называла его имени, — сказал Кол. — Или это была она? Я даже не знаю, какого пола этот субъект.

— Можно поместить объявление в газете, — предложил Марк.

— И выслушивать каждого чокнутого, который будет нам названивать? — проворчал Кол.

— Но вдруг что-нибудь получится? — настаивал Марк.

— Подожди, пока дойдешь до полного отчаяния, — посоветовал Кол.

Марк сел на постели, обхватив себя руками:

— А почему ты думаешь, что я не в отчаянии сейчас?

— А если ты так убиваешься, тогда почему же ты не на Майорке, не разыскиваешь ее там? — спросил Кол.

Марк обернулся к нему с перекошенным лицом.

— Знаю, что должен быть там, — кивнул он. — Но не могу заставить себя отправиться туда. Я как… парализованный! Сама мысль пробираться по горам и холмам, разыскивая под листьями и травой мамины туфли; или внезапно наткнуться на ее отрезанную руку или ногу под каким-нибудь кустом, это просто… — Он содрогнулся. — Я просто не могу, Кол! Не могу!

— И поэтому ты валяешься на диване в ожидании какого-нибудь чуда? — усмехнулся Кол.

— Точно! — закричал Марк. — Это все, что я могу, Кол! Еще какие-нибудь возражения?

Кол издал долгий вздох, печально покачивая головой. Он смиренно сидел в ногах у Марка, глядя на него.

— Что я могу сделать для тебя, Марк? — мягко спросил он.

Марк покачал головой:

— Я сижу на телефоне, отвечая на двадцать звонков в день, говорю с полицией, с американским консулом в Барселоне, в Пальме, со всеми, кто только может хоть как-то помочь. Я не могу дозвониться только до Санти, того самого, к которому она поехала, а может, он не хочет мне перезванивать. Я оставил для него кучу сообщений. Мне говорят, что он помогает полиции вести поиски в окрестностях. Он, вероятно, готов меня убить, что я не там, вместе с ним. И он прав, Кол! Я знаю, что мне нужно быть там! Но я просто не могу… — Он расплакался, закрыв лицо ладонями и содрогаясь от рыданий. Кол поднялся и наклонился к Марку, кладя руку ему на плечо.

— Может, мне стоит поехать туда с тобой? — предложил он. — Мы можем заниматься поисками вместе.

Марк покачал головой, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Я просто не могу, Кол. Я сейчас не мужчина, а какой-то студень. Убийство Сони, а потом еще это… — Он продолжал покачивать головой. — Единственное, на что я способен, это сидеть тут и ждать. По утрам я иду немного пройтись, а потом возвращаюсь, сажусь и жду. Больше я ничего не могу делать.

— Ладно. — Кол погладил его по плечу. — Я приду завтра утром, в то же время, на то же место, с теми же предложениями. Если я понадоблюсь тебе вечером, ты знаешь, где меня найти. Но, пожалуйста, Марк, сделай хоть маленькое усилие. Не то тебя поглотит это ничегонеделание. Постарайся удержаться на твердой почве жизни, хорошо?

— Да, — рассеянно кивнул Марк. — Спасибо, Кол. Увидимся. — Тем же рассеянным взглядом он наблюдал, как Кол надевает свое толстое черное пальто.

— Чао! — подмигнул Марку Кол, и дверь за ним захлопнулась.

Марк поднялся со своей кровати и побрел в спальню Марчеллы. Запах ее духов, дразня, витал в воздухе, казалось, что она только что вышла. Он распахнул дверцы шкафов и нежно коснулся молчаливо висевших на плечиках блузок и платьев, как будто они могли поведать ему о чем-то. Он разыгрывал этот ритуал каждое утро, прежде чем выйти из квартиры. Он разглядывал ее туфли, ее свитера, ее белье, все аккуратно разложенное по полочкам. Его комнату в Болонье она тоже убрала, так тщательно и заботливо, как только мать может убрать комнату сына. Только эта уборка да еще письма, которые она захватила с собой, напоминали ему о ее визите. И это расстраивало его больше всего: что может быть хуже, чем проснуться наутро после болезни и ощутить так сильно ее присутствие, но вместе с тем не удержать о нем ни единого воспоминания? Он узнал, что она пробыла с ним два дня, вызвала врача и попросила консьержа присмотреть за ним после ее отъезда. Даже после того, как она узнала, что он обманул ее доверие, она заботилась о нем, и это опять вызывало в нем слезы.

Как только он выкарабкался после гриппа, он тут же полетел в Лондон за телом Сони и вернулся вместе с гробом в Нью-Йорк, взяв на себя все хлопоты о похоронах. Погребальная церемония в свете обратилась в представление; фотомодели и модные причудницы, пресса и фотографы — и среди них никого, кто действительно был бы Сониным другом, — не оставили и клочка от того уважения и почитания, на которые могла бы рассчитывать прожившая такую короткую жизнь Соня. По странному совпадению Рэя Левэра препровождали в Штаты в день похорон, что только увеличило энтузиазм падкой до сенсаций прессы. После того кошмарного дня и исчезновения его матери Марк впал в это сомнамбулическое существование.

Почти так же ужасно, как и исчезновение Марчелы, было то, что она обнаружила спрятанные им письма. Этот постыдный факт он не осмелился бы объяснить никому на свете. Рассказать об этом значило отчасти взять на себя вину за ее исчезновение. Это лишило бы его права на сочувствие Кола и Эми, да и всех тех бесчисленных читателей Марчеллы, которые писали письма в «Вольюмз» с молитвами о ее спасении и возвращении. Если кто-нибудь узнал бы, как он расправился с жизнью своей матери, каждый бросил бы в него камень как в подлого слизняка, каким он себя сейчас и считал. Подобная жестокая самооценка только и могла ему позволить лунатическое существование, пока не случится что-нибудь еще, не придет конец этому кошмарному неведению.

Он аккуратно закрыл дверцы шкафов и вышел из спальни, чувствуя все ту же неудовлетворенность и вину, как и обычно. Он включил автоответчик — на случай неизбежных звонков, с вопросами и пожеланиями, которые раздаются весь день.

Он поехал в лифте вниз, стараясь думать только о практических делах — например, о том, что нужно сходить в банк, позвонить в гараж, где обслуживают «роллс-ройс», позаботиться об уборке квартиры. Он становился очень богатым молодым человеком, вступая во владение наследством матери, хотя при мысли об этом он словно заболевал. Возникла и новая проблема: фирма «Каресс косметикс» описала Сонино имущество, чтобы вернуть ее первый трехмиллионный гонорар. Это была гнусность, проистекавшая из того, что в индустрии моды ее не любили, и «Каресс» затеяли затяжную борьбу.

Скотт позвонил ему и, почти извиняясь, сообщил, что «Вольюмз» переиздают первые три романа Марчеллы в ответ на невероятно возросший спрос. Цены на книги Марчеллы невероятно подскочили, а «Вечность начинается сегодня» стойко удерживалась в списке бестселлеров. Таинственное исчезновение автора бестселлеров, известной романистки и матери убитой модели, только подогревало аппетиты публики, и оттого книги Марчеллы продавались повсюду. Переиздание было неминуемо — это был обычный бизнес. Выйдя из дома, Марк повернул направо. Он прошел мимо экипажа в Центральном парке, запряженного двойкой, заметив, что в холодную погоду запах лошадей почти не ощутим. Потом он учуял резкий, горячий запах жареных каштанов из лавочки на углу Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы. Он прошел мимо «Тиффани», увидев, как у входа юные японки фотографируют друг друга, потягивая кофе из картонных стаканчиков, подражая Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани».

Несколько секунд он наблюдал, как калека трудолюбиво выписывал просьбу о помощи. Другой попрошайка, грязный, кожа да кости, обвязал табличку вокруг шеи: «Умираю от СПИДА. Этот город отверг мою просьбу о пособии. Помогите умереть достойно». Марк протянул ему десять долларов, за которые его даже не поблагодарили. За свою короткую прогулку он уже отдал два жетона на метро и немного мелочи, кроме того, у него попросил «два миллиона на презерватив» смеющийся человек, видимо полагающий, что юмор — лучший аргумент. Марк унаследовал от матери дар наблюдения и ее понимание людей, так что он был способен поставить себя на место всех им встреченных. В этом и заключалась сложность. Всякий раз, когда он ставил себя на место своей матери, обнаружившей спрятанные им от нее письма, его захлестывал стыд. И чувство это приходило вновь и вновь — он не мог избавиться от мучительной памяти. Опять и опять он представлял, что она должна была чувствовать, как она должна была смотреть на него, валяющегося в жару, выражение ее лица.

Как и всегда, квартира казалась необыкновенно тихой, когда он вернулся с дневной почтой. Без знакомого стука пишущей машинки Марчеллы казалось, будто в этом доме длится вечное воскресенье. Она никогда не работала в воскресенье, и они хохотали над этим, говоря, что ее мозг отказывается работать по выходным. Он прокрутил полученные на автоответчике сообщения.

— С тобой все в порядке, Марк? Тебе что-нибудь нужно? — прожужжал сиплый голос Эми. — Я весь день дома. Звони мне.

— Марк? — спросил следующий звонивший. — Это Скотт. Позвони мне, как только сможешь.

Марк тут же набрал номер «Вольюмза».

— У тебя какие-нибудь новости? — выпалил он, как только его соединили. Одна из версий Скотта была, что Марчеллу похитили с целью выкупа, и от каждого собеседника он ожидал, когда с ним заговорят о выкупе.

— Нет. Ничего, — ответил Скотт. — А что ты поделываешь? Держишься? У нас еще целая сумка почты для Марчеллы. Хочешь, чтобы я прислал ее тебе или пусть у нас пока полежит?

— Пусть полежит, — сказал Марк, сразу угасая. — Я как-нибудь на днях зайду. Ты только затем мне и звонил?

— Нет, хотел узнать у тебя, что ты знаешь об автобиографии, над которой работала твоя мать, — объяснил Скотт. — Она должна быть уже готова, работу Марчелла начала несколько месяцев назад. Может быть, рукопись у нее в кабинете, а может, она взяла ее с собой в дорогу, когда поехала навестить тебя?

Марк пожал плечами:

— Это так важно? У нее в кабинете полно бумаг. Думаю, я мог бы просмотреть их… если… — Он замолчал.

— Точно! Отлично! — В голосе Скотта слышалось некоторое смущение, и Марк догадался, что тот вынюхивает насчет еще одной книги Марчеллы Балдуччи-Уинтон, чтобы издать ее, пока интерес к Марчелле растет. — Я просто думал, что мне следовало рассказать тебе об этом, — начал было оправдываться Скотт. — Ведь очевидно, что большая часть книги посвящена тебе и твоей сестре. Я предложил ей рассказать, что значит быть матерью двух знаменитостей.

— Ясно, — откликнулся Марк.

— Она диктовала ее, — пояснил Скотт. — На диктофон.

— Да? Ну, спасибо, что сказал мне об этом. Пока, Скотт.

— Марк! Если все же мы можем что-нибудь сделать… — предложил Скотт.

— Конечно. Спасибо. Пока. — И Марк быстро повесил трубку.

Кассеты он обнаружил на ее рабочем столе, аккуратно сложенные, без заглавий, но зато пронумерованные. Все, что он мог, это прослушать их одну за другой по своему плейеру или через стереосистему в спальне. Он предпочел плейер, потому что тот создавал жутковатую иллюзию, будто его мама разговаривает с ним прямо изнутри его самого.

— «Жертва», — произнес ее голос. — Автобиография Марчеллы Балдуччи-Уинтон. Книга, о которой ты просил меня, Скотт.

К двум часам ночи он закончил прослушивать последнюю кассету. Потом он просмотрел ее записи в Рождество, стараясь понять ее состояние духа. Теперь он знал все, что только можно было, о женщине, которая была его матерью, о своем детстве, о своем отце, о том, как он рос. И гораздо больше о сексуальной жизни матери, чем ему хотелось бы знать.

Он отправился на кухню, чтобы выпить стакан вина, голова у него внезапно прояснилась. У него было такое ощущение, будто он целый день провел с матерью, слушая, как она изливается в своих сомнениях, надеждах, страхах и целях своей жизни. Сексуальные признания шокировали его, но он не мог и не хотел судить, не хотел иметь к ним отношения, потому что он еще ни разу в жизни не знал тех потребностей, которые она столь детально изобразила. В двадцать лет он еще не знал женщины! Позднее развитие.

Он в задумчивости прошел в гостиную. Действительно ли она намеревалась когда-нибудь издать это? Представить его как сына женщины, предающейся в руки ласкающих ее в темноте незнакомцев, как будто она принадлежала каждому уличному гуляке, каждому, кто, как и она, жаждал физического удовлетворения? Он знал, что должен быть разгневан и разочарован, но вместо того восхищался ею. В конце концов, ею двигали страсть и мужество идти вперед, и она получала то, чего добивалась. Он понимал ее теперь так хорошо, понимал, как получилось, что он стал неотъемлемой частью ее жизни, столь зависимым от нее. Потому что она зависела от него! И в этом новом понимании их жизней он нашел некое утешение для себя, уже не чувствовал себя так пристыженно и больше понимал, почему он вдруг спрятал ее письма. Это было подлое, коварное предательство, но он сделал это, чтобы выжить. Это был последний вдох тонущего человека.