– В советах я не нуждаюсь, – надменно улыбнулась она, – а сейчас тебе лучше подкрасить губы и вернуться в зал. Клиенты ждут.

– Никуда я не вернусь. Пока этот человек находится на территории клуба, я работать отказываюсь.

– Варя, это уже перебор. Я понимаю, что ты как творческая личность имеешь право на самореализацию, но это уже слишком, поверь мне. Мы не можем себе позволить работать с такими проблемными девушками.

– Это я-то проблемная? – искренне изумилась я. – Да я здесь самая тихая. Все остальные горло друг другу перегрызть готовы. А я даже не общаюсь ни с кем.

– Вот именно. О тебе все время ходят сплетни.

– Но это не моя вина. О Марьяне тоже сплетни ходили, но это не помешало ей стать самой успешной стриптизеркой.

– И чем все закончилось? Она пропала из клуба, даже заранее не предупредив… Между прочим, ты получаешь больше всех.


– Ну и что? Мы договаривались об этом с самого начала.

– А чего стоит эпизод с кражей шубы!

– Шубу я вернула. А сейчас у меня есть своя, ничуть не хуже.

– Во-первых, вернула ее не ты, а твой приятель, певец. А во-вторых, в тот вечер он устроил здесь такой разгром, что мы даже боялись подсчитывать убытки. Он разбил лампу от «Тиффани» в зале. И налетел на официантку, которая несла на кухню поднос с бокалами из венецианского стекла.

Я недоуменно на нее уставилась:

– Что? Ты что-то путаешь… Вилли не мог.

– Тем не менее он это сделал. А я, как видишь, даже не выставила тебе счет.

Я нахмурилась, припоминая события трехлетней давности. Норковая шуба осталась в квартире Вилли. Он просил меня об этом не беспокоиться. А когда мы встретились на репетиции через несколько недель и я спросила про шубу, Вилли сказал, что все улажено. Вот я больше и не беспокоилась… Да и до того ли мне было тогда? Улажено – и слава богу.

– Разве он тебе не рассказывал? – удивилась Алиса.

– Нет.

– Когда ты смоталась, здесь был жуткий скандал. У меня случилась истерика, Фарика чуть не уволили, Самир ходил мрачнее тучи. Потому что клиент, который заказал тебя, – один из совладельцев клуба. Он привык получать все, что хочет, а тут ему говорят, что девочки, которую он выбрал, не будет – пропала девочка. Он вышел из себя, Самира чуть не убил. И тут на следующий день заявляется этот мальчик с шубой. Представляешь, как ему попало!

– Вилли? – потрясенно уточнила я.

– Виктор Федоркин. Только тогда он еще не был знаменитым, поэтому скидок ему не делали. Я думала, бедного мужика убьют. Фарик над ним лично поработал.

– Его били?!

– Несильно. Так, пугали. Чтоб другим неповадно были. Он тут четыре дня просидел.

– Четыре дня?!

– Ты так удивляешься, прямо смешно… Разве ты не заметила, что твой мужик на четыре дня исчез из виду? Или тебе наплевать?

– Да не мой он мужик…

– Какого хрена он тогда так из-за тебя подставился? – усмехнулась Алиса. – Нет уж, девочка, не отпирайся. У меня на такие вещи нюх.


В гримерной брюнетистая Клеопатра как всегда ссорилась с одной из новеньких стриптизерок. На этот раз девушки поспорили из-за того, кому первой выходить в зал. На мой взгляд, повод был надуманным, тем более что и клиентов в зале почти не было.

– А пусть Варька идет! – Увидев меня, Клеопатра подбоченилась. – А то она что-то сегодня у нас халявит!

– Верно! – мгновенно переметнулась на ее сторону та, которая еще минуту назад готова была глаза ей выцарапать. – Почему мы должны за нее отдуваться?

В другой раз я, может быть, от скуки и включилась бы в ссору, но в тот момент мне было не до них. Я бросилась к шкафчику, в котором была заперта моя одежда. Пошарила на гримерном столике в поисках плоского ключа. Его не было. Клеопатра с довольной усмешкой наблюдала за моими суетливыми телодвижениями. Все понятно, кто-то из них ради развлечения украл мой ключ. И я сама виновата, что рискнула оставить его на видном месте. В нашей гримерке ничего оставлять нельзя – сопрут.

– Девчонки, это не смешно. Верните ключ, – вздохнула я.

– А при чем здесь мы? – прищурилась одна из стриптизерок. – Сама куда-то дела свой ключ, сама и ищи!

При этом все находящиеся в комнате девушки наблюдали за мной с довольными усмешками. Я поняла, что на этот раз работницы клуба «90-60-90» сговорились против меня.

– Мне надо убегать. Отдайте ключ.

– Вот как? Посреди смены слинять вздумала? А мы тут за тебя должны работать, что ли?

– Но мне правда надо… – Я замолчала на полуслове. Какой смысл унижаться, если окружающие только этого от тебя и ждут?

Нет, я всегда была склонна к нестандартным решениям. Как-нибудь выпутаюсь и на этот раз. Вот на красивой резной вешалке у входа висит моя новая шуба. Норковая, длинная, уютного «халатного» фасона…


Плотнее запахнув на груди шубу, спотыкаясь на высоких каблуках, я бежала по Садовому кольцу. В голове пульсировали, сменяя друг друга, воспоминания – вот Вилли Федоркин целует руку девчонке из кабаре «Калина». А она смотрит на него, как на привлекательного мужчину, у нее и в мыслях нет, что он может оказаться голубым. Вот Алиса мечтательно говорит: «Он нормальный мужик, причем очень даже сексапильный! У меня на такие вещи чутье!»

А вот и сам Вилли. Я танцую в репетиционном зале, а он украдкой посматривает на меня – я это замечаю боковым зрением. А когда я поворачиваю голову, он опускает глаза. Вот он с жаром убеждает меня примерить костюм Жирафикова. Он готов на все, лишь бы меня не уволили из группы.

Прохожие оборачивались мне вслед – не так часто увидишь на улице высокую, ярко накрашенную девушку, которая на олимпийской скорости несется по зимней Москве в открытых туфельках на босу ногу. Декабрьский ветер бросал пригоршни колючего снега мне в лицо. От снега саднило щеки. Я чувствовала, как по разгоряченным щекам плывут черные ручейки – снег, перемешанный с тушью для ресниц. Людям, наверное, казалось, что я плачу. А на самом деле мне смеяться хотелось.

Вот и знакомый дом. Я не была здесь больше трех лет, почему-то Вилли никогда нас к себе в гости не приглашал. Тем не менее мне сразу удалось вспомнить расположение подъезда. Я толкнула тяжелую дверь – подъезд приветствовал меня густым теплом и запахом свежесваренного борща. Я устремилась по лестнице вверх.

– Девушка, вы куда?! Стойте!

Ах да, консьержка, как же я могла забыть. Монстр с фиолетовыми волосами, уложенными в халу. Я не обратила на нее внимания. Пусть только попробует меня остановить.

– Вы слышите, что я вам говорю?! А ну стой, прошмандовка!

Она погналась было за мной. Но где ей со мной тягаться. Она пенсионерка, пусть бодрая и лихая. А я все же танцовщица, я привыкла к нагрузкам и рывкам.

И вот я на седьмом этаже. Звоню в знакомую дверь, обитую буржуазно-белой кожей. Никто не открывает. Этого не может быть. Хотя… почему не может? Вилли Федоркин теперь звезда, сейчас субботний вечер, мало ли у него дел? Может, он смакует мартини на вечеринке в модном клубе, или разлиновывает кокаиновые полоски у кого-нибудь в гостях, или занимается любовью с тремя грудастыми мулатками, или сидит в жюри на конкурсе красоты «Мисс Длинные ноги», или объясняет маникюрше, как именно следует шлифовать его ухоженные ногти, или… Да откуда мне знать, чем занимаются субботними вечерами поп-идолы?!

В отчаянии я ударила ногой в белую дверь – на девственно-белой кожаной обивке остался след подошвы – ох, Федоркин теперь меня убьет. Если, конечно, я его еще хоть когда-нибудь увижу.

– Я сейчас милицию вызову! – угрожает снизу синеволосая консьержка.

Мальвина, блин.

Почему, почему, почему мне все время так не везет?!

И вот тогда я начинаю плакать. Это уже не растаявший снег мешает краски на моем лице. Я понимаю, что все это выглядит глупо, но остановиться не могу. Это самая настоящая истерика. Стою, прижавшись к батарее, в шикарной шубе на голое тело и реву. Как идиотка, честное слово.

– Кто это там долбится? Потерпеть не можете, что ли?

Дверь, обтянутая белой кожей, приоткрывается. Я в ужасе поднимаю заплаканные глаза и вижу Виктора Федоркина – вид у него помятый и сонный. Он непричесан, небрит и одет в простые черные джинсы и сомнительного вида растянутую футболку. И никаких подведенных глаз, никаких розовых лосин, как у балеруна-любителя. Несколько минут он ошарашенно смотрит на меня. Не узнает, наверное.

– Варька, ты, что ли?!

– Нет, твоя самая горячая поклонница! – У меня еще хватает наглости иронизировать.

– Входи… Что у тебя с лицом? Почему ты плачешь?

Я протискиваюсь мимо него в квартиру.

– Лук резала.

– Лук? – хлопает глазами Вилли. – Какой еще лук?

– Да не важно. Шучу. Почему ты так долго не открывал?

– Спал я. Вчера всю ночь пел, сначала в «Кристалле», потом в «Штопоре». Голова трещит… Раздевайся.

– Не могу. – Я нагло смотрю ему в лицо. Ну и что, что у меня косметика поплыла, ну и что, что с потекшей тушью я похожа на панка-гота. – Под шубой у меня ничего нет.

Он недоверчиво приподнимает полу шубы, и тут его взгляд натыкается на мои покрасневшие от холода голые ноги.

– Варь… это какой-то розыгрыш, что ли? Или ты опять сбежала из борделя?


– Можно сказать и так… Витя, скажи – почему? Почему ты не сказал, что с тобой случилось в клубе из-за меня? Почему ты организовал всю эту эпопею с новыми костюмами? Только для того, чтобы я осталась в группе? Почему ты вообще не послал меня по известному адресу, когда я напросилась к тебе на чай три года назад? Почему? И самое главное, почему, почему ты не сказал мне, что ты не голубой?!

Какое-то время он обескураженно молчит, потом на его лице появляется извиняющаяся улыбка.

– Потому что я и правда голубой, – говорит он, но потом, когда ему надоедает созерцать мою вытянувшуюся физиономию, добавляет: – Шутка.

И тогда я опять начинаю плакать, а он смеется, и получается, что он смеется надо мной, вместо того чтобы меня утешать. А потом он и вовсе начинает меня передразнивать – в скорбной гримасе опускает уголки губ, неприлично громко шмыгает носом, жмурится. И тогда уже мне становится смешно, и вот мы стоим в коридоре, у вешалок, и смеемся вместе – поп-звезда и никому не известная девчонка из кордебалета, из которой так и не получилось успешной московской леди.

А потом случается и вовсе странная вещь – Федоркин притягивает меня к себе и целует. Я закрываю глаза, и последняя мысль, в которой я отдаю себе отчет, звучит примерно так: а не слишком ли противный вкус у моей губной помады?

Он расстегивает мою шубу, мех скользит вниз, и мне почему-то не хочется, чтобы Виктор включал свет, и я застенчиво его об этом прошу. Хотя что за странная целомудренность, я же тысячу раз раздевалась перед самыми разными мужчинами, даже перед незнакомыми, в клубе.

– Идем в комнату, – говорит он, – неудобно же у вешалок!

Я не знаю, что такое любовь, но имею на этот счет некоторые предположения. Любовь – это когда в мерцающем прямоугольнике окна, точно в огромном аквариуме, плавают снежинки-рыбы – и ты чувствуешь себя дурашливо счастливой только потому, что имеешь возможность за ними наблюдать. Любовь – это когда вдруг начинаешь беспричинно смеяться, как обкурившийся конопли подросток. Любовь – это когда тебе неожиданно начинает нравиться запах чьих-то сигарет.

Я не знаю, что такое любовь, но мне довелось встретить мужчину, который заставил меня рассмеяться дважды.

Впрочем, об этом как-нибудь потом.