Ей очень не хватало Тригви, гораздо сильнее, чем она думала. Он тоже тосковал по ней, настолько, что однажды полдня ехал в машине, чтобы провести ночь с ней, а на следующее утро вновь вернуться на Тахо. Вместе им было очень хорошо.

К этому времени она кончила первую фреску и начала роспись в приемной. Там было немало тонких деталей, которые Пейдж уже отработала в набросках, и, сидя с Алисон, она обычно еще раз продумывала их. Вот и сегодня все было, как всегда. Стоял тихий солнечный августовский день, Пейдж сидела рядом с Алисон и вдруг ощутила, как та шевельнула рукой. Это часто случалось, и она привыкла к этому. Просто тело подчинялось вдруг какому-то сигналу мозга. Но на этот раз, повинуясь интуиции, Пейдж взглянула на дочь, а потом вернулась к своему наброску, который она машинально вычерчивала пером, мучаясь над одной деталью, которая никак не давалась ей. Она посмотрела в окно, пытаясь немного отвлечься и снова сосредоточиться, понять, как лучше изобразить ее. Потом Пейдж снова перевела взгляд на Алисой — и увидела, что ее руки двигаются! Они словно старались схватить края простыни и подтянуть ее к голове. Пейдж никогда не видела этого явления и теперь изумленно смотрела на дочь, пытаясь понять, что это значит, — случайные ли это движения или же…

И вдруг она заметила еле уловимое движение головы Алисон — та словно стремилась повернуться к матери, ощущая ее присутствие. Пейдж следила за ней с замиранием сердца, она чувствовала, что дочь возвращается в мир.

— Алли! Ты здесь?.. Ты слышишь меня? — Такой она еще не видела дочь со времени несчастного случая. — Алли… — Она отложила альбом и перо и взяла дочь за руку, словно стремясь во что бы то ни стало вернуть ее к жизни. — Алли… открой глаза… солнышко, я здесь!.. Открой глазки, девочка… все в порядке… не бойся… это мама… — Она шептала эти слова и гладила руку дочери, и вдруг та слабо пожала ее! Пейдж начала плакать — Алисон услышала ее! Она знала, что Алисон услышала ее слова! — Алли… я чувствую твою руку… я знаю, что ты слышишь меня… ну же… открой глазки…

И тут медленно, очень медленно веки Алисон дрогнули, а потом снова замерли, словно она совершила слишком большое усилие. Пейдж долго сидела, глядя на дочь и думая: не погрузилась ли она снова в кому? Дочь снова не подавала признаков жизни, а потом ее руки опять пришли в движение, и она опять пожала руку Пейдж, на этот раз сильнее, чем в первый раз.

Пейдж хотелось подпрыгнуть, трясти дочь за плечи, пока та не очнется, позвать кого-нибудь, объявить, что Алисон проснулась, что ее девочка жива, но вместо этого она продолжала сидеть словно зачарованная и безмолвно плакать, глядя на дочь. Что, если это просто игра природы, случайные спазматические движения, что, если она так и не проснется?..

— Деточка, милая, пожалуйста… открой глазки… я так тебя люблю… Алли, пожалуйста!

Она всхлипывала и целовала кончики пальцев дочери, и тут впервые за четыре месяца ресницы Алисон затрепетали, веки приподнялись, глаза открылись, и она увидела мать.

Сначала она явно не могла понять, где находится и кто перед ней, и только затем, сконцентрировав взгляд, она увидела перед собой Пейдж и сказала:

— Мама.

Пейдж не смогла сдержать слез, она наклонилась и стала целовать лицо Алисон, ее волосы, слезы Пейдж текли по щекам дочери. И вдруг Алисон громко повторила это слово и посмотрела на мать. Этот звук мог показаться и просто хрипом, но это было слово, и самое сладкое слово, именно то, которое хотела услышать Пейдж: мама.

Пейдж показалось, что она просидела, плача, у кровати дочери целую вечность, но тут пришла Френс. Она тоже не могла поверить в случившееся.

— Боже… она очнулась! — Френс тут же побежала звонить доктору Хаммерману. К тому времени, когда он пришел, Алисон снова задремала, но на этот раз это был именно сон, а не кома.

Пейдж подробно рассказала доктору Хаммерману, что случилось, и он тщательно осмотрел Алисон. Вдруг девочка снова открыла глаза и посмотрела на него. Она не могла понять, кто это, и заплакала, глядя на мать.

— Все в порядке, милая, это доктор Хаммерман. Он наш друг, он поможет тебе… — Теперь ей было все равно, что и кто делает, ведь Алисой проснулась, она открыла глаза и говорила!

Хаммерман попросил Алисон пожать его руку, и та выполнила его просьбу. Он попросил ее сказать что-нибудь, но девочка молчала. Она перевела глаза на мать и покачала головой. Позже, выйдя в коридор, он объяснил Пейдж, что Алисон скорее всего практически утратила дар речи, а также большинство основных моторных рефлексов, и предстояло еще выяснить, в каком состоянии основные функции мозга.

— Впрочем, ее можно будет научить снова большинству этих вещей — ходить, сидеть, двигаться, есть. Она сможет научиться говорить. Нужно время, чтобы понять, насколько она сможет восстановить сознание, — сказал он. Но Пейдж была готова на все, на любой труд, только бы вернуть дочь к нормальной жизни.

После того как Хаммерман ушел, она позвонила Тригви и рассказала ему, что произошло.

— Минуточку… минуточку… успокойся… — На озере у него был сотовый телефон, и он плохо слышал ее. Он расслышал, что доктор говорил Пейдж что-то о моторных функциях, но не до конца понял, что именно. — Повтори это еще раз.

Она плакала и смеялась одновременно, и он не мог понять, что она говорит.

— Она говорила со мной… она говорила! — На этот раз Пейдж почти кричала в трубку, и он чуть не выронил ее из рук от неожиданности. — Она очнулась… она открыла глаза… увидела меня и сказала «мама». — Это был самый радостный миг в жизни Пейдж, с тех пор как Алисон появилась на свет… и с того дня, как они поняли, что Энди выживет. — Тригви… — Она не могла больше сказать ничего связного и только плакала, и у него на глазах тоже выступили слезы. Дети окружили его, они хотели знать, что же случилось — плохое или хорошее? Со слов отца пока это было невозможно понять.

— Мы приедем сегодня вечером, — быстро ответил он. — Я позвоню тебе. Мне нужно рассказать все детям. — Пейдж положила трубку и снова побежала в отделение, а он рассказал детям, что Алисон вышла из комы.

— Она выздоровела? — спросила пораженная этой новостью Хлоя.

— Об этом рано говорить, моя дорогая. — Он обнял ее.

Хоть бы Алисон выбралась из своей болезни. Тригви все время мучила мысль, что из двух девочек именно Алисон приняла на себя такие мучения. Но в душе он был рад, что судьба пощадила Хлою.

Вечером все они приехали в Росс, но Алисон к этому времени снова заснула — на этот раз обычным сном.

С нее уже сняли маску аппарата искусственного дыхания, но оставили в палате интенсивной терапии, чтобы наблюдать за развитием событий.

— Что она сказала? — потребовала подробностей Хлоя, когда все они расселись вокруг стола на кухне Торенсенов.

— Она сказала «мама». — Пейдж, всхлипывая, рассказала им все подробно. За ней начали всхлипывать Хлоя, Тригви и даже Бьорн, который всегда начинал волноваться, когда люди плакали. Во время рассказа Пейдж с Энди сидели, держась за руки.

Пожалуй, это был самый счастливый день в их жизни.

На следующий день Пейдж взяла с собой в госпиталь Хлою. Алисон открыла глаза и долгое время смотрела на Хлою, не узнавая ее. Потом наморщила лоб и сказала, обращаясь к матери:

— Девочка. Девочка. — Подняв руку, она указала на Хлою.

— Это Хлоя, — поправила ее мать. — Хлоя твоя подруга, Алли.

Алисон снова посмотрела на Хлою и кивнула — было похоже, что она узнала Хлою, но у нее не было слов, чтобы сказать об этом. Словно она очутилась в другой стране.

— Мне кажется, она узнала меня, — сказала Хлоя, когда они вышли из палаты, но отцу она сказала, что Алисон никак не смогла дать понять, что узнала ее.

— Ничего, нужно дать ей время оправиться, ей предстоит пройти еще длинный путь, прежде чем она полностью вернется к нам. — Если она сможет все-таки одолеть его.

— А как долго это будет продолжаться, папа?

— Не знаю. Доктор Хаммерман сказал Пейдж, что это Может занять несколько лет. Может быть, два или три года. — К тому времени ей будет восемнадцать лет, и ей придется сначала учиться тому, как сидеть, как ходить, как есть вилкой… говорить по-английски… Все-таки это ужасно!

Вечером Пейдж рассказала им, как прогрессирует Алисон. Теперь ею занимались сразу несколько врачей: физиотерапевт, специалист по моторным навыкам, логопед, работавший с больными, страдающими афазией или потерявшими речь после инсульта. В общем, следующие несколько месяцев она будет очень занята, и Пейдж тоже.

— А как же Тахо? — спросил ее Тригви ночью. Они собирались утром ехать обратно, и он хотел забрать с собой Энди после того, как тот посетит сестру в госпитале.

— Не знаю, — расстроенно ответила она. — Я не могу теперь оставить ее. — Что, если она снова погрузится в кому? Что, если она перестанет двигаться и говорить?

Правда, доктор Хаммерман сказал, что это теперь невозможно и ее можно спокойно оставить тут одну.

— Почему бы тебе не подождать неделю-другую? Ты можешь приехать попозже и вообще каждые несколько дней приезжать в Росс. Если хочешь, я буду отвозить тебя, ты будешь проводить там ночь, а утром возвращаться назад. Это нелегко, но все-таки легче, чем тебе пришлось в эти четыре месяца. Что ты об этом думаешь? — Он всегда был готов сделать что-нибудь для нее, чтобы облегчить ее жизнь.

— Это было бы неплохо. — Она улыбнулась и поцеловала его.

— Может быть, на этот раз мне стоит взять с собой Энди? Ему должно понравиться. — Они оба волновались — а что, если Алли не узнает его с первого раза! Тогда лучше всего увезти его и немного развлечь.

— Да, он будет в восторге, — согласилась она. Тогда у нее останется больше времени для Алисон — работы теперь прибавилось.

— Тогда на следующей неделе я заеду за тобой, и если это будет слишком рано, то мы проведем пару дней вдвоем, а ты приедешь еще через неделю.

— Слушай, почему ты делаешь для меня столько хорошего? — прошептала она ему на ухо, и он притянул ее ближе к себе.

— Потому, что я хочу тебя всячески соблазнить, — ответил он.

Когда Алисон проснулась, Пейдж сразу позвонила Брэду в Европу, и он был искренне рад. Он сказал, что не может дождаться их встречи. Но когда она произошла, он был расстроен точно так же, как Хлоя и Энди перед отъездом на Тахо, — он-то думал, что она воскликнет «папа!» и бросится к нему на шею, а вместо этого она подозрительно посмотрела на него, потом кивнула и сказала Пейдж:

— Мужчина. — Это было все, что она смогла сказать за несколько минут. «Мужчина». Она смотрела на него, мучительно пытаясь вспомнить, где же видела это лицо, и только когда он уже повернулся, чтобы выйти, она прошептала:

— Папа.

— Она вспомнила! — воскликнула Пейдж, зовя Брэда назад. — Она сказала «папа»! — Он обнял ее и заплакал, но все-таки ему стало легче, когда он вышел из отделения. Дочь все еще представляла жалкое зрелище: она уже могла сидеть, но не ходила, и каждое движение и слово давались ей с трудом.

Но Тригви, приехавший через неделю, был поражен ее прогрессом. Когда Алисон увидела его, то сказала:

— Хлоя. Хлоя. — Она помнила его, как и то, что он как-то связан с Хлоей.

— Я — Тригви, — объяснил он. — Папа Хлои.

Она кивнула… и вдруг улыбнулась. Это было новое — она умела улыбаться. Она умела и плакать, но эти выражения эмоций словно запаздывали, происходя гораздо позже событий, вызвавших всплеск эмоций. Доктор Хаммерман объяснил, что это вполне естественно и в итоге все придет в норму, но для этого нужно будет как следует потрудиться.

— Она отлично выглядит, — сказал Тригви, и он не льстил ей — за месяц в Алисон произошли колоссальные изменения по сравнению с ее прежним состоянием.

— Мне тоже так кажется, — просияла Пейдж, — и она понимает гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Просто у нее не хватает слов, чтобы это сказать.

Но я вижу по ее лицу, как она старается. Вчера я принесла ей плюшевого мишку, и она назвала его Сандвичем.

А его звали Сэмом. Это близко по звучанию. Потом она рассмеялась, испугалась сама себя и расплакалась. Так что это напоминает катание на русских горках. Но все равно это замечательно.

— А что говорит Хаммерман?

— Он говорит, что пока слишком рано что-то утверждать наверняка, но, судя по анализам и тестам, а также по данным осмотра, он считает, что возможно восстановление функций мозга на девяносто шесть процентов.

Это было невероятно — всего лишь месяц тому назад они уже разуверились в том, что она когда-нибудь выйдет из комы. Это означало, что она вряд ли сможет подводить баланс в своей чековой книжке и у нее будет медленная реакция, что не даст ей возможности водить машину, стать лучшей в мире танцовщицей или работать синхронной переводчицей. Зато она сможет жить, как нормальная женщина, завести семью, понимать шутки, читать книги и рассказывать сказки. Она будет такой же, как все, ну, может быть, не совсем той, кем она могла бы стать, не будь этого несчастного случая. Это казалось счастьем по сравнению с тем, что она могла бы умереть или провести остаток жизни в бессознательном состоянии.