— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — настаивает Блейк.

— Да. Все хорошо. Встретимся сегодня вечером.

— Я люблю тебя, Лана.

— Я тоже тебя люблю, — говорю я тихо, и отключаюсь.

Я поворачиваюсь в сторону Брайана.

— Спасибо. — мой голос полон благодарности.

Он кивает.

Он сделал свой выбор, хотя реального выбора у него не было, но в конечном счете, он понял, что если не согласится со мной то, не выживет. В мире ничего не может быть более свирепого и страшного, чем мать, защищающая своего ребенка. Сегодня, он стал моим другом, и я буду защищать его до последнего вздоха.

Здание грандиозное и производящее впечатляющее своей суровостью, словно гранитный саркофаг, стоявший на высоком постаменте, возможно, в застенках хранятся жалкие останки чьих-нибудь костей. Я быстро вхожу внутрь, коричневый конверт из банка лежит на дне моей сумочки.

Внутри ярко освещено и прохладно.

Сейчас не время для посещений, но в приемной кажется меня ожидают, такое чувство будто мне стремятся угодить. Обслуживающий персонал относится к ней почтительно, как к настоящей леди Виктория. Само помещение не похоже на психиатрическую больницу, скорее напоминает ее личный офис.

Улыбающаяся медсестра ведет меня в зал ожидания. Наверное, эта та самая комната, в которую они потом приведут Блейка, когда она вызовет его. Я пытаюсь представить, как он сядет в кресло, поэтому выбираю самое дальнее, у двери. Я сажусь и просматриваю журналы, лежащее на столе, совершенно безучастно. Я не знаю, сколько проходит времени с тех пор, как я вошла, но похоже много. В конце концов дверь открывается, и она входит вместе с медсестрой.

— Нажмите на звонок, когда вы закончите, — говорит с улыбкой мне медсестра.

Я поднимаюсь на ноги. Виктория пришла на встречу со мной в больничной пижаме и объемном больничном халате. Я воспринимаю это признаком опасности. Я поняла ее. Вид такой одежды выбран не случайно, если ты хочешь заклеймить кого-то. Я тоже не так уж тщательно подбирала одежду, но по противоположной причине, для того, чтобы показать ей, что я подвластна ей. Дать ей возможность увидеть, степень поражения, которое она мне нанесла.

Она садится на диван напротив моего кресла и хладнокровно откидывается на нем.

Я опускаюсь на место, и достаю конверт из сумочки, передвигая его через журнальный столик по направлению к ней.

Она хватает его, и убирает в карман халата. Ее ногти отрезаны под корень, должно быть таков больничный порядок.

— Подумать только, разве это не странно? — говорит она, глядя в упор на меня без каких-либо признаков враждебности.

— Да, это очень странно.

— Выглядишь ужасно, — отмечает она.

— Я и чувствую себя ужасно.

— Так и следует, ты же вор.

Я кусаю губу.

— Как он?

— Он избалованное отродье. Он не ест то, что положено... и он кусается.

Мое сердце, как будто разбивается, но я стараюсь не показывать ей этого.

— Он хороший мальчик. Он просто не привык к незнакомым людям.

— Ему подходит только слово отродье, потому что он похоже ничего не знает кроме слова «нет».

Она играет со мной. Я сдерживаюсь от того, чтобы сообщить ей, что Сораб говорит больше чем только слово «нет». Он может сказать «да». Он может сказать папа, Sleepy Teddy, дин-дин для ужина и Лана. И сколько бы раз я не старалась поправлять его, чтобы он называл меня мамой, он отказывается.

— Как он? — спрашиваю я.

— Интересно, что ты готова отдать за своего сына?

Я смотрю на нее в упор, понимая, что она хочет жертву.

— Что ты хочешь от меня?

— Я еще не решила. Я подумаю над этим и сообщу тебе, когда решу, — она поднимается и, идет к двери, звонит в звонок.

Что? Она уходит! Я нетвердо поднимаюсь на ноги.

— Виктория?

Она оборачивается и устремляет испепеляющий взгляд в мою сторону.

— Он всего лишь ребенок, — говорю я, и у меня появляются слезы. — Пожалуйста, Виктория. Я уйду. Я уйду и останусь в стороне в этот раз. Я сделаю все, что ты захочешь.

— И какой в этом смысл? — усмехается она. — Ты уже проявила себя, что ты — гениальная лгунья. Тебе просто нельзя доверять. Как только это отродье вернется в твои руки, ты тут же забудешь все свои жалкие обещания. Так что нет, не трудись. — Она поворачивается к двери, ожидая медсестру, которая придет за ней.

— Прости, — всхлипываю я. — Я знаю, что я не сдержала свое слово, но я была... я была настолько ослеплена любовью к Блейку.

Мне не следовало этого говорить. Ее спокойное агрессивное выражение рассыпается в пыль, и голова резко дергается, словно у кобры, готовящейся к броску.

— А как же моя любовь к Блейку? — в ярости шипит она. — Она что ничего не стоит, так?

— Ты сказала, что это было соглашение.

Она полностью разворачивается и встает передо мной, ее глаза сверкают ненавистью.

— Это было не соглашение. А ты знала это, — ядовито выплевывает она.

Я смотрю на нее, стоя на одном месте в ее вибрирующей ярости и ненависти. Очевидно, совершенно бессмысленно пытаться с ней договориться. Но я не могу уже остановиться. Не сейчас, когда зашла так далеко.

— Ты сказала Блейку, что все понимаешь. Что он должен излечиться от меня.

— Ты жалкая лицемерка. Пытаешься оправдать воровство чужого мужчины. Что он увидел в тебе, чего нет во мне.

Я распрямляю плечи.

— Я не крала его. Он был не твой. Он никогда не любил тебя. Я спасла тебя от брака без любви.

Она смеется. Это ужасный звук — так стервятник кричит, вонзая когти в мертвое мясо.

— Ты предлагаешь поблагодарить тебя?

— Конечно, нет.

Она хочет, выколоть мне глаза. Я вижу, как сжимаются ее кулаки, в какой обжигающей ненавистью горят ее глаза, ее грудь вздымается, но она с помощью титанических усилий все же контролирует себя.

— Если бы я была тобой, я бы помолчала. Ты никоим образом не помогаешь делу своего сына.

Холодная рука сжимает все внутри меня. Мне не следовало приходить. Я сделала еще хуже. Блейк был прав.

— Прости. Я очень извиняюсь за то, что сделала. Я умоляю тебя, Виктория. Пожалуйста, верни мне моего сына.

— Посмотрите-ка ты начинаешь ныть и плакать, как только кто-то забрал у тебя твою игрушку, — ее голос звучит презрительно жестоко.

— Он мой сын.

— Да мне по барабану.

Она отворачивается от меня.

— Пожалуйста, верни мне моего сына.

Она не смотрит на меня, просто полностью игнорирует мои просьбы, пока не приходит медсестра и не уводит ее. Медсестра быстро бросает мимолетный взгляд на мое заплаканное лицо, выражая любопытство, пока удерживает дверь открытой для меня. Я выхожу с ней и смотрю в след Виктории, идущей с медсестрой по коридору, проходя через закрывающуюся дверь. Виктория ни разу не обернулась, чтобы взглянуть на меня.

Переполненная чувством неверия, словно это все чрезвычайно неправильно, но все же это все случилось, я разворачиваюсь и выхожу из клиники. Я вытираю ладонью слезы, катящиеся по щекам.

Я же репетировала то, что собиралась сказать. Но сказала все совершенно неправильные вещи. Почему я даже не подумала там хоть о малейшем шансе, пробудить в ней чувство жалости? Я стою на вершине каменной лестнице, и вижу Брайана, облокотившегося на капот машины, внимательно смотрящего на меня. В какую-то минуту голова плывет и подкашиваются ноги. Я пытаюсь ухватиться за перила, но они оказываются очень далеко, поэтому сажусь на ступеньки. Вовремя. Голова становится легкой, как перышко. Брайан бежит ко мне.

— Вы в порядке?

— Это не может быть на самом деле, — шепчу я.

Я вижу в его глазах промелькнуло сострадание, и наблюдаю за его борьбой, когда он пытается найти правильные слова, чтобы видно подбодрить меня.

— Позвольте мне помочь вам сеть в машину, миссис Баррингтон?

Я качаю головой.

— Ты можешь соединить меня с моим мужем по телефону?

Он достает свой мобильный из кармана и набирает Блейка.

— Ваша жена хочет с вами поговорить, — говорит он спокойно, передавая мне трубку.

— Блейк, — говорю я, и все слова, которые я подготовила, чтобы ему сказать, пропадают, потому что я начинаю безудержно рыдать. Аккуратно Брайан вынимает телефон у меня из рук и говорит Блейку:

— Она просто... расстроена.

Через свои громкие рыдания я слышу, что Блэйк видно интересуется где мы были, потому что Брайан отвечает:

— В клинике. Миссис Баррингтон встречалась с Викторией и вернула ей деньги, — он внимательно слушает, что говорит Блейк. — Конечно, я отвезу ее домой прямо сейчас.

Он помогает мне сесть в машину. По пути мы проезжаем Кенсингтон и ту церковь, куда я ходила и где почувствовала присутствие своей матери. И хотя сейчас не время для службы, но дверь в церковь открыта. И мне кажется, что она открыта специально для меня.

— Останови машину, — быстро кричу я.

Брайан бросает на меня взгляд, но он не может сразу же остановить машину на проезжей части.

— Мне нужно зайти в ту церковь, — с отчаяньем говорю я.

— Хорошо, — соглашается он, и делает еще один круг, как только я пытаюсь выбраться, он говорит: — Я иду с вами.

Мы входим в церковь вместе, и он задерживается у входа.

Внутри находится женщина, одетая во все черное, она глубоко молится, и даже не поднимает голову, когда я вхожу. Я иду вперед и сажусь на скамью. Склонив голову, я встаю на колени и молюсь. ОН должен услышать мою молитву.

— О Господи, — шепчу я страстно. — Помоги мне, пожалуйста. Помоги мне. Верни моего ребенка обратно ко мне. Мы заключили сделку — ты должен был позаботиться о нем, а я должна была сделать все, чтобы помочь многим детям в мире. Я сдержала свое слово, и уже начала свою благотворительность, — но маленький голосок в моей голове говорит: Да, ты сделала маленькие первые шажки младенца, но ты в действительности не проявила себя еще в ней, не правда ли?

Брайан подходит ко мне.

— Мы должны идти.

Я встаю и следую за ним. И вдруг происходит странная вещь. Должно быть, на улице выглянуло солнце сквозь облака, и солнечный свет внезапно осветил витраж и отобразил на полу перед нами рисунок витража во всем своем многоцветье — образ Мадонны с младенцем. Я останавливаюсь и смотрю на эту красоту у нас под ногами.

Я поднимаю глаза на Брайана, мое лицо излучает восторг, как будто я только что увидела настоящее чудо. Мне действительно кажется, что это знак для меня.

— Ты думаешь, это что-то значит?

Брайан отвечает осторожно.

— Может быть.

— Это изображение Мадонны с младенцем.

Он кивает.

— Да, возможно.

18.

Блейк Лоу Баррингтон

Через двадцать минут после того, как Брайан сообщил мне, что доставил Лану домой, я вхожу в парадную дверь. Я чувствую себя натянутой, как струна, потому что в любой момент ситуация может выйти из-под контроля. Я останавливаюсь у входа в гостиную и смотрю на нее. Она сидит, сгорбившись и уставившись на пятно на полу, и кажется такой маленькой и побежденной. У меня сердце кровью обливается видеть ее такой. Словно почувствовав мое присутствие, она внезапно поднимает на меня глаза, затуманенные слезами. Я направляюсь через всю комнату и заключаю ее в крепкие объятия.

— Никогда не ставь себя под угрозу, — шепчу я, проводя пальцем по щеке.

— Я не была в опасности, — говорит она гробовым голосом.

— Ты не знаешь, на что она способна.

Тут же ее тело становится таким напряженным. Черт, зря я это сказал.

— На что она способна? — спрашивает она хрипло со страхом.

— Она не навредит Сорабу. Он — ее разменная монета.

Ее тело немного расслабляется от облегчения. Она разваливается у меня на глазах на части, а я ничего не могу с этим поделать.

— Почему ты не сказала мне, что собираешься пойти к ней?

— Потому что ты бы сказал «нет».

— Черт, да я бы не пустил тебя.

— Прости. Я облажалась.

— Не извиняйся. Ты не облажалась. Теперь расскажи мне все, что она говорила или делала. Это может быть очень важно.

Мы сидим рядом друг с другом, и она мне все рассказывает спокойно и четко, пока я внимательно слушаю. Когда она заканчивает свой рассказ, я нахожусь в такой ярости, что готов убить эту безумную суку. Я стараюсь изо всех сил не показывать свою ярость.

Она вглядывается в мое лицо.

— Ты был прав — я не должна была идти туда. Или, по крайней мере, у меня должен был быть план. Я боюсь, что все, что я сказала было неправильным и только еще больше разожгло ее ненависть.

Я полностью согласен с ней. Лучше бы было, если бы она не ходила, но я стараюсь подбодрить ее:

— Это не имеет значения. Ничего из того, что ты сказала или сделала не изменило бы результат ни на дюйм. У нее есть план. Унизить и оскорбить тебя это только один маленький аспект.