Правда, тётя Валя развеяла её ожидания уже этим вечером. Саша забежала к ней после работы, как и обещала, тётка накануне слегла с давлением, только и успела, что пирогов напечь, совершенно непонятно для кого, и, забрав у неё пироги, потому что Лика мучное не ест ни под каким видом, пообещала вечером зайти по дороге домой, и принести кое-что из продуктов. А оказавшись у тётки на кухне, выпила чашку чая, и вот тогда, будто невзначай, поинтересовалась жизнью Анжелики. Что у той новенького, может, сестра что от неё скрывает. А тётя Валя лишь горестно отмахнулась.

— Этот развод убил в ней последнюю надежду. Честное слово. Саня, ну, вот сколько она выбирала? Ведь поклонники табунами ходили, выбрала Петечку. А ведь он казался очень порядочным молодым человеком, сама помнишь. Очень перспективным. — В этом месте тётка поморщилась и созналась: — Это Лика так про него говорила. А в итоге? Со всеми своими перспективами принялся по бабам бегать. Кобель.

Саша сочувственно покивала и развернула очередную конфетку. Вдруг почувствовала взгляд тётки, глаза на ту подняла и вопрошающе взглянула, не понимая, что ту заинтересовало.

— Что?

— Вся ты в мать, Санька. Маленькая, худенькая, и лопаешь всё подряд.

Саша не сразу решила, как реагировать, плечи расправила, задумалась: обидеться или нет, но затем решила, что тётке свои обиды демонстрировать бестолку. Она всё равно не проникнется. Но всё же решила расставить все точки над «i», а чтобы эти точки были очевиднее, грудь выпятила.

— Какая я худенькая?

— Ну, за это Митьке спасибо скажи. А так-то, в чём только душа всегда держалась. Лика с юности тебе завидовала: ешь всё, что хочешь, и не толстеешь.

— Ага, — отозвалась Саша, но без всякого восторга. — И расти перестала лет в шестнадцать.

Саша на самом деле считала себя маленькой, особенно на фоне сестры, которая к восемнадцати годам вытянулась до ста семидесяти пяти сантиметров, и своими длинными ногами сводила с ума всех встречающихся ей на жизненном пути мужчин. А ей, можно сказать, повезло дорасти до ста шестидесяти сантиметров, и поэтому поражать чужое воображение, особенно мужское, было сложновато. Да всем и без того ясно, что красавица в их семье — Лика. У неё и имя к внешности подходящее, Анжелика. А она Санька и Санька. Её всегда так звали все вокруг. И родственники, и одноклассники и друзья. И вот ей двадцать девять, а она до сих пор в Саньках ходит, и как всех отучить от этой мальчишеской клички по отношению к ней, не представляет.

— Да ладно, — отмахнулась тётка, всё в соответствии с её ожиданиями, — что тебе рост? Тебе же не с шестом прыгать. Ты конфеты-то ешь, ешь, вкусные. А ты котлетку не хочешь?

— Хочу, — призналась Саша. — Но мне домой надо. Митька друга грозился привести, боюсь в квартиру заходить. Предчувствую погром.

— Ты скажи ему, у меня вот давление нормализуется, я его из школы забирать буду. Каждый день.

— Думаю, он очень обрадуется, — стараясь быть серьёзной, проговорила Саша, и поднимаясь из-за стола. К тётке подошла и поцеловала ту в щёку. — Я пойду, а ты ложись. Тебе же нельзя вставать, а ты чем занимаешься?

— Чем? Холодец варю. Там же ничего не надо делать. Поставил и вари себе, часов пять. Эти пять часов я и лежу.

Саша глаза закатила, но говорить ничего не стала. Дошла до прихожей, надела сапоги, сняла с вешалки пальто.

— Завтра позвоню, — пообещала она.

— Саня, — крикнула тётка, когда та уже в подъезд вышла. На весь подъезд она и крикнула. — Котлеты-то возьми! Мальчишку покормишь.

Саша поморщилась, подумав о соседях, которые теперь всё об их семейных котлетах знают, и поспешила заверить:

— У меня свои есть.

Тётя Валя оправила халат на полной груди, выглядела недовольной, затем рукой на неё махнула.

— Иди, ладно. Завтра холодца тебе дам.

Из подъезда Саша вышла с улыбкой на губах, ничего не могла с собой поделать. Думала о холодце и котлетах, а ещё о тёткином желании её раскормить. Раз уж родную дочь не получается, то хотя бы племянницу.

С тёткой Саше определённо повезло, это было понятно ещё в детстве. Её родители умерли рано, отец, родной брат тёти Вали, погиб в аварии, когда Саше едва исполнилось три, а мама, погнавшись за личным счастьем, спустя несколько лет оставила дочь на мать погибшего мужа, а сама уехала в Самару, к новому мужу. Но что-то у них там не сложилось, дочку она забирать не спешила, а в год, когда Саше исполнилось двенадцать лет, утонула, так и не успев встретиться с дочерью до её взросления. Нельзя сказать, что Саша маму совсем не помнила. Помнила, но все воспоминания были какими-то неважными, и уж точно не судьбоносными. Не помнилось объятий, поцелуев, каких-то наставлений. Возможно, всё это и было, но чтобы запомнить или сделать выводы, Саша была слишком мала. А всё остальное, что казалось важным и запало в душу, происходило с ней уже при бабушке, с которой она прожила почти до двадцати пяти лет, пока та не умерла. В памяти была тётя с дядей, которые, по сути, и являлись для неё родителями, хотя формально Саша с ними и не проживала. Но они о ней заботились, они её любили и были заинтересованы в её благополучии, наравне с родной дочерью. И Саша это очень ценила. Сильно любила тётку, хотя та порой и действовала на её психику сокрушительно, но Саша знала, что это не от пустого желания её пожурить, это искреннее беспокойство. Тётя Валя — единственная родственница, которая у неё осталась. Не считая Анжелики, конечно. Но на ту особо рассчитывать не приходилось, Лику больше волновало собственное благополучие и устроенность. Лике недавно исполнилось тридцать три, и это было поводом впасть в отчаяние. Хотя, видимых признаков этого самого отчаяния сестра не подавала и никогда бы не допустила. Выглядела сногсшибательно, больше двадцати пяти ей ни за что было не дать. К тому же, Петечка, уходя, оставил ей приличное приданное, в надежде, что с ним Лике будет проще найти нового мужа, да поскорее, и всё это приданное Анжелика вот уже год тратила на поддержание своей красоты и молодости. Жила в квартире бывшего мужа, которую он тоже оставил после развода ей, Саша подозревала, что желая избежать скандала, попросту откупался, как мог. Да и особо бедным человеком Петя не был, поэтому это был широкий жест, с барского плеча, и именно это Лику, на самом деле, и злило. То, что муж не просто посмел её бросить, он ещё смел жить в своё удовольствие, и деньги теперь зарабатывал и тратил не на неё, а на более молодую любовницу. Когда разговор об этом заходил, Саша предпочитала замолчать и сочувственно кивать сестре. Ей точно было нечего сказать, нечему научить и советов для обустройства личной жизни сестры, у неё точно быть не могло. Тот, у кого нет личной жизни, не может давать советов по этому поводу. Разве не так?

Переступив порог собственной квартиры, Саша помедлила, прислушиваясь. В квартире было тихо, и это внушало определённые надежды. Саша сняла пальто, наклонилась, чтобы расстегнуть сапоги, и тогда уже крикнула:

— Митя, я пришла. Чем ты занимаешься?

В маленькой комнате послышался грохот, что давно перестало удивлять, от её сына всегда было много шума, с тех пор, как он ходить научился. И Саша даже вздрагивать и замирать в плохом предчувствии давно перестала. Хотя, поначалу жила в уверенности, что любой шум, любой крик в исполнении сына знаменует падение, травму и даже сотрясение мозга. Митька рос очень активным ребёнком, и Саша, при своём спокойном характере, долго не могла с этим смириться. В том смысле, что Митя был больше похож на отца — энергичный, шумный и бесстрашный. Если бы она не запрещала категорически, сын уже давно качался бы на люстре в большой комнате, и это было бы вполне нормальным в их доме. С разбегу прыгнуть на диван, а с него на люстру. Что такого? На это даже особой тренировки не надо, у её сына обезьянья проворность с рождения.

Митька выпрыгнул ей навстречу из комнаты и разулыбался. Надо сказать, что заискивающе. Саша сделала вид, что нахмурилась.

— Что наделали?

— Да ничего, мам, всё нормально. Только мы всё съели.

— Правда? Какие молодцы.

Она всё-таки притянула сына к себе, потрепала по волосам, потом наклонилась и поцеловала в макушку. Пальцы запутались в его волосах, они курчавились и уже падали мальчику на глаза.

— Надо сводить тебя в парикмахерскую, — сделала она заметку для самой себя. А когда Митя отстранился, спросила: — Лёша давно ушёл?

— В пять, ему мама позвонила.

Саша прошла на кухню, посмотрела на грязную посуду в раковине. Мысленно вздохнула, но сыну улыбнулась, ободряюще.

— А ты как, не боялся, оставшись один?

Митька фыркнул, сел за кухонный стол, то есть, почти лёг на него, обхватив руками, а на мать взглянул снисходительно.

— Вот ещё. Что я, маленький?

— Конечно, не маленький, — поторопилась согласиться с ним Саша, но особо в браваду сына не поверила. Он лишь недавно стал возвращаться из школы один, и дома до самого вечера теперь был один, и как бы сам не храбрился, и что бы себе ни говорила Саша, пытаясь усвоить мысль, что у неё почти взрослый сын, всё равно волновалась. И, конечно же, замечала и улавливала все тени и намёки на его лице. Она всё-таки мать. И как бы Митька не храбрился, когда она появлялась дома, она знала, что определённый дискомфорт, находясь в одиночестве в пустой квартире, он испытывает. Поэтому и не спорила, когда он просил разрешения пригласить к ним друга. Было понятно, что они одни в квартире больше дурачатся, чем учат уроки, но так и Мите, и самой Саше было спокойнее.

Суп и пироги были съедены. А также конфеты, все подчистую, одни фантики в мусорном ведре. Саша пока ужин готовила, Митя умчался обратно к себе в комнату и что-то время от времени ей оттуда кричал. Рассказывал про школьные дела, возмущался количеством домашнего задания, а также тем, что его заставляют — мама, заставляют! — говорить по-английски. Разве это справедливо?

— Ужасно несправедливо, — согласилась Саша, раздумывая, как сообщить сыну, что на следующий год собирается нанять ему репетитора по тому самому ненавистному английскому языку.

— А пироги были вкусные, — сказал Митя за ужином. Уплетал за обе щеки макароны с подливой и мотал ногой. За это Саша его поругала, точнее, одёрнула, и на минуту он это делать прекратил. Правда, всего на минуту. Саше иногда казалось, что в сыне энергии столько, что он даже минуту спокойно посидеть не может. Если ногой мотать не будет, у него даже пища не усвоится. — С яблоками. Надо бабушке Вале сказать, чтобы ещё испекла. С вареньем.

— Она завтра нам холодца даст, обещала.

— Фу, холодец я не хочу. Я пирогов хочу.

Саша прищурилась, к сыну присмотрелась. А потом вспомнила слова тётки, что она адресовала ей, мол, ест всё, что хочет, и не толстеет, и, кажется, сыну метаболизм от неё достался. Вот с чем — с чем, а с аппетитом у Мити проблем не было никогда. Он как волчонок, есть хочет всегда. Правда, во всём остальном — росте, силе и решительности, Митя на неё похож не был. А также в скорости сообразительности ей только позавидовать восьмилетнему сыну можно. В школу Саша ходила, как по расписанию, вот уже год. Первый класс пережили более-менее спокойно, первоклашки считались несмышлёными детьми, и им многое прощалось, по крайней мере, психолог, который теперь на полной ставке почти в каждой школе, призывал быть терпимее, и к детям присматриваться, стараясь выявить зачатки таланта и индивидуальности. А вот во втором классе ситуация накалилась до предела, потому что, кажется, о её сыне уже всё выяснили, и принялись вызывать Сашу в школу. Пока к классному руководителю, хорошо, что не к директору. Страшно было подумать, что будет дальше.

— Зайди завтра после школы к бабушке Вале, — подала сыну идею Саша. — Она болеет, ей будет приятно. Но пирогов не проси, Митя. Лучше принеси ей что-нибудь.

Митя стал жевать медленнее, задумался. Потом спросил:

— А что я ей принесу? Булку из столовки?

Саша улыбку спрятала.

— Это было бы мило с твоей стороны. Но лучше принеси пятёрку.

— И где, по-твоему, я её возьму?

Саша приказала себе не расстраиваться, лишь поинтересовалась:

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Я думаю, мама. Когда я чего-то не знаю, я всегда спрашиваю у тебя.

Вот как можно на него злиться? Саша когда из-за стола поднялась, чтобы свою тарелку в раковину отнести, сначала к сыну подошла и поцеловала того в лоб.

— Это правильно. Не забывай меня спрашивать.

Следующие дни прошли в разговорах о предстоящей встрече с прошлым. Саше без конца звонила Каравайцева, было непохоже, что она советовалась, Алёна без всяких подсказок всё знала лучше всех, по всей видимости, ей просто нужно было выговориться, а иногда и пожаловаться. На нахальство одних, на беспечность других, и даже безнравственность третьих. Да, да, оказывается в их группе, безнравственных личностей было хоть отбавляй. Или это с людьми позже произошло? Судя по тому времени, что Алёна потратила на размышления об этом, её этот вопрос не на шутку волновал. Ещё звонил Стариков, и жаловался уже на Каравайцеву. Так и сказал: