Сулейман, услышав о попытке отравления, замер, словно окаменел.

Его пытались отравить, и не раз. В первый раз спасла Хуррем, буквально заставив валиде дать Сулейману средство, которым спасали от яда ее саму.

Сулейману живо вспомнились те дни…


Повелитель при смерти! Это как гром с ясного неба, как внезапная ночь среди дня. Взвыли многие.

Хуррем просто окаменела. Случилось то, чего она опасалась больше всего. Если султан не выживет, то и сбежать не успеешь.

Гарем притих, валиде заперлась в своих покоях, не выходя, к себе никого не звала, сама ни к кому не ходила. Махидевран, напротив, ходила по гарему хозяйкой, все понимали, почему – будущая валиде-султан.

Янычары в своих казармах на всякий случай проверяли оружие.

Лекари суетились в покоях султана и рядом с ним, но ничего толком сказать не могли, лишь разводили руками и поили Повелителя общеукрепляющими снадобьями. И без того бледный Сулейман совсем побелел, он лежал, ни на что не жалуясь и просто ожидая смерти. Султан все слышал, но не мог ни открыть рот, ни пошевелиться.

Это очень тяжело, когда вокруг суетятся, не зная, что слышишь, обсуждают то как лечить, то насколько это состояние опасно, то что будет после смерти. Он и сам понимал, что ничего хорошего, потому что Мустафа мал, а янычары, которые за него, быстро сместят Ибрагима. У Ибрагима не столько власти и сил, чтобы противостоять янычарскому корпусу, но и сдаться просто так визирь не сможет. Значит, будет война внутри страны. Война внутри почти неизбежно означает нападение извне.

Сулейман не думал ни о Махидевран, ни о Хуррем, ни даже о детях, кроме одного – Мустафы, и то только потому, что тот наследник. Кто мог подумать, что при смерти окажется тридцатиоднолетний физически сильный и здоровый человек? Никто, а потому и к смене власти тоже не готовы.

Мысли умирающего султана были о том, что все старания предков, все их достижения будут бездарно потеряны из-за того, что кто-то сумел его отравить. И уже не столь важно, кто придет к власти, что будет с женщинами и детьми. Сулейман готовился к встрече с предками, которые обязательно укорят его в такой неготовности и потере.


Никто не знал, что это Хуррем принесла какое-то питье и убедила валиде попробовать. Помогло, но и Хафса, и сама Хуррем понимали, что говорить о средстве нельзя, его немедленно объявят колдовским и в отравлении обвинят саму Хуррем.

Но ей было неважно, кто что подумает, главное, чтобы помогло Сулейману.

Валиде влила противоядие в разжатые ножом зубы сына и долго сидела рядом, со страхом и надеждой наблюдая, как возвращается к нему жизнь.

По гарему разнеслось: Повелитель будет жить! Спасла его валиде, принесшая какое-то лекарство. Махидевран попыталась прийти к Хафсе, чтобы расспросить толком, но та не хотела никого видеть.


Утром Сулейман не просто открыл глаза, он даже сел на постели и смог поесть. Потом попросил позвать валиде. Хафса, сама едва пришедшая в себя от переживаний, пришла тут же.

Султан знаком отослал из комнаты всех, тихонько произнес:

– Валиде, благодарю вас, это вы спасли мне жизнь. Я не мог пошевелиться или что-то сказать, но все слышал. Слышал, как вы разжали мне зубы и влили в рот лекарство, после этого стало легче.

И Хафса не смогла солгать:

– Это не я, это Хуррем.

– Я слышал, как это делали вы.

– Но противоядие дала Хуррем.

– Почему она? – взгляд Сулеймана стал настороженным.

– Хуррем вынудила кизляра-агу узнать все симптомы болезни и поняла, что у нее были такие же, когда рожала Михримах. Ее тогда спасла Зейнаб. Хуррем приходила с противоядием сюда сама, но Ибрагим-паша не пустил. Тогда она явилась ко мне и просто заставила сделать это меня. Можешь благодарить свою Хасеки.

Сулейман чуть задумался, потом покачал головой:

– Пока никому ничего не говорите, что-то здесь не так…

– Она действительно переживала. Не думаю, чтобы сначала отравила, а потом пыталась спасти, да и не выгодно ей травить…

Это верно, последняя, кому выгодна смерть султана, – Хуррем, ей и ее детям в этом случае пришлось бы хуже всего. Тогда кто? Верно говорят: хочешь понять, кто преступник, подумай, кому выгодно. Но выгодно получалось янычарам и… Махидевран. Хафса с трудом сдержалась, чтобы не сказать, что Махидевран вчера едва ли не комнаты заново делила.

– Пусть Хуррем придет, поговорить хочу.

Валиде с тревогой посмотрела в бледное лицо сына:

– Мой сын, может, не сейчас? Вы еще слишком слабы.

– Я не буду расспрашивать об отравлении, просто хочу видеть…


Второй раз во время похода спасла собственная предусмотрительность. Понимая, что возможно отравление, его врач Хамон-старший постоянно давал противоядие, но сам Хамон заболел (здесь не было отравления, просто старость), а его сын, тоже врач, отсутствовал, ухаживая за умирающим отцом, враги султана сменили яд, и Сулейман едва выжил.

Правда, он сумел воспользоваться своим состоянием, сделав вид, что ничего не видит и не слышит, чтобы посмотреть, кто и как будет себя вести. Обманывать пришлось и Хуррем, что далось Сулейману тяжелей всего. Его Хуррем не просто не предала, но и сделала все, чтобы удержать власть до его выздоровления, на которое и надеяться-то не могла. А ведь могла бы посадить на трон одного из своих сыновей.


И вот теперь рядом ни Хуррем, ни Хамона, а его снова пытаются отравить. Мешает Великолепный… Кануни… Тень Аллаха на Земле… просто никому не нужный старик, который старается не подавать вида, чтобы не ослабла власть в Османской империи. Султаны никогда не показывали своей немощи, и Сулейман не показывал. Кому какое дело, кроме врачей, что невыносимо болят ноги, что ноет или колет правый бок, что до головокружения накатывает дурнота. Нет, настоящие правители умирали в походах, он тоже выйдет еще в один, обязательно выйдет, вот только поборет нынешнее головокружение, соберется с силами и выйдет.

Что делать, ждать, пока все же отравят?


Повелитель собирал Совет Дивана, чтобы объявить свою волю.

Все забеспокоились: неужели намерен уйти, оставив престол сыну?

Паши на Совет собирались возбужденные, но осторожно молчаливые. Опасней всего время перемен, можно ошибиться и оказаться в лучшем случае на обочине, в худшем покинуть этот мир.

Когда выкрикнули «Внимание!» и появился Повелитель, многие старательно скосили глаза, чтобы рассмотреть, как он движется. Сулейман, заметив это, усмехнулся: после сегодняшнего дня прибавится косых. Не стал томить, сразу объявил, зачем собрал:

– Не скрою, что прошлым вечером нас пытались отравить…

И снова смотрел, кто как отреагирует. Так и есть, ужас фальшивый, все прекрасно о попытке отравления знали, значит, секрет Топкапы для Дивана секретом не является. Что ж, говорить будет проще.

– Но мы собрали вас не для того, чтобы рассказывать о неудавшемся покушении. Мы назначаем нового великого визиря – Соколлу Мехмеда-пашу…

Едва успели визири вскинуть изумленные глаза на падишаха, едва сам Мехмед-паша успел проглотить вставший в горле ком, как Сулейман продолжил:

– … и объявляем подготовку к походу на императора Максимилиана Габсбурга, которого надо снова проучить за неуплату дани. Поход назначаем весной, подготовку к нему поручаем новому великому визирю.

Он больше не стал говорить ничего, не объяснил, почему вдруг решил сам возглавить поход, хотя болен, почему объявил о нем загодя…

Просто Сулейман решил уйти, чтобы не мешать, а если не погибнуть, то хотя бы умереть в походе. Это был его выбор, очень трудный и несколько странный. Выбор, который не решал никаких вопросов, кроме самоустранения, и открывал путь к трону шехзаде Селиму.

Все, что мог, Сулейман для Селима уже сделал – освободил путь к престолу.

Сулейман не знал только одного – того, что все эти годы его беспокойная дочь, не смирившись с гибелью мужа, проводила свое расследование, вернее, заканчивала то, которое начал Рустем-паша. На могиле мужа Михримах когда-то поклялась найти его убийц. И она обещание выполнила.

Султан не узнал о результатах, а знай он, возможно, распорядился бы престолом иначе…

Когда за расследование берется женщина…

Михримах не один день просидела, изучая оставшиеся после Рустема бумаги. Как ни старался он спрятать от настырной супруги то, что было опасно раскапывать, она сумела разглядеть разницу почерка двух писем. Михримах тоже умела анализировать, сам Рустем и научил. Она пошла по тому же пути, не подозревая, насколько это опасно…

Рустем-паша был умен и даже хитер, но он действовал по-мужски, значит, почти прямо. Михримах сразу поняла ошибку мужа и не стала ее повторять. Там, где мужчина потерпит поражение из-за своей прямолинейности, женщина, как гибкая лоза, как ручеек, найдет обходной путь, который пусть не короче, но более надежен.


Ни о чем рассказать самому султану Михримах не могла, не потому что не доверяла или тому было не до этих вопросов, просто казнь шехзаде Баязида изменила отношения между отцом и дочерью. Она не простила казни брата, Баязид был единственным достойным трона, казнив его, султан оставался с единственным наследником – все сильнее пьющим Селимом.

Селим действительно после расправы над братом запил по-настоящему, все же совесть какая-то оставалась. Это был самый негодный из наследников, между ним и Баязидом Сулейман выбрал более смирного и никчемного Селима. Даже не в троне дело, мог бы лишить Баязида права сесть на трон, мог при жизни отказаться от престола в пользу Селима, если уж так хотелось, но султан предпочел казнить сына.

Этого Михримах ему не простила, как ни старалась. Ни отцу, ни Селиму.

Чтобы не выплеснуть все это прямо в лицо султану, предпочла удалиться и страдать в одиночестве, прекрасно зная, что такое наказание для отца будет самым действенным.

Одиночество способствует размышлениям, а Михримах было над чем подумать.


Прежде всего, Михримах попыталась понять, кому была выгодна смерть ее мужа, казнь шехзаде Мустафы, гибель шехзаде Баязида и отравление султана.

Не могло быть, чтобы над этим не задумывался сам Рустем-паша, он был умен и опытен. У великого визиря были большие возможности, в его руках множество нитей, к его услугам множество тайных агентов. Зато у нее женская интуиция, о которой говорят, что способна заменить ум десятка мужчин, и умение мыслить по-мужски, недаром училась вместе с братьями.

А еще у Михримах имелось тайное оружие – кира Эстер, женщина, которая знала в Стамбуле все, особенно то, что тщательно скрывалось и являлось тайной за семью печатями.

Перед тем как задавать вопросы кире, Михримах попыталась разобраться сама.

Кому мешал старший из сыновей Хуррем шехзаде Мехмед, вопросов не вызывало – конечно, шехзаде Мустафе. Султан не стал расследовать слишком странную смерть сына, хотя все говорило о том, что его заразили оспой нарочно. Михримах показалось, что в отношениях родителей пробежал холодок, Хуррем не смогла простить мужу такое равнодушие, хотя и не укоряла.

Мустафу султан казнил за измену и связь с персидским шахом, но всего более за ту самую печать «Султан Мустафа». Но знает ли Повелитель о том, что письма от имени Мустафы написаны разной рукой? Скорее всего, не знает. Однако шехзаде сами письма не пишут, за них это делают доверенные секретари. Одна и та же рука в письмах разных лет означает, что секретарь Мустафы теперь служит кому-то, связанному с венецианским послом.

Случайность? Бывает и такое, но Рустем-паша явно что-то узнал, за что и поплатился.


Итак, требовалось найти связь между постигшими султанскую семью неприятностями и понять, кому они выгодны все сразу.

Смерть шехзаде Мехмеда выгодна шехзаде Мустафе, в этом сомнений не было, но не с того времени следовало разбираться, это было слишком давно, больше двадцати лет назад.

Устранение самого Мустафы выгодно Селиму, но не Баязиду, для него мало что менялось. Хотя… Баязид показал себя с лучшей стороны, когда гонялся по горам Румелии за лже-Мустафой, а потом его же и обвинили, мол, он этого лже-Мустафу придумал, чтобы захватить и отличиться. Никто не задумался, зачем это Баязиду, ведь шехзаде не казнил самозванца сам, как мог бы, а прислал в Стамбул. Этот человек мог рассказать о том, кто за ним стоит.

Самозванца тогда казнил Рустем-паша по приказу Хуррем Султан, что дало повод обвинить султаншу в укрывательстве, мол, знала, что самозванец может выдать ее сына, вот и убили, пока не успел этого сделать. Михримах знала, как все произошло, знала, что мать действительно приказала Рустему казнить лже-Мустафу, чтобы его не попытались освободить силой, пока Повелитель болен. Но Хуррем не подозревала о слухах о причастности Баязида, эти слухи появились после казни самозванца.

Да и зачем это Баязиду?

Лже-Мустафа ему ни к чему, а вот гибель Мустафы, пожалуй, выгодна… Селим слишком слаб по сравнению с Баязидом, из двух оставшихся в живых сыновей султан должен был выбрать младшего (Джихангир был не в счет, какой из него правитель?), но выбрал Селима. Почему? Этого не понимал никто, не понимала и Михримах. И только когда Баязид восстал против брата, стало ясно, чего боялся султан – вот такого же мятежа младшего сына, но только против самого Повелителя.