Это снова случится.

Это снова случится.

Это снова случится, и я не могу это остановить.

Нет.

НЕТ.

Могу! Я могу это остановить. Мне нужно прекратить это раз и навсегда!

Я выкручиваюсь и рьяно пинаюсь. Моя нога встречается с его отвратительной плотью между ног, и Уилл, громко вопя, ослабевает хватку. Я скидываю его, как пиявку, и подбегаю к выключателю.

– Нет! – кричит он, и комната погружается во тьму. Единственный свет исходит от тусклого фонаря за окном. Уилл забирается на освещенный участок кровати.

– Сука! – рявкает он, дрожа. – Гребаная потаскуха! Я убью тебя, когда найду. Слышишь, я, блядь, убью тебя!

Я нагибаюсь, как пантера. Мы поменялись ролями. Я хищник, дикое животное, снящееся ему в ночных кошмарах. Теперь у меня есть власть, и я ею упиваюсь. Широкая улыбка расползается по моему лицу, и я едва сдерживаю смех.

– Ты жалок, – говорю я.

Уилл тотчас бросается на мой голос, но я уклоняюсь, и, когда его пальцы хватают темноту, он возвращается в свет.

– Ты отвратительное существо.

Я снова уклоняюсь, отступая назад, и он бесконтрольно лупит пустоту.

– Катись к черту! – кричит он.

– Мне тебя жаль, потому что ты никогда не познаешь любви. – Я смеюсь, злостно и хрипло. – Твой папочка тебя этому не научил. Ты не знаешь, что такое любовь. А с таким мерзким характером никогда и не узнаешь, никто тебе не покажет.

– Заткнись! Закрой свой поганый рот!

– Ты будешь вечно гнить внутри себя, – шепчу я. – Будешь бояться темноты, настоящей тьмы внутри себя. Она всегда будет там. И никто никогда не озаботиться тем, чтобы попытаться избавить тебя от нее. И ты никогда не озаботишься тем, чтобы попытаться избавить себя от нее.

Уилл морщится в полумраке, и я улыбаюсь.

– Мне жаль тебя, Уилл Кавано.

Позади меня распахивается дверь, пуская свет из коридора, и в комнату врывается запыхавшийся, разгневанный Джек. Быстро оглядевшись вокруг, он подходит ко мне и заключает в объятия.

– Он тебя трогал? – Джек обхватывает мое лицо ладонями и, словно врач, тщательно его осматривает.

– Нет, – я улыбаюсь ему, – во всяком случае, недолго.

Джек напрягается, его взгляд твердеет до абсолютного нуля, и, когда он устремляет свои айсберги на Уилла, кажется, в самой комнате становится холоднее. Глаза Уилла мечутся по комнате и останавливаются на открытой двери позади нас. Он бросается к ней, но Джек делает ему подножку, и уже через две секунды Уилл оказывается на полу, его руки скручены за спиной, а крики приглушены ковром.

– Блядь! Пошел на хуй, хренов ублюдок! Отпусти меня!

Взглянув вверх, Джек встает на Уилла, чтобы достать до лампочки на потолке, выкручивает ее и швыряет в стену. Та разбивается на мелкие осколки.

– Айсис, – спокойно произносит Джек, – лампа.

Верно, я переступаю через Уилла, «случайно» задев ногой его лицо. Он ругается, но мне все равно. Я выдергиваю провод из розетки и уже собираюсь бросить лампу в стену, как меня останавливает Джек:

– Нет. Кровать. Я подержу его. А ты привяжи его к ней проводом.

– Нет! Черт, черт, блядь, нет! Вы не можете этого сделать! Вы, мать вашу, не можете этого сделать! Айсис, не позволяй ему это сделать!

Но я игнорирую его слезливые мольбы. Джек прижимает его руки к металлическим прутьям кровати, и я обматываю их проводом и дважды завязываю узел. Джек завязывает третий и для проверки тянет провод.

– До рассвета около семи часов, – говорит Джек. – И я уверен, что нам удастся убедить твоего соседа провести ночь где-нибудь в другом месте. Где-нибудь, где... потише.

– Окно, – небрежно бросаю я. – Его стоит накрыть.

– НЕТ!

– Ты же знаешь, что стоит, – с улыбкой соглашается Джек, стягивает с кровати одеяло и, заслоняя свет снаружи, вешает его на оконный карниз.

– Айсис! А-Айсис, пожалуйста! – хнычет Уилл, заливаясь слезами и соплями. – Ты не можешь этого сделать! Ты мне нравилась! Я заботился о тебе...

Джек врезает ему так сильно, что я слышу хруст костей. Затем он наклоняется и, схватив Уилла за воротник, с насмешкой говорит ему прямо в лицо:

– Ты больше никогда не заговоришь с Айсис!

– Айсис! Пожа...

Я отворачиваюсь как раз вовремя – следует второй удар. Но потом все-таки поворачиваюсь обратно, он это заслужил. Кровь из его носа стекает по губам, по подбородку, и, когда мы с Джеком отступаем, он начинает ныть, а его лоб от страха покрывается испариной.

– Я тебя разыграла, Уилл, – смеясь, говорю я. – Кейлоггер, который ты сломал, был фальшивкой, я сделала его из банки содовой. Даже не верится, что ты купился, ты думал, я настолько глупая, что взяла с собой только один. Ох, Уилл. Настоящий я установила, как только мы вошли. Когда ты запирал дверь. Так что ты облажался. Действительно, по-настоящему облажался.

– НЕТ! НЕТ!

– Ох уж этот шум, – досадует Джек. Открывает ближайший комод и, достав рубашку, протягивает ее мне. – Не окажешь мне любезность?

– С удовольствием, – отвечаю я и, разорвав тонкий хлопок пополам, подхожу к жалкому парню, которого любила. Уилл хнычет, но угроза еще одного удара сдерживает его речь.

– Скажи мне почему, – произношу я, присаживаясь, чтобы наши лица оказались на одном уровне. – Почему ты меня изнасиловал?

Уилл вопросительно смотрит на Джека, и тот коротко кивает.

– П-потому что, Айсис! – Он вымученно улыбается. – Ты мне нравилась!

Вот и все. Он вяло сопротивляется, когда я запихиваю тряпку ему в рот. Не в горло, я ведь не хочу его убить. Думала, что хочу, но на самом деле нет. Я хочу, чтобы он жил. Чтобы страдал, как я.

Я возвращаюсь к Джеку, и мы уходим.

И последнее, что я слышу, прежде чем закрыть дверь, – приглушенный крик Уилла.

* * *

Диана с Иветтой находят соседа Уилла, робкого парня в больших очках, и рассказывают ему, что произошло. Вздохнув с облегчением, он говорит, что ненавидит Уилла, и за все нас благодарит. Переночевать мы ему предлагаем в комнате Дианы, и девушки из любопытства остаются с ним. Но у меня уже ни на что нет сил, я слишком устала.

Джек помогает мне дойти до комнаты и вместе со мной ложится на кровать.

И я плачу.

Он гладит меня по лицу, рукам, спине и плачет вместе со мной.

– 14 –

2 года

29 недель

3 дня

Думаю, солнце желает меня уничтожить.

Существует столько всего, что способно меня уничтожить: рак, телепузики, да просто смерть. Но нет ничего страшнее и опаснее солнца. Оно помогает взойти нашим посевам и согревает нас в бескрайней колыбели пространственно-временного континуума, и это ввергает нас в иллюзию о том, что мы должны быть ему благодарны, когда на самом деле очень сложно быть благодарным чему-то ослепляющему глаза яркой пилой ультрафиолетовых лучей.

– Фу-у. – Я переворачиваюсь на пляжном полотенце. – Ты можешь хотя бы на пять секунд умерить свой жар?

Но солнце опаляюще отказывается. Я делаю глоток фруктового напитка цвета Барби9 из причудливого стаканчика и пытаюсь не замечать обжигающих лучей.

– Где, блин… – Нашариваю рукой очки и напяливаю их на глаза. – Ах, временное облегчение. Такое сладкое, такое быстротечное, такое… «Гуччи».

– Мадемуазель! – Раздается знакомый голос.

Издав стон, я сажусь и созерцаю, как по песку ко мне неспешно шагает Грегори. Даже южно-французские сельчане, привыкшие к яркой и красочной средиземноморской одежде, косо поглядывают на его ужасную зелено-оранжевую гавайскую рубашку.

– Грегори, ты как бельмо на глазу, – жалуюсь я.

Рассмеявшись, Грегори протягивает мне руку, и его взгляд скользит по моему белому купальнику с глубоким вырезом на спине.

– Вы же, мадам, наоборот, для глаз услада.

– Нет! – протестую я, вставая. – Нет, нет, и еще раз нет, взгляни на эти бедра! Я слишком молода для мадам. Может, через семь тысяч лет.

– Ладно, пойдем, он отправил меня за тобой, – с ухмылкой говорит Грегори. – И он почему-то дерганый как черт.

– Дерганный? Джек? – Я выгибаю бровь, поднимая свое полотенце и напиток. – Мы говорим об одном и том же человеке? Человеке, с которым я нахожусь в постоянном личном контакте? – Я обуваю сандалии, и мы с Грегори плетемся по песку обратно к дому.

– Единственном и неповторимом.

– Ты забираешь его с собой? Пожалуйста, скажи «да»! Пожалуйста! Мне безумно хочется тех удивительных маленьких шоколадок из Парижа. Я желаю их всем своим дрянным идиотским сердцем.

– Бог свидетель, ты их заслуживаешь, – фыркнув, отвечает Грегори. – Чтобы жить с этим парнем, нужно иметь просто ангельское терпение. В последнее время он был таким нервным. Я думал, небольшой отпуск ему поможет, но стало только хуже.

– Ему необходимо выбраться, – уверяю я. – Подсунь ему хорошенькое дельце, что-нибудь связанное со спасением мира или, по крайней мере, местью без кровопролитий. В этом он специалист. Ему это понравится, а я буду любить тебя за это. Ты ведь знаешь, что моя любовь здесь главный приз, ну, помимо прекрасного воздуха.

– И француженок. – Грегори разглядывает проходящую мимо женщину в коротенькой юбочке.

– У нас здесь crème de la crème10, – соглашаюсь я и машу сельчанам. – Bonjour, Франсуа! La bouche un petite chienne11! О боже, похоже, я сказала что-то не то.

– Ага, полную бессмыслицу, – «объясняет» Грегори и извиняется перед обиженными сельчанами.

Я спешно прохожу мимо него и поднимаюсь вверх по мощеной дороге.

Эта крохотная деревенька вся белоснежная. По краям улицы теснятся многочисленные фасады магазинов: пекарни, мясной лавки и магазина сладостей, а над ними, на вторых этажах, самые обычные квартирки с пышными живыми цветами в ящиках для цветов на окнах, между которыми над дорогой натянуты веревки для белья. Простыни и рубашки развеваются на летнем ветерке. И повсюду запах океана. Дети с буги-бордами и плавательными поясами снуют между велосипедами и лениво прогуливающимися парами. Двое старцев в старомодных панамках, потягивая вино, играют в шахматы под навесом цветочного магазина.

Ближе к окраине деревушки мощеная дорога сменяется грунтовой, а магазины высокой летней травой. Я припеваючи собираю желтые, фиолетовые и белые цветы, но за особенно красивый оранжевый цветок приходится повоевать с пчелой.

– Кыш! – Отгоняю я ее. – Здесь куча цветов, уж один-то ты можешь пожертвовать бедным людишкам!

Грегори хохочет, переводя взор на океан и небольшие фермерские домики, мимо которых мы проходим.

– Я буду скучать по этому городку. Думаю, вы выбрали лучшее место в мире, чтобы осесть.

– Эй! Никто не осел! Весной мы ездили в Грецию, а в следующем году собираемся в Камбоджу! Это основная база, не обитель.

– А разница?

– Обитель означает минивэны и детскую блевотину. Основная база – что мы исследователи высшего калибра.

Грегори качает головой.

– И все-таки это фантастическое место.

– О да, так и есть. Свежий мед, хлеб и по осени много фруктов. Только я ни слова не могу сказать по-французски. Хорошо хоть, мой парень может. – Я чмокаю губами. – Парень. Фу-у, это слово до сих пор не умещается в голове. Должно быть другое слово. Быть может, Принц? Нет, слишком царственно. Вторая половинка? Тоже нет, слишком провинциально. Попожонок? – Я ненадолго замолкаю, а затем поворачиваюсь к Грегори. – Да, то, что надо.

– Попожонок звучит как медвежонок, – со вздохом отвечает он.

– Именно!

Дольше мы идем в молчании, он держится в тени дубов, а я весело припрыгиваю рядом с ним. Проходим мимо еще одного фермерского домика – из белого камня и бревен, – возле которого собаки гоняют коз.

– Сегодня у Уилла слушание по условно-досрочному освобождению, – тихо произносит Грегори. Мое сердце пропускает удар, но теплый воздух сразу же сладко меня успокаивает.

– Да, слышала.

– Ему, естественно, откажут, – добавляет он. – Особо тяжкие преступления не так уж и легко обжаловать. Кроме того, я слышал, что судья твердо настроен оставить его за решеткой.

Я ухмыляюсь, и Грегори ухмыляется мне в ответ.

– А еще я слышал, что одна забавная, красивая девушка ведет кулинарное шоу, которое стало очень популярным на YouTube. У нее свой канал? Много подписчиков?

Я отмахиваюсь.

– Тоже мне, большое дело. Просто людям нравится смотреть, как я расплескиваю соус и болтаю всякие странности. Хотя я делала это почти всю свою жизнь. Так что на самом деле им просто нравится наблюдать за моей жизнью. Неплохо для девушки, которую отчислили из университета за порчу профессорского кабинета, правда?

– И ты зарабатываешь достаточно, чтобы жить здесь, – подмечает он.

– Ага. Конечно, Джек тоже помогает. Немного.