Взглянув на пустое место рядом с собой, он себя одернул. Рождество превращает его в сентиментального дурака. Он открыл дверцу и выбрался из уютного тепла машины на колючий декабрьский мороз. Вокруг него завертелись ледяные порывы ветра, забрались под кашемировый свитер и сорочку от Ральфа Лорена. Он потуже закутался в пальто, собрал с заднего сиденья разбросанные там подарки, стараясь не уронить их в какой-нибудь сугроб, пока он возится с ключами от машины, потому что на кнопку сигнализации ему пришлось нажимать несколько раз, прежде чем машина ответила ему бипканьем и подмигиванием габаритными огнями.

— Чертова погода, — выругался он, когда, поскользнувшись, едва не упал на мостовую, но сумел удержаться и пошел по дорожке к дому своих родителей.

Ему совершенно не светило весь день торчать со своими родственниками. В прошлом году он был с Фрэнки, и вместе они смеялись над попытками отца играть в шарады, вели вежливую беседу с его тоскливым деверем Джерри, играли с детьми его сестры, четырехгодовалыми близнецами, и часов двенадцать подряд смотрели какие-то скучнейшие передачи по телевизору. Но сегодня он был один, сам по себе. Вздохнув, он сунул ключ в замочную скважину. Ему придется перенести «Звуки музыки» в одиночку.


— И тогда я ему сказала: «Если ты не собираешься меня трахать, то можешь собираться и уматывать отсюда вон!» — Рита достала себе еще один кусочек острой пиццы с салями.

Фрэнки пила шампанское и рассеянно улыбалась. Она почти не слушала объяснений Риты о том, как она с треском отшила от себя Мэтта. Вместо этого она думала о том, что это форменный сюрреализм — сидеть в Рождество у Дориана на балконе, есть готовую пиццу, греться на солнышке и смотреть на горизонты Лос-Анджелеса. Гораздо реальнее было бы оказаться сейчас в Лондоне.

— То есть я хочу сказать, что я не Дева Мария, как вы считаете? — Рита взмахнула кусочком пиццы в своей руке в сторону Фрэнки, от ее губ к руке тянулись нити расплавленного сыра.

— Да уж, это вряд ли, — ввернул Дориан, который изображал из себя официанта и раздавал всем куски пирога с начинкой. Он старательно закармливал их всякой готовой едой, потому что пару часов назад, предприняв героические усилия по поджариванию индюшки, потерпел в этом деле полную неудачу.

Он тщательно прочитал рецепт и приготовил все продукты. Но в математике он не был особенно силен, и поэтому, когда надо было что-то смешивать и делить, он предпочитал умножать. А это значило — по грубому подсчету Фрэнки, — что даже если бы газ был включен на полную мощность, его замечательная птица не успела бы поджариться даже ко Дню подарков. Дориан решил оставить ее в покое на средней полке плиты с распростертыми крыльями и в окружении сморщенных морковок и сырых картофелин, а сам бросился рыться в скопившихся у него рекламных буклетах, касающихся доставки пищи на дом (он всегда подозревал, что они когда-нибудь пригодятся), и позвонил в «Пиццу Домино». Впервые в жизни рождественский обед Фрэнки включал в себя два вида пиццы и три литра диетической кока-колы. Но что вы хотите, здесь же Ла-Ла. Чего можно было ожидать от этого города? Неужели того же, что и везде, стандартного и шаблонного?


— Но я не особенно расстроилась по этому поводу. Если честно, то я с самого начала ожидала, что у нас ничего путного не получится, — продолжала Рита лгать со спокойной совестью, игнорируя последние слова Дориана и обращаясь исключительно к Фрэнки. — Нельзя сказать, что я в него влюбилась, вроде как ты в Хью.

Фрэнки вспыхнула при упоминании имени Хью. Последние пару недель она совершенно не думала о нем, но почему-то сегодня — по некоторым причинам — она постоянно о нем вспоминает. Даже ее родители, которые проводили праздники в круизе на лайнере (совершавшем замысловатые бальные па вокруг Канарских островов), позвонили ей, чтобы пожелать счастливого Рождества, и спросили, не говорила ли она с Хью. Ее матушка всегда благожелательно смотрела на Хью и на его превосходно отглаженные рубашки и поэтому не могла скрыть своего разочарования, когда Фрэнки ответила нет.

— Кто-нибудь еще хочет шипучки? — перебил ее мысли Дориан, который появился с кухни с новой бутылкой шампанского и с пакетом рождественских гадательных пирожков.

Пьяно взвизгнув, Рита протянула ему свой стакан для дозаправки.

— Знаешь, я тебе что скажу. Могу поклясться, что без тебя у него там получилось паршивое Рождество.

Фрэнки ничего не ответила. Вместо этого она взглянула на свои часы — в Лондоне уже вечер.

— Я совершенно уверена, что он прекрасно проводит время, — пробормотала она сквозь зубы. Подождав, пока Дориан дольет ее стакан, она сделала глоток шампанского. — Пока мы беседуем, он, наверное, смотрит «Звуки музыки».

Они с Ритой посмотрели друг на друга, а потом обе одновременно взорвались от смеха, держась за животики и пьяно икая. Озадаченный Дориан никак не мог взять в толк, что такого забавного они находят в игре Джулии Эндрюс?


Восседая за столом между двумя бабушками — родной и двоюродной по имени Пруденс — на кожаном диване, Хью сокрушенно вздыхал. Ему казалось, что этой пытки он больше не выдержит. Он только что два часа терпеливо смотрел специальную рождественскую передачу «Только дураки и лошади», и вот теперь этот вечный кошмар: «Звуки музыки». Он нервно заерзал на месте. Телевизор шпарил на полную мощность, как ненормальный, от него не отставало центральное отопление, и он чувствовал себя объевшимся и расплавленным от жары. Он мрачно обвел взглядом комнату. Отец сидит в кресле и клюет носом, его праздничная шляпа сползла на лицо и от каждого всхрапывания колеблется, как бумажный флажок. Бросив щипать понемножку от всех блюд, его беременная сестра Белинда сконцентрировалась теперь на гигантской шоколадной плитке «Терри». Его деверь Джерри, который всегда голосовал за зеленых и носил вельветовые пиджаки с заплатами на локтях, стоял на полу на четвереньках и с жаром играл с близнецами в железную дорогу.

— Кто-нибудь еще хочет чаю? — спросила мать, высовывая голову из кухни.

— Что? — прогрохотала двоюродная бабушка Пруденс, которая была глуха, как пень, но отказывалась это признавать. Подскочив на диване, она приставила ладошку к уху, как рупор. — Что ты сказала?

— Чай! — что есть мочи прокричала мать, размахивая в воздухе чайной чашкой для пущей убедительности.

— Почему же ты не можешь прямо об этом сказать? — недовольно поморщилась двоюродная бабушка. — Только завари как следует, в чайнике.

— А нам дадут остатки этого замечательного рождественского пирога, который пекла бабушка? — заныла Белинда, приканчивая последний сегмент шоколадной плитки. Она ела даже не за двоих — она ела за весь Третий мир. Ее просьба о пироге осталась без ответа, потому что в этот момент раздался пронзительный крик Криспи, которая получила железнодорожным вагоном по носу от своей сестры Джемаймы.

— Интересно, у меня есть сегодня шанс посмотреть по видео «Томас-танк»? — как ни в чем не бывало спросил Джерри. Вопрос был явно риторическим. — Криспин его обожает, не так ли, Криспи-Виспи?

Криспи-Виспи внезапно перестала плакать и, потирая кровоточащий нос, начала энергично выражать свое согласие.

Хью нахмурился. Он больше не мог этого выносить. И в довершение всего, как будто других бед ему было мало, на следующей неделе ожидалось еще одно семейное торжество по случаю миллениума. От ужаса у него упало сердце. Об этом было даже страшно подумать.


— А что случилось с этой приятной молодой женщиной, которая в прошлый раз приходила с тобой на Рождество? — спросила бабушка, внезапно возвращаясь к жизни, как Джулия Эндрюс в фильме «Томас-танк». — Она подарила мне тогда такие хорошие домашние тапочки из кожи.

Хью вздохнул. Он нарочно не говорил своим родственникам о разрыве с Фрэнки, потому что они постоянно пилили его за то, что он никак не женится и «не хочет подарить им внуков».

— Она в Америке.

— В Америке! — вскрикнула Пруденс, которая каким-то чудесным образом внезапно обрела прекрасный слух. — Ради всего святого, что она там делает?

— Насколько я понимаю, прекрасно проводит время, — завистливо вздохнул Хью.

— Но ведь Америка — это так далеко! — продолжала бабушка, внимательно глядя на него сквозь очки для чтения с толстыми линзами. — Я просто не понимаю этих теперешних молодых людей. Во время войны нам часто приходилось расставаться со своими любимыми… Я не видела твоего дедушку почти восемнадцать месяцев. — При воспоминании о давно умершем муже ее голос задрожал, и она нежно повертела на пальце свое обручальное кольцо — полоску исцарапанного золота, которое глубоко угнездилось на ее распухшем пальце. Потом продолжала: — Но ведь сегодня для этого нет никаких причин. И особенно в такое время года. Разве ты ее не любишь?

Вопрос застал Хью врасплох. Фрэнки давно уже не выходила у него из головы, но он решил, что тому виной время года и праздники. То есть праздники — это самый подходящий момент, чтобы оглянуться назад, проанализировать, что же произошло за последние двенадцать месяцев, и принять кое-какие решения на будущее. Но теперь, столкнувшись с прямым вопросом своей бабушки, он понял, что обманывает самого себя. Его состояние не имеет ничего общего со временем года. Он думает о Фрэнки потому, что очень скучает по ней. От его одиночества трава не стала зеленее. Она вообще исчезла, эта трава, от чего земля превратилась в пустыню. Ему следует признать, что последние несколько месяцев он влачил бессмысленное и жалкое существование: спал один, питался готовой пищей, по воскресеньям вставал в полном одиночестве. И никого не было, с кем можно было бы уютно примоститься на диване и посмотреть видео, никого, для кого стоило бы приготовить обед (ну, положим, за два года их совместной жизни он готовил обед всего дважды, но в данном случае это не имело значения), с кем можно было бы воскресным утром выпить чашечку кофе и съесть круассан в маленьком французском кафе за углом, где они к тому же читали газеты: он — спортивные разделы в «Таймс», она — воскресную почту журнала «Ю». В конце концов он должен был признаться самому себе, что поступил неправильно. Никакого пространства ему больше не нужно. Он хотел, чтобы это пространство было заполнено Фрэнки. Он страстно желал, чтобы она вернулась.

Он взглянул в водянистые глаза своей бабушки и кивнул головой:

— Надо полагать, что люблю.

— Ну, так поезжай к ней в таком случае. Иначе ты ее потеряешь! — Она ткнула в него костлявым пальцем.

— Надо полагать, что уже потерял, — пробормотал он, внезапно почувствовав брешь в своей безнадежной уверенности.

— Что! Что он такое говорит! — прогрохотала Пруденс, наклоняясь вперед. — Говори громче!

— Я сказал, что потерял ее… Я потерял Фрэнки. — Не привыкший к такого рода признаниям, он с трудом выговаривал подобные слова.

— Полный вздор! — продолжала грохотать Пруденс, энергично мотая головой, так что послышался лязг ее протезов. — Ты мужчина или нет? Если ты ее любишь, отправляйся к ней и верни назад! — Сжав кулачки, она внезапно почувствовала свою ответственность за происходящее. — Потому что если ты этого не сделаешь, то сделает кто-нибудь другой!


Время уже подходило к половине одиннадцатого, и в кромешной тьме веселее засверкали разноцветные фонарики на балконе. Рита, Фрэнки и Дориан уже успели расправиться с несколькими королевского размера пиццами и с большей частью напитков и теперь возлежали на балконе — три выброшенных на берег кита, завернутых в мексиканские одеяла, — курили сигареты, ели шоколад и играли в стрип-покер на раздевание. Из колонок неслось пение Сестры Следж.

— Мне уже надоело, — ныл Дориан, который считал, что играть стоит только в том случае, если в результате игры он сможет увидеть Риту раздетой догола. Но, к своему несчастью, он не знал, что шесть старших Ритиных братьев были заядлыми картежниками и что Рита в детстве значительно чаще играла в карты, нежели в куклы. В результате ей не пришлось снимать с себя ни одной вещи, и под своим мексиканским одеялом совершенно голым оказался Дориан. — Почему бы нам вместо этого не заняться печеньями с сюрпризом?

— Хорошо, — самодовольно ухмыльнулась Рита. — Только я возьму первая. — Она схватила пакет, запустила туда руку с таким видом, словно там были лотерейные билеты, вытащила одно печенье и разломила его пополам. Там обнаружилась маленькая свернутая бумажка. — «Слушай и обращай внимание на знаки, и тебя ждет успех», — прочитала она с победоносной улыбкой, словно печенье предсказывало ей счастье. — Да-да, это относится как раз ко мне. Успех на съемочной площадке. — Она бросила пакет Дориану. — А что тебе скажут?

— Хм… — Лежа в гамаке, он попытался одной рукой развернуть бумажку, а другой придерживал сползающее одеяло, чтобы не обнажить свою впалую грудь. Именно в такие моменты, как этот, он корил себя за то, что давно не был в спортивном зале или хотя бы в бассейне, где в основном занимался болтовней с затянутыми в лайкру женщинами. Наконец он прочитал: — «Секс с рыжеволосой красоткой с другого берега Атлантики».