– Мы в своё время могли только мечтать о таких фабриках. Работать здесь одно удовольствие, – промолвила Катя, появившись у клумбы с голубыми маргаритками.

Кармель, идущая с шофёром к автостоянке, развела руками – мол, видишь, не всё так плохо в моём времени. Катя догнала подругу.

– Признаю, много хорошего появилось. Быт женщины очень облегчили, можете путешествовать, работать там, где хотите.

Сопровождающий Кармель мужчина остановился и показал на новый корпус мясокомбината.

– Скоро новые цеха откроются, там вообще всё автоматизировано.

Кармель ничего не ответила, наблюдая за странным поведением Кати. Подруга отошла на предельное для неё расстояние закрыла уши ладонями, словно пыталась заглушить невыносимый для неё шум, начала раскачиваться из стороны в сторону.

Кармель поинтересовалась у шофёра.

– Что было раньше на месте нового цеха?

– Ничего пустырь. – Он с удивлением посмотрел на гостью, которая ни с того ни с сего направилась вдруг к бетонному забору, ограждающему территорию мясокомбината. Мужчина поплёлся за ней, не зная, что предпринять.

Плечи Кати согнулись, будто на них давила огромная тяжесть. Она отняла руки от ушей и сейчас они висели вдоль прозрачного тела плетьми. Кармель видела перемещения подруги и следовала за ней.

– Что происходит?

Катя посмотрела на неё расширенными глазами.

– Под этим зданием и дальше тянутся огромные траншеи, наполненные останками людей. Я чувствую их только на пятьдесят метров, но, видимо рвы тянутся дальше. Господи! Почему я вижу тысячи погибших солдат? Что здесь происходило? Их столько, что если я буду их вызывать, мы останемся здесь на несколько лет.

Кармель повернулась к растерянному шофёру.

– Вы не знаете, что находилось на месте мясокомбината и пустыря в военное время?

– До войны здесь стояли недостроенные цеха авиазавода. Когда немцы захватили Вязьму, они устроили тут лагерь для военнопленных. По ту сторону забора стоит памятник замученным и умершим в концлагере Дулаг-184. По неполным данным немцы захоронили тут больше восьмидесяти тысяч солдат.

– Можно пройти к памятнику? – Кармель глянула на Катю. Подруга выглядела так страшно, что встреть она её в таком виде в первый раз, испугалась бы до смерти и сбежала бы, не выслушав призрака.

– Но Александр Григорьевич приказал отвезти вас домой, – запротестовал шофёр.

Кармель усмехнулась.

– Сообщите шефу. Я уверена: он скажет вам, выполнять все мои просьбы.

Мужчина, отвернувшись, позвонил начальнику. Кармель терпеливо ждала. Шофёр, получив указание, буркнул:

– Идёмте.

Минут через пятнадцать они стояли у скромного памятника узникам Дулага-184. Кармель глядела на стелу с колоколом. «По ком звонит колокол» вспомнился ей знаменитый роман Хемингуэя.

Погибшие так и остались безымянными, – пробормотала Кармель.

Шофёр пожал плечами.

– Почему же, почти двести фамилий военнопленных и местных жителей удалось узнать. А остальные… немцы, отступая, сожгли списки узников. Никогда бы не подумал, что такая девушка, как вы, заинтересуется военным прошлым Вязьмы.

– А я вот интересуюсь.

– Я слышал от деда. Он в войну мальчишкой был. Немцы хоронили заключённых в стометровых рвах. Этих братских могил потом насчитали больше сорока пяти. Представляете?

Кармель поёжилась.

– Ужас!

– Раз вы интересуетесь, посмотрите, у нас в городе есть необычный памятник особым солдатам.

– Чем же он необычный?

– Он поставлен музыкантам Государственного духового оркестра союза ССР. На постаменте стоит самая большая труба в духовом оркестре труба-бас, туба. Музыканты, вошедшие в состав 6-й дивизии народного ополчения, погибли все до одного. Так никто и не знает где. В самой Вязьме или под Вязьмой. Кто-то из них мог оказаться в Дулаге.

– Да уж, ваш новый цех рядом с захоронениями, а может, стоит и прямо на костях солдат, – посетовала Кармель. – Разве директор не знает об этом?

Мужчина нахмурился и опустил глаза.

– Теперь эти земли частная собственность. А что было делать? Как перенести останки тысяч военнопленных? Вы хоть представляете себе, какой это титанический труд? И зачем тревожить прах узников, лежащих в братских могилах. От них не осталось ни имён, ни фамилий. Зачем переносить прах с одного места на другое?

Кармель задумалась.

– Я не об этом. Зная, что тут огромные захоронения, правильнее и честнее построить мемориальный комплекс. Отметить все братские могилы стелами или памятниками – отдать дань памяти погибшим. Можно же было новый цех построить чуть дальше. Вы только подумайте, какая злая ирония: мясокомбинат стоит над останками узников концлагеря. Сейчас здесь только скромный памятник и всё. А кругом пустырь, поросший дикими травами.

Шофёр вздохнул.

– Эти слова не мне надо говорить, а нашему директору, кстати, вашему хорошему знакомому. Для таких, как он, память памятью, а бизнес своего требует. К тому ж Александр Григорьевич родом не из этих мест. И к чести сказать, ни он, ни проектировщики точно не знали места захоронений. Не забывайте, прошло семьдесят лет, архивные документы не сохранились.

Катя бродила вокруг памятника на невидимой привязи и что-то безостановочно бормотала.

Кармель на ум пришла одна идея. Вот только шофёр мешал разговаривать с Катей.

– Я знаю, где автостоянка и подойду туда минут через двадцать. А сейчас оставьте меня одну. Пожалуйста.

Мужчина плохо скрыл досаду, но спорить не стал.

– Я буду возле машины.

Кармель подождала немного, чтобы шофёр отошёл и не мог слышать её беседы с невидимым собеседником.

– Катя, помнишь, Сашок говорил, что у Феликса прадед играл в духовом оркестре и вместе с коллективом воевал под Ельней. Я интересовалась у Феликса – оркестранты в полном составе сгинули где-то в Вяземском котле. Нельзя вызвать хоть одного военнопленного и спросить: были в лагере музыканты.

Катя приблизилась к подруге. Её глаза горели мрачным огнём.

– Сотни тысяч загубленных жизней, просто так, по вине одного маньяка-диктатора, развязавшего войну. Сколько молодых ребят не вернулись домой, стали землёй, не родили детей. Здесь, наверно, земля пропиталась кровью. От них не осталось даже имён. Знали бы солдаты, что потомки забудут их и на месте гибели вырастет ковыль и бурьян. А ушлый богач поставит над их костями мясокомбинат. Кошмар!

– Катюш, не плачь. Пожалуйста, спроси про музыкантов. – Кармель ощущала гнев и боль подруги, как свою. Щемило сердце, болела душа. Она подумала, чтобы она испытывала, если бы её поколение выкосила война. И смогли бы они проявить такое же мужество? Выстояли или разбежались бы по заграницам? Что скрывать, среди её знакомых нашлись и такие, кто считал: нужно было сдаться Гитлеру. Мол, жили бы сейчас как в Европе. Пусть бы посмотрели на это огромное поле, в которое нацисты уложили тысячи людей. Такую же участь они уготовили большинству славянских народов. Одно дело читать про жуткий план нацистов «Барбаросса», другое осознать: если бы их план осуществился, она и её ровесники просто не родились бы.

– Кармель, ты оглохла? Я уже раза три окликала тебя. – Катя заправила за уши прядки, выбившиеся из косы. – Я взяла себя в руки. Им всем, – она обвела рукой поле, – уже не больно. Я верю, они в лучшем из миров. Мне удалось вызвать старшего лейтенанта Егорова Максима Ивановича. Он сказал: в лагере были музыканты. Обещал позвать друга, который находился в полуразрушенном цеху авиазавода вместе с оркестрантами.

Кармель вытерла запыленный колокол косынкой, убрала от постамента засохшие цветы. Катя разговаривала с невидимым для неё собеседником. Повернулась к ней и покачала головой. Кармель нарвала букет полевых ромашек, васильков и положила у основания памятника, потом присела рядом на землю, прогретую солнцем. В высоком выцветшем от зноя небе парили птицы. Катя появилась у стелы, опустилась рядом. Странно было смотреть на непримятую траву под сидящей подругой.

– В одном из рвов лежит прадед Феликса. Где точно, не выяснить. Рядовой Семён Киреев рассказал: когда расстреливали одну партию военнопленных, бульдозером чуть присыпали людей землёй и сразу выстраивали у края рва других. Так вот в один из дней заставили музыкантов играть траурный марш, а они сыграли «Прощание славянки». В тот день погибли все музыканты, среди них находился и Марков Феликс Тимофеевич. Тяжелораненого Семёна расстреляли следом за музыкантами. – Катя глянула на притихшую Кармель. – Теперь понятно: Феликса назвали в честь прадеда, как и Тимура. И вот ещё что. Семён сообщил, что немцы, нашли только две трубы, тромбон и саксофон, поэтому крохотный оркестр, состоящий из четырёх музыкантов, весьма необычно играл мелодию «Славянки».

Кармель провела ладонью по тёплой земле.

– Спасибо вам за всё: за подаренную нам жизнь, за свободу, за возможность радоваться и любить. И простите нас за то, что мы забыли о вас и не оценили ваш подвиг.

Катя вытерла слезы и улыбнулась:

– Семёну ты понравилась. Он говорит: самую большую награду они уже получили – Победу.

Кармель вздохнула.

– Пусть не обижаются на неблагодарных потомков. Спроси Семёна, на каком инструменте играл Феликс Марков в тот последний день?

– Семён говорит: на тромбоне. А в оркестре, он интересовался, Феликс играл на трубе-баритоне. Кармель, если есть вопросы, задавай, а то Семёну пора уходить.

Кармель покачала головой.

– Катя, а Иван не мог попасть в этот лагерь?

– Точно нет! Дулаг-184 в сорок третьем уже не существовал.

Кармель облегчённо выдохнула – слава Богу. Иначе они никогда не найдут Ивана и бедная Катя будет бродить вечным призраком. Она покосилась на подругу. Катя осунулась и сейчас выглядела натуральным страшноватым выходцем с того света.

– Мы его найдём! Катюш, поверь, мы найдём его, – горячо уверила её Кармель.

– Я начала сомневаться. Сама видишь, какая здесь была мясорубка и в сорок первом, и в сорок третьем.

– А ты не сомневайся. Я чувствую: ты встретишься с Иваном, – произнесла Кармель убеждённо.

Катя чуть повеселела и скомандовала:

– Я тебе верю. Чего сидишь? Поднимайся.

Шофёр ждал их возле машины и нервно курил. Секретарша Александра Григорьевича звонила дважды, интересуясь, где он пропал.

– Девушка, у меня совершенно нет времени. Надеюсь, вы закончили свои дела?

Кармель ещё находилась под впечатлением о заброшенном пустыре.

– Торопитесь? А им, – она показала на пустырь, – уже торопиться некуда. Им только наша память нужна.

– Извините, но я из-за вас не собираюсь терять работу, – буркнул мужчина.

«А ведь он совершенно ни при чём. Что я на него взъелась. Он мне многое рассказал», – одёрнула себя Кармель.

– Это вы меня извините. Не вы же мясокомбинат на костях построили.


Он высадил Кармель у дома, передал документы охраннику.

– Девушка, поверьте, жители в Вязьме неравнодушные. В городе есть военно-историческое общество, его активисты и родственники погибших добиваются на месте пустыря сделать мемориальный комплекс. Насколько я знаю, есть уже проект памятника узникам Дулага15.

Кармель с удивлением посмотрела на шофёра.

– Я рада. А почему вы мне сразу не рассказали об этом?

Шофёр завёл машину.

– Вы не спрашивали.

Кармель проводила взглядом джип. Проявилась Катя. Лицо подруги осветилось улыбкой.

– Остались ещё отзывчивые люди.

Кармель вошла в гостеприимно распахнутую охранником калитку. Продефилировала по дорожке до ступенек, входная дверь распахнулась при её приближении, будто кто-то наблюдал за ней по видеокамере. А может, так и было. Горничная встретила Кармель в холле.

– Попросить повара подать вам обед?

– Ничего не нужно. Я пообедала в кафе. Соберу вещи, если всё пройдёт удачно, вернусь к вам вечером.


***


Кармель немного заплутала, ища Тополиную улицу, на которой проживала тётя Аллы. Небольшой коттеджный посёлок Липки радовал новым асфальтом, подстриженными деревьями и ухоженными газонами. Кармель остановила «Ниву» у нужного дома.

– Первый раз вижу такое село, будто картинка. – Катя прошла сквозь высокий забор из камня-дикаря. Через минуту выглянула обратно. – Возле бассейна загорает дама, но она слишком молода для тётки Аллы.

Кармель нажала на кнопку звонка. Пару минут ничего не происходило. Она снова вдавила копку до отказа.

За калиткой послышался цокот каблучков. Раздался визгливый женский голос:

– Кого там принесло?

Кармель поёжилась от неприятного звука.

– София Никифоровна?

Раздался щелчок, калитка отворилась. Перед взором Кармель предстало странное видение. Женщина лет тридцати в тюрбане и ярко-жёлтом китайском шёлковом халате, расписанном красными драконами, лицо украшал вечерний макияж, чуть поплывший от жары.

– Просто Софья. Ужасное отчество. Сразу чувствую себя древней старухой. Вам чего?