Кармель поставила кружку с чаем на стол. К ним приближалась Инга.

– Привет. У меня сегодня день рождения. Приглашаю на торт. Его только что привезли из Ельни. С тебя, Тим, песня.

– Ой, а у нас нет подарка, – заволновалась Кармель.

Инга мило улыбнулась.

– Я же сказала: с Тимура песня в мою честь.

Она произнесла это таким тоном, что Кармель почувствовала себя лишней. Инга пошла к отряду, но потом остановилась и помахала рукой.

– Не задерживайтесь. Скоро торт разрезать будем.

– У меня осталась большая банка настоящего бразильского кофе, – вспомнила Кармель. – Подойдёт в качестве подарка?

Тимур потянулся до хруста в костях.

– Ещё как подойдёт. Но я бы с удовольствием остался тут.

Кармель еле сдержала ликование: он хочет быть с ней наедине.

После крохотного кусочка торта с подаренным кофе поисковики переместились к костру. За пределами круга, освещённого костром, стояла непроницаемая темнота. Плотные тучи скрыли звёзды, и казалось, весь мир утонул во тьме. Кармель в объятиях Тимура чувствовала себя счастливой. Сначала хором пели песню про день рождения из мультфильма «Чебурашка и крокодил Гена». Потом Спартак прочёл стихотворные шутливые строки, написанные для Инги. Она расцеловала Спартака в обе щёки, а потом протянула гитару Тимуру.

– Твоя очередь. Спой мою любимую.

Кармель грустно отметила, что многого не знает из прошлого Тимура. Он сделал проигрыш, легко касаясь струн, и негромким, каким-то доверительным голосом запел:


Ты приходишь ко мне незваная16,

И прогнать я не в силах прочь,

И глаза твои, окаянные,

Прямо в душу глядят всю ночь.


Обжигают твои объятия,

Жадно губы ищу твои.

Не спасут от тебя заклятия,

Восхожу на костёр любви.


Я сгораю в огне том яростном

И бессвязно шепчу слова,

И кружится в дурмане сладостном

Захмелевшая голова.


Растворился, сгорел, растаял я,

Не спасти уже, не помочь.

Но заря засветилась алая,

Колдовскую сжигая ночь.


А на утро – беды немеряно…

Почему и откуда боль?

Словно что-то душой потеряно,

Словно что-то ушло с тобой.


И брожу я весь день по улицам:

Может где-то мелькнёт твой взгляд

И ночное видение сбудется.

Всё ищу тебя наугад.


Кармель не подозревала, что может так ревновать. Едкое жгучее чувство опалило душу, заставляя возненавидеть ни в чём неповинную именинницу и заодно всех девушек, которые со слезами на глазах сейчас слушали Тимура. Она осознавала: насколько глупо будет выглядеть, если хоть как-то выдаст свои чувства, поэтому полуулыбка словно приклеилась к её лицу, заставляя неметь мышцы.

– Тимур спой «Не сбылось у нас…» – попросила Инга, после того как стихли последние необыкновенно красивые строки песни. – Я буду считать свой день рождения удавшимся на все сто.

Поддержала её не только женская половина отряда, но и мужская. Кармель отстранённо подумала: умеющий играть и петь человек выглядит намного привлекательнее, чем есть на самом деле. Теперь понятно, почему раньше гармонист на деревне считался завидным женихом. Невольно дамы сейчас приписали Тимуру некую утраченную возвышенную любовь, а мужчины позавидовали умению завладеть мыслями и чувствами слушателей. Кармель уловила флюиды неприязни к своей персоне, сбивающей с певца печальный ореол романтика.

– Тим, не пой пока, секундочку, подожди меня. – Незнакомая Кармель девушка вскочила на ноги и скрылась в темноте. Вслед ей посыпались беззлобные шуточки.

«Интересно, у него была девушка среди поисковичек? Кто считался его дамой сердца?» – Она смотрела на лица девушек, еле-еле освещённых светом костра, и злилась на себя, ревность не позволяла ей по-настоящему насладиться чудесным летним вечером и замечательными песнями. Она опускалась в этот чёрный колодец ревности и пока не видела дна. Кармель закрыла глаза и позволила себе услышать ночь сквозь приглушённые разговоры вокруг. Постепенно до её слуха пробилось пение цикад, треск кузнечиков, переливчатая трель какой-то птицы. Постепенно душа очищалась от тягостного чувства.

«Фу какая я ревнивица. И это без всякого повода», – отругала себя Кармель.

– Можно начинать, – проговорила девушка, появившись в круге света.

– Давай, Тим. Маша разрешила, – съехидничал мужчина, сидящий неподалёку от Кармель.

Тимур наклонился к её уху и прошептал:

– Я пою только для тебя.

Она благодарно улыбнулась в ответ, и на душе стало совсем легко.


Отгоревших листьев зола17,

Расплескался туман седой.

Равнодушно осень смела

Всё, что было у нас с тобой.


Крылья сломаны, камнем вниз…

Все воздушные замки – прочь.

И беды разбойничий свист

Нам пророчит чёрную ночь.


Заплутала где-то заря.

Хоть бы малый блеснул просвет!

Сколько злого сказано зря,

Словно прошлого в жизни нет.


Извлекаем из прежних грёз

По осколкам следы любви.

Всё напрасно. Не нужно слёз,

Не сбылось у нас… Не зови!


Тихий шелест остылых троп

Весь в багрянце осенний лист.

Паутиной – души озноб

И беды разудалый свист.


Кармель сглотнула комок в горле. Её сердце отзывалось страхом и холодом на каждую стихотворную строку. «Не нужно для меня это петь, – восставало в ней всё, и тут же она одёрнула себя. – Вот глупая. Эту песню попросила Инга. Что я снова выдумываю. Красивые же слова, настоящие, за душу берут».

Тимур спел ещё пару романсов. Девушки захлюпали носами.

– Так не пойдёт. День рождения это или нет? – руководитель отряда Спартак забрал гитару у Тимура. – Концерт окончен. Можете еще полчаса поздравлять Ингу и отбой.

– В прошлом году ты говорила, что родители обещали подарить тебе мотоцикл. Подарили? – поинтересовалась у именинницы Лариса с некоторой ехидцею в голосе.

Инга насмешливо глянула на пухленькую Ларису.

– А то! Отец держит слово. А ещё для меня в мае он устроил небольшой культурный тур по театрам Москвы. – Она заразительно захохотала.

Невольно засмеялись и окружающие.

Инга вытерла слёзы, выступившие из глаз.

– Папе страшно хотелось сделать меня поклонницей Мельпомены, но удалось обратное, я возненавидела театр. Чуть не умерла от скуки: в одном театре давали «Дядю Ваню18», в другом «Вишнёвый сад», а добили меня «Три сестры».

– Я тоже терпеть не могу Чехова, – поддакнула девушка напротив Кармель.

– Говорят громко, неестественно. А сколько пафоса. Так бы и стукнула по башке Раневскую19. Как она заламывала руки: «Ах, мой шкафик, мой стульчик20». Дура старая. За садом исстрадалась. Можно подумать: она сама вишни собирала. Небось слуги на деревьях корячились. Профукала с доченькой состояние за границей и припёрлась распродавать последнее. И ещё вид делает, что ей сад жалко, надо же приличие соблюсти. – Инга хихикнула, вспоминая спектакль. – В школе я как-то сравнила внешность писателей и знаете что? По внешнему виду можно сказать, написал он дельное или так, туфту.

– Скажешь тоже, – хмыкнул мужчина с усиками франта двадцатых годов, – внешний вид ничего не значит.

Инга подбоченилась. Вокруг перестали разговаривать и прислушались к беседе.

– А вот и значит. Берём Толстого. Большой, солидный дядька и тома у него увесистые. Одна «Война и мир» чего стоит. Шолохов весь какой-то ершистый, хитрый и романы тоже неоднозначные. Достоевский крупный мужик, но взгляд у него загнанный, больной. Про его книги и говорить нечего: весь внутренний мир в них. Продолжать?

– Интересная теория, – заметил Тимур. – А что же насчёт не полюбившегося тебе Чехова?

Инга мило улыбнулась ему и развела руками.

– Тут совсем просто. Тщедушный интеллигентный очкарик, небольшого роста, с впалой грудью. Явно не умел постоять за себя. И пьески накропал унылые, нудные, про таких же как сам скучных никчёмных людей. Что он написал кроме рассказов и пьес? Ничего интересного и крупного. Полное подтверждение моей теории.

Кармель слушала рассуждения Инги молча и не хотела влезать в разговор. Но самоуверенный отзыв Инги о Чехове задел её своей глупостью до глубины души, и она не сдержалась.

– Антон Павлович был высокого роста, почти два метра. Замечательно сложён. В молодости очень красив. Хорошей лепки лицо с выразительным взглядом. Имел густую шевелюру, обладал мягким приятным басом. А ещё он написал много юмористических рассказов, скучным его никак не назовёшь. Кроме рассказов Чехов написал повесть «Степь» и научно-публицистический роман «Остров Сахалин». И это при том, что заболел чахоткой в двадцать четыре года. Он не только не унывал, но и не переставал работать. Так что твоя теория полная чушь. Но ты не одинока в заблуждениях. Психиатр Лоброзо21 тоже пытался по внешним признакам, а точнее по черепу, определять внутреннюю суть человека.

Инга фыркнула.

– Ну может с Чеховым я прокололась. Но с другими-то всё точно.

– Нет. Просто ты подтасовываешь факты под свою выдумку, – возразила Кармель

– Ничего я не подтасовываю, – возмутилась Инга и начала вспоминать других писателей и их романы.

Кармель поднялась.

– Не хочу спорить, а тем более слушать этот бред.

Инга оскорблённо воскликнула:

– Что ты из себя ставишь? Конечно, только тебе можно бредить призраками. Куда уж нам.

Тимур догнал Кармель возле палатки.

– Ладно тебе, чего ты рассердилась. Ну развлекалась Инга. Пусть её. Не стоило портить ей день рождения.

Кармель посмотрела ему в глаза.

– Я не собираюсь ради чьего-то дня рождения поддакивать глупостям.

Он поглядел на неё немного странно, чуть разочарованно. Потом взял за плечи.

– Ты всегда стоишь на своём?

Кармель поняла: сейчас он ведёт речь вовсе не об Инге. Казалось, Тимур спрашивает о чём-то своём, важном только для него. Она растерянно пожала плечами.

– Пока что я заметил: для тебя удобства и твои решения важнее всего. Важнее мнения о тебе. Ты ни с кем не считаешься.

Кармель опешила.

– О чём вообще речь?

Тимур махнул рукой.

– Проехали. Пойдём лучше баиньки.

Этой ночью его ласки были необычно бурными, какими-то горячечными. Он словно в бреду повторял и повторял её имя. Постепенно охлаждение, возникшее между ними, исчезло. Тело Кармель звенело от переполнявшей её любви и радости. Тимур долго не засыпал, касался её лица кончиками пальцев, гладил волосы.

– В твоих глазах и, правда, тонешь, как в омуте. Даже зрачков не видно. А волосы светло-русые, странные, по цвету совсем не подходят к глазам, – бормотал он. – Ты не здешняя. Тебя не удержать, течёшь, как вода сквозь пальцы. Феликс тоже это заметил. Вот и нарисовал с тебя недосягаемую мечту, а вовсе не Марию-Магдалену.

Кармель нежилась под его чуть сумасшедшим взглядом и еле сдерживала себя от признания ему в любви. Каким-то седьмым чувством понимала: он не готов к этому признанию. И лучше подождать его решения.


***


На третий день медленного продвижения по дороге к госпиталю Катя замерла, как вкопанная. До деревни шутиха оставалось не больше двух километров. Кармель огляделась. По обеим сторонам дороги тянулся всё тот же смешанный лес: белыми свечками стояли берёзы, густой, обещающей прохладу, кроной радовали липы и вязы, высились над всеми дубы. Обеспокоенная Кармель приблизилась к подруге.

– Катя, что ты увидела?

Катя обернулась, её глаза сияли от радости.

– Ты верила, что мы найдём его, а я начала сомневаться. Под теми кустами шиповника лежат останки Ивана. Я боюсь его вызывать. Вдруг он не откликнется? Вдруг не узнает меня или не пожелает видеть? А если он забыл обо мне? – Катя сначала теребила грубую ткань юбки, потом стала дёргать ворот кофточки.

«Надо же, как живучи человеческие привычки, – подумала Кармель. – Нет дыхания, а она будто задыхается от волнения. Переживает так, будто от этого зависит её жизнь. А ведь и зависит. Посмертная жизнь. Кармель с удивлением смотрела, как меняется лицо подруги: светлеет прозрачная кожа, на щеках вспыхивает румянец, розовеют губы. С каждой секундой Катя молодела, пока, видимо, не достигла возраста, в котором погибла. Даже ранее мешковатый наряд теперь, на её фигуре сидел ладно и выглядел новым.

– Катя, какая ты оказывается красивая! – восхищённо произнесла Кармель.

Стёпка, прислушивающийся к её словам, заволновался.

– Что? Что? Она нашла его?

Кармель кивнула. Стёпка принялся звонить другу.

– Саш, гони к нам. Катя нашла Ивана. Ты не поверишь, но я вижу сияющий шарик, чем-то на шаровую молнию похож.

Не прошло и десяти минут Сашок подъехал на «Ниве», из машины выскочил, как ошпаренный.

– Кармель, ты тоже так видишь Катю, как шар света? – возбуждённо спросил он. – А почему мы её раньше не видели?