– Женись.

Сулейман даже не сразу понял:

– Жениться?

– Да, на Хуррем. Все равно она главная и единственная, никакая другая не сможет править гаремом. Я не люблю и никогда не любила Хуррем, но это лучший выход.

– Но султаны не женятся, тем более на освобожденных рабынях.

– Она не рабыня, ее не продавали, но дело не в том. Мой сын, вы уже столько раз нарушали запреты ради этой женщины, что еще одно нарушение, которое сделает невозможным бунт в гареме, вам простят.

– И поставить Хуррем во главе гарема?

– Да, она не тронет Махидевран, я знаю. И остальных не обидит.

Валиде дала еще один совет, удививший Сулеймана:

– Не допустите открытой вражды между Хуррем и Ибрагимом, они рядом не уживутся.

Да, Ибрагим и Хуррем уже противостояли друг дружке, но это султана лишь забавляло. Неужели все так серьезно?

Он привык доверять интуиции матери в том, что касалось взаимоотношений между людьми, возможно, она совсем не разбиралась в политике и еще меньше в античной философии, понятия не имела, кто такие Платон и Аристотель, но Хафса Айше была прекрасным психологом. Уж в том, как поладить со всеми и всех поставить на свое место, заставив считаться друг с другом, она была докой.

Но валиде не могла повлиять ни на Хуррем, ни на Ибрагима. Как оказалось, не мог и Сулейман. Распря между ними продолжалась. Хуррем и Ибрагим не сталкивались открыто, однако каждый порочил другого перед султаном.

Ибрагим просто презирал наложницу, совавшую нос не в свои дела, и не скрывал своего презрения. Как может женщина, не получившая никакого образования и ничего не видевшая вне стен гарема, рассуждать о мире, о жизни, о политике?! Именно это презрение визиря и сгубило, он мысли не допускал, что Хуррем способна с ним, таким всезнающим, мудрым, опытным, соперничать.

Борьба за власть по-семейному

Сыновья должны бы радовать, ведь они твое продолжение, твоя кровь, а приносят боль. Соперничество между Баязидом и Селимом началось, кажется, с тех пор, как они сделали свои первые шаги по земле, и никогда не закончится. Баязид на год младше, но всегда старался доказать, что не хуже брата.

Этого Сулейман не понимал никогда. Зачем, разве и без того не ясно, что Селим лентяй и сибарит? Шехзаде любит только себя и развлечения. Нет, еще свою Нурбану.

Два взрослых сына, а поговорить можно только с дочерью. Хорошо, что Михримах не менее умна, чем была ее мать Хуррем.

– Михримах, как матери удавалось сдерживать соперничество сыновей?

Дочь задумалась, потом тяжело вздохнула:

– Она не сдерживала, просто обещала Баязиду проклясть его, если поднимется против вас или брата. Материнское проклятье самое страшное, Баязид обещал при ее жизни не делать ни шагу.

– А отцовское разве легче?

Михримах тревожно вскинула на отца глаза:

– Вы готовы проклясть Баязида?

Он смутился, словно застигнутый за чем-то недостойным:

– Я просто пытаюсь понять, как можно обуздать твоего брата.

Михримах умна и чутка, она прекрасно поняла, что выразила желание Повелителя точно: он готов проклясть, если придется. А если не проклясть, то казнить, как казнил Мустафу.

Пыталась заводить разговор о том, что стоило бы отменить проклятый закон Фатиха, тогда шехзаде не будут так драться за власть, ведь этот закон повелевает получившему ее попросту уничтожить остальных. Сулейман хмурился:

– Твоя мать все время доказывала мне это же, но перед смертью наказала применить закон к посмевшему восстать сыну.

Михримах пыталась понять, как можно примирить людей в борьбе за власть, разобраться без смертей и кровопролития.

– Неужели власть всегда ссорит тех, в ком течет одна кровь? Тогда должна быть проклята сама власть.

Беседы были тяжелыми, подспудно султан понимал, что решать этот вопрос все равно придется, у него два сына, оба крепки физически, а он сам стареет и слабеет. Что будет, если сыновья сцепятся в борьбе за трон?

Не только говорить, думать об этом не хотелось, потому все чаще отмалчивался, Михримах чуткая, поняла, что, кроме воспоминаний о матери или вопросов строительства все новых и новых мечетей или медресе, с отцом говорить больше ни о чем не стоит. Не советовал вести беседы о власти и братьях и супруг Михримах великий визирь Рустем-паша. Изменить эти беседы могли только отношение отца к дочери, не больше. Повелитель для себя все решил, переубеждать его бесполезно.


Сулейман действительно все решил, хотя продолжал беседовать с улемами, желая получить фетхву – согласие высшего духовенства на самые жесткие действия против того из сыновей, который пойдет против его воли. Получил…

Улемы говорили правильные слова, которые не могли облегчить Сулейману задачу морального выбора.

– Это одна из самых страшных трагедий, когда между отцом и сыном, между братьями встает власть, Повелитель. Но так было всегда, как только власть появилась.

– Кого из сыновей выбрать? Как вообще можно выбирать из сыновей?

– Выбрать, Повелитель, можно, только если перестанете думать о них как о сыновьях, о своих сыновьях. Не сердцем – разумом нужно выбирать.

Он не говорил, что уже выбрал, не сердцем – разумом, давно выбрал. А улемы, понимая это, не спрашивали.

Понимали не только мудрые улемы, понимали многие, и многие же заинтересованные готовились к схватке.


При жизни Хуррем после валиде гарем не был всесильным, он совсем не влиял на Повелителя. А вот она сама влияла еще как. Иногда умела парой фраз направить мысли в нужное русло, одним словом вклиниться в его голову. Потом переводила разговор на другое, прекрасно зная, что брошенное слово, если оно услышано, точно зерно в земле, – обязательно прорастет.

Иногда разговоры бывали очень странными, ни с кем из наложниц он так не беседовал. Удивительно, Хуррем словно была ему ровней и одновременно послушной рабыней. Она никогда не переступала черту прилюдно, опускала глаза, приседала в поклоне ниже других, обращалась вежливо… Все это будто для того, чтобы стать особенно свободной наедине, когда он словно переставал быть Повелителем, становился просто влюбленным мужчиной. Никто из наложниц не догадывался о возможности вести себя именно так, а зря. Повелитель тоже желал быть просто мужчиной и даже послушным рабом своей возлюбленной.

– Я тоже вас предам… – притворно вздыхала Хуррем.

– Что?! Ты предашь?

– В тот час, когда умру. И в вашей воле поторопить это событие.

– Что ты еще придумала?

– Да, умру, если вы меня разлюбите.

– Ах, ты хитрая лиса! Я не разлюблю, ты же знаешь.

Совсем недавно Хуррем принялась бы в ответ на такие слова укорять в прошлых изменах, но теперь она умней, что укорять, если дело сделано? Начала ластиться:

– Никогда-никогда?

– Никогда.

Заглянула в глаза:

– И когда я стану старой и некрасивой?

– И тогда.

В глазах Хуррем заблестели вполне искренние слезы:

– И я буду любить вас до своей смерти, Повелитель.

– А если я умру раньше?

Она серьезно посмотрела в глаза:

– И тогда буду.


Так же тихо, исподволь она внушила Сулейману мысль допустить в комнату за решеткой, чтобы послушать, как проходят заседания Дивана. Сначала султан смотрел на Хуррем с изумлением:

– Зачем тебе?

– Интересно.

Провели тайно, кизляр-ага, которому при этом досталось, потому что пришлось убрать с дороги всех, но сделать это так, чтобы никто не догадался, в чем дело, злился. Эта сумасшедшая женщина готова перевернуть ради своей прихоти всю империю, а Повелитель идет у нее на поводу! Ведьма, не иначе!

Хуррем понравилось, не все, но было действительно интересно слушать, как обсуждают вопросы важные паши.

– Что же тебе больше всего понравилось?

– Когда говорили о торговле. Но они не правы.

– В чем?!

– Нельзя полагаться только на одну страну, Повелитель. Синьор Франжипани привез из Франции то, чего нет в Венеции, а в Австрии есть то, чего нет во Франции.

– К чему нам французские моды на платье?

– Разве в платье дело? Они умеют делать стекло и кареты, удобную мебель и даже короны.

– Ты хочешь корону?

Он даже сам не сразу понял, что вырвалось спонтанно, сказав, замер. Замерла на мгновение и Хуррем, потом быстро перевела разговор на другое. Корона… какая корона, если она рабыня?

Но сказанное слово означает мысль, а если она возникла однажды, то наверняка вернется.


– Пойдем со мной…

Вид у Сулеймана почти таинственный, что он задумал?

Хуррем глубоко вздохнула, кажется, Повелитель хочет показать что-то хорошее, глаза блестят. Но она не очень стремилась получить богатый подарок, куда важней его хорошее отношение, для нее даже возможность сидеть за решеткой, слушая нудные речи в Диване, важней богатого браслета.

Пошли во дворец, но отправились не в кабинет Повелителя, где он занимался своими ювелирными делами или сидел над картами (тоже любопытное занятие для Хуррем), и даже не в комнату, где проходили заседания Дивана (какое заседание ночью?), а в… тронный зал.

– Смотри, здесь я принимаю послов. Это мой трон.

Она осторожно оглядывалась, было любопытно и почему-то страшно, казалось, сейчас откуда-то вынырнут рослые евнухи, схватят и утащат. Но рядом был Повелитель, значит, можно не бояться. Властитель всего этого, всей империи, Тень Бога на Земле позволил ей войти в тронный зал и посмотреть, где он вершит судьбы мира.

– Садись…

– Я?!

– Ты же хочешь быть на троне?

Она хотела другое – закричать, что не ночью и тайно, а днем и при всех! Промолчала, осторожно устроившись на краешке. Но он и без крика понял, о чем Хуррем думает.

– Придет время, и ты сядешь на трон рядом со мной. Придет время.

Сдержала рвущийся вопрос: когда? Он прав: всему свое время.

Десять лет назад она была никем, рабыней, которую привели в гарем для услады всемогущего Повелителя. Возможной услады. За десять лет родила пятерых детей, стала любимой женой и вот приведена в тронный зал, пусть и тайно, посажена на престол, пока ночью, и получила обещание, что все будет и открыто, и днем.

Стараясь, чтобы Сулейман не услышал, прошептала:

– Ты прав, я буду сидеть на троне рядом с тобой! Обязательно буду! Дай срок.


Срок пришел, Хуррем села на трон не ночью, а днем и даже не рядом, а вместо. На малый трон, тот, на котором он принимал послов, но не в случае самых важных приемов. Она сама принимала послов, сама! Такого не только Топкапы, но и весь мир не видел.

Да, миру было ведомо, когда правили женщины, получившие власть по наследству или ставшие из принцесс царицами, а потом регентшами при малолетних детях. Но у Сулеймана иначе – бывший раб стал великим визирем, а бывшая рабыня – всесильной султаншей и правительницей.

Но он не пожалел, там, где не всегда могли справиться мужчины, умело действовала женщина. Она писала письма (конечно, не сама, с помощью секретарей, хорошо владевших языком и письмом) королям и королевам, принимала послов и одерживала победы там, где это трудно было бы сделать самым мудрым визирям.

Да, женщины в Европе сидели на тронах, правили из своих спален и даже писали книги и объявляли войны, но это были другие женщины, те, которые не знали стыда и которые своей доступностью никогда не привлекли бы внимание султана.

Или все же привлекли бы?

Он задавал себе такой вопрос и ответить на него не мог. Ревнивый мужчина, предпочитавший быть первым и единственным у любой женщины, которую держал в объятьях, Сулейман не мог представить себе, как можно желать ту, которую уже желал кто-то другой.


Хуррем пожелала учиться! Ей было мало знаний, полученных в школе наложниц Кафы, мало услышанного, вернее, подслушанного на заседаниях Дивана, она хотела знать то, что преподают сыновьям, знать о жизни вне не только гарема, но и Стамбула, всей Османской империи. Хотелось беседовать с Повелителем почти на равных!

И минуты для своих необычных просьб Хуррем находила удачные.

– Повелитель, – вывела Сулеймана из задумчивости Роксолана, – сегодня Мехмед расспрашивал меня о снеге и о других странах.

– Что ты ответила?

– Сказала, что есть такие земли, где снег лежит всю зиму. Но я хотела попросить вас…

– Слушаю.

Он знал, что не драгоценность попросит, не рабыню, не новый наряд, а какую-нибудь книгу или возможность отправиться с ним на лодке на ту сторону Босфора.

Не угадал, попросила другое:

– Я иногда завидую Мехмеду, ему так много рассказывают. А мне только Мария и то, что прочту в книгах сама. Но книги написаны давно. Хотелось бы знать о других странах не только то, что там зимой лежит снег, но и о жизни людей. А еще об истории Османов, о жизни в Стамбуле. Я живу здесь уже столько лет, но не представляю, что лежит за стенами гарема.

– Зачем тебе это?