— Несмотря на то, что твоя мать умерла рано, в твоей жизни было всё, и прежде всего любовь, о которой ты мне сегодня говорила, — неторопливо начал Горлов. — Не знаю, вина ли это моя или беда, но любви в твоей жизни оказалось больше, чем тебе требовалось. Балуя маленькую девочку, я любил её за двоих и, наверное, поэтому пропустил тот момент, когда нужно было остановиться. Когда я понял, что хватил через край, было поздно, потому что к тому времени из маленькой куколки в пышных платьицах уже выросла большая дрянь, не ставящая ни в грош никого из окружающих.

— Зачем ты так говоришь, папа, это несправедливо! — попыталась возразить Полина, но Горлов, не останавливаясь, продолжал:

— Несправедливо? — Задумавшись на мгновение, будто прикидывая, стоит ли идти ва-банк, Горлов посмотрел дочери в лицо и, повернувшись, достал из сейфа светло-брусничную папку.

— Что это такое? — будто в предчувствии чего-то непоправимо-страшного сердце Полины ёкнуло и болезненно сжалось.

— Это твоё настоящее лицо. — Раскрыв папку, Горлов начал медленно перебирать фотографии.

— Где ты взял эту гадость? — От страха над верхней губой Полины выступила испарина.

— А чего ты так испугалась? — Наблюдая за выражением лица дочери, Горлов крепко сжимал зубы, и под тёмной кожей его скул ходили твёрдые желваки. — Разве это незнакомые тебе люди? Вот этот — Глеб, ты бегала к нему на квартиру ещё прошлой весной; этот — Дмитрий, неужели ты забыла о бурном романе на горнолыжном курорте, где вы оба отдыхали по путёвке? А это — твоё последнее приобретение, Павел. Как там его — Зверев? Я не ошибся? Вижу, что не ошибся! — радостно улыбнулся генерал, но его глаза тут же холодно царапнули дочь по лицу. — Тебе никто никогда не говорил, что ты шлюха?

Запрокинув голову, Полина приоткрыла рот и сделала глубокий вдох. Всё шло не так, абсолютно не так, как должно было бы быть. Упрямый старик со своей папкой рушил все её планы, выбивая из-под ног крепкую почву и сея в её душе панику.

— Полиночка Артемьевна, а вот и чаёк, — открыв боком дверь, улыбаясь во всё лицо, на порог кабинета с подносом в руках вплыла Татьяна, но, увидев выражение лиц Горловых, испуганно округлила глаза и моментально попятилась. — Я принесу потом, попозже… когда закипит ещё… раз такое дело… — Выскользнув из кабинета, Татьяна мигом прикрыла дверь и во избежание неприятностей торопливо отправилась обратно в кухню.

— Что ты хочешь от меня услышать? — Дождавшись, пока шаги прислуги затихнут окончательно, Полина посмотрела на отца в упор.

— Четыре месяца назад я сказал, что больше ничего не хочу о тебе слышать, и сейчас повторяю то же самое, — отсекая по живому, Горлов посмотрел на побледневшую Полину в упор.

— Что ты хочешь сделать с этой папкой, отдать Кириллу? — напряжённо выговорила она.

— Нет, для Кирюши я подготовил на Новый год другой подарок. — Потянув ящик письменного стола, генерал извлёк из него два новеньких паспорта и, взглянув на первую страницу, один из них протянул дочери.

— Зачем это мне? — Полина раскрыла паспорт, посмотрела на свою фотографию и перевела удивлённый взгляд на отца.

— Сделай милость, открой графу «семейное положение», — попросил Артемий Николаевич.

— Зарегистрирован брак с Кряжиным Кириллом Савельевичем… — Не сразу поняв, что на листе стоят две печати, Полина на миг замялась. — Подожди, подожди… — Подняв на отца огромные от изумления глаза, она откинулась на спинку стула. — Это что же выходит, ты нас развёл? — чуть не по слогам протянула она.

— Кирилл заслуживает того, чтобы быть счастливым, мой крест ему ни к чему.

— Ты хочешь сказать, что оставляешь Кряжину всё: и квартиру, и машину… — поражённо выдохнула Полина. — А я? А как же я?! — не сумев сдержать своих чувств, с обидой выкрикнула она. — Чужому человеку ты даришь тысячи, а родную дочь хочешь оставить ни с чем?! Да ты в своём уме или нет?!

— У тебя останется моя любовь, как ты хотела, — негромко проговорил Горлов. — Моя любовь и память о маме.

— Да пошёл ты со своей любовью, знаешь куда?!! — Глядя на отца, словно на умалишённого, Полина сорвалась с места и, изо всех сил хлобыстнув дверью, пулей вылетела из кабинета.

* * *

— Вызывали, Марья Николаевна? — Глядя на бывшую подругу, Любаша натянуто улыбнулась, и уголки её красиво очерченных вишнёвых губ поползли книзу.

— Люба? Проходи, — доброжелательно кивнув, Марья указала рукой на стул, стоящий рядом с её столом. — Сколько ж мы с тобой не виделись, наверное, сто лет…

— Я думаю, никто бы из нас не потерял, если бы мы не виделись ещё столько же, — неожиданно жёстко отозвалась Шелестова, прерывая ненужную болтовню.

Потускнев в один момент, улыбка на губах Маши изломалась, и, постепенно теряя внутренний свет, начала медленно гаснуть.

— Зачем же ты так? Мне казалось, нам с тобой уже давно делить нечего. Кто старое помянет — тому глаз вон, — укоризненно проговорила она, и на её лице проступило выражение беспомощной виноватости, так хорошо знакомое Любе.

— А кто старое забудет — тому оба. — Опустившись на стул, Любаша расправила образовавшуюся на коленях складку шерстяной юбки и посмотрела на Марью в упор.

— Неужели столько лет спустя ты всё ещё носишь камень за пазухой? — Глядя во все глаза на Любу, будто видя её впервые, Маша откинулась на спинку стула, и к выражению виноватости на её лице прибавилось что-то похожее на жалость.

— А на что ты надеялась? — Полоснув по лицу Кряжиной острым, как лезвие, взглядом, Любаша усмехнулась одной стороной рта. — Неужели ты и впрямь думала, что, получив по левой щеке, я тут же побегу подставлять правую? Я что, похожа на святую?

— Ну допустим, святостью ты никогда не отличалась, — негромко заметила Марья.

— Можно подумать, ты всегда была ангелом во плоти. — Истолковав слова Маши как намёк на свою давнюю связь с Кириллом, Люба зло сверкнула глазами. — Скажите пожалуйста, какие мы чистенькие! Что же твоя хвалёная святость помалкивала, когда ты на дядюшкины денежки, между прочим, позаимствованные из кармана нашего щедрого государства, покупала чужого мужа?

— Как ты можешь так говорить! — Обида на несправедливые слова, брошенные в адрес покойного брата матери, придали Марье сил, и выражение виноватости исчезло с её лица. — Во-первых, никого я не покупала, а во-вторых, дядя Миша был кристально честным человеком, сроду не взявшим чужой копейки, и уж кому-кому, а тебе об этом должно быть известно!

— В том, что Крамской не марал рук чужими копейками, я с тобой, пожалуй, соглашусь — в наше время размениваться на копейки станет разве что блаженный, — Мишка хапал тысячами, но хапал с умом и знал, с кем должен поделиться, оттого и катался как сыр в масле. А что касается Кирюшки, — наклонившись над столом Марьи, словно собираясь доверить ей великую тайну государственной важности, Люба слегка прищурила глаза, — а впрочем, чёрт с ним, с Кирюшкой. — Внезапно оборвав себя на полуслове, словно передумав откровенничать, она распрямилась. — Так зачем ты, Кряжина, меня вызывала?

— Будьте так любезны, Любовь Григорьевна, вести себя в кабинете завуча подобающим образом и следить за своей лексикой, вы не на базаре, чтобы позволять себе тыкать, а тем более заместителю директора школы, где учится ваш ребёнок, — неожиданно холодно обрезала Марья.

И от того, что эта вечная тихоня, не способная даже попросить сойти с собственной ноги, на которую наступили в трамвае, позволила себе такой неожиданно резкий выпад в её сторону, Люба практически потеряла дар речи.

— Вы… ты… Чёрт, Кряжина!

— Ветрова, — коротко поправила Марья и, подняв правую руку, с удовольствием продемонстрировала поблескивающее на безымянном пальце золотое колечко.

— О-о, да ты, я гляжу, мужей меняешь, как перчатки! — попыталась съязвить Люба.

— Не всем же сидеть в девках, — не осталась в долгу Марья.

— А ты стала языкастой. — Изогнувшись полукругом, правая бровь Любаши поползла вверх. — Значит, нашёлся ещё один дурачок, взял. — Стараясь ужалить побольнее, Люба метнула короткий взгляд на правую ладонь Маши. — Ты меня прости, что я интересуюсь, но исключительно как подружка подружку хочу спросить: а этот твой Ветров, он в курсе, что ни пелёночек, ни распашоночек ему не светит?

— А ты, оказывается, злая. — Сжав губы, Марья прищурилась и, слегка склонив голову к плечу, с горечью усмехнулась. — Я-то думала, столько лет прошло — ты поумнела, хотела попробовать старую дружбу склеить, ан нет, с годами ты умнее не стала, только злости прибавилось да желчи.

— А с какой стати мне быть к тебе доброй? — не удержавшись, почти выкрикнула Люба. — Когда я с малым ребёнком по углам горе мыкала, а ты дядькиными деньгами Кирюшку к своей юбке пришпиливала, много ты обо мне вспоминала? Да тебе было всё до фонаря: и что Минька растёт без отца, и что Кириллу ты на дух не нужна; ты готова была вывернуться мехом вовнутрь, лишь бы удержать в своих руках мужика! Тоже мне очухалась — дружбу вспомнила! — язвительно ухмыльнулась она. — Да мне твоя дружба — наплевать и растереть, глаза б мои на тебя не смотрели!

— Значит, когда ты за чужим мужем рванула на край земли, это нормально — просто боролась за своё счастье, а когда я…

— Да не за чужим куском я кинулась, за своим!

— Что же ты этот кусок брать не захотела, если до него было рукой подать, пожирнее нашла да побольше?

— А вот это уж не твоё дело! — Глаза Любы метали искры. — Какого лешего ты из меня душу вынимаешь?

Посмотрев Любе в глаза, Марья почувствовала, как в груди, разливаясь горькой горелой патокой, ширится обида, и от бессилия что-либо изменить, от невозможности вернуться в прошлое к её горлу подкатил тяжёлый упругий ком.

— Что тебе от меня нужно? — Сжав ладони в кулаки, Люба с ненавистью смерила Марью взглядом, и напряжение, разливаясь под кожей молочной сывороткой, сделало косточки рук почти белыми.

— Ничего мне от тебя не нужно. — Отодвинув стул, Марья встала. — Бог тебе судья, Люба, я сделала всё, что могла, но, видно, обида оказалась сильнее тебя… — Она собралась добавить что-то ещё, но в это время раздался стук в дверь.

— Марья Николаевна, разрешите? — ещё не успев ничего сообразить, Кирилл шагнул через порог, и, опешив от неожиданного поворота событий, все трое замерли на месте.

* * *

— Боже мой, кто бы мог подумать, что всесильный завуч, нагнавший шороху на моего Миньку, — это ты! — Взглянув на Марью, Кирилл широко улыбнулся. — Мишаня мне говорил о какой-то Марье Николаевне, но я не мог этого представить.

— Когда я вызывала родителей Михаила, я тоже не рассчитывала тебя увидеть, — честно созналась Марья, — я думала, придёт одна Люба.

— Это вполне резонно, учитывая запись в Мишином свидетельстве о рождении, — перетягивая одеяло на себя, вклинилась в разговор Шелестова. — Ну так что, мы будем любезничать дальше или, наконец, скажешь, по поводу чего ты надумала устроить у себя в кабинете маленькое родительское собрание?

— Что-то наша Любаня сегодня не в духе, — обращаясь исключительно к Марье, Кирилл скользнул по Любиному лицу безразличным взглядом и тут же снова отвернулся, делая вид, что не замечает её недовольно нахмуренных бровей.

— Между прочим, мог бы и поздороваться, — не удержавшись, ядовито произнесла Люба, и её брови сами собой соединились над переносицей домиком. — Или у нас теперь принято здороваться только с вышестоящими?

— Марья, что ты сделала с Любой, что она бросается на людей, как разъярённая кошка? — продолжая обращаться исключительно к Марье, Кирилл боковым зрением посмотрел на рассерженное лицо Любаши и, едва заметно ухмыльнувшись, дрогнул уголками глаз.

— Да в общем-то ничего сверхъестественного. — Наблюдая за маневрами Кирилла и реакцией Любы на его нехитрые экзерсисы и боясь рассмеяться, Марья прикусила губы.

— Мы будем обсуждать моё поведение или, наконец, всё же перейдём к тому, для чего собрались?

Ощущая, что внутри неё всё кипит от негодования, Любаша оскорблённо дрогнула ноздрями и попыталась зацепить обидчика суровым взглядом, но тот, словно не догадываясь, какие страсти бушуют в душе разгневанной Любани, ласково и нежно смотрел на Марью и, казалось, не видел ничего, кроме серо-зелёных глаз бывшей жены.

— Если ты куда-то очень торопишься, я думаю, Марья согласится тебя отпустить, конечно, с учётом того, что расплачиваться за Мишкины долги останусь я. — Кирилл вопросительно взглянул на Машу и сделал вид, что ожидает её решения, ничуть не сомневаясь, что первой на его сногсшибательное предложение отреагирует Люба, и не ошибся.

— Ты что, хочешь сказать, что я пришла в школу только ради того, чтобы полюбоваться, как вы с Машкой будете строить друг другу глазки? — не дав Марье раскрыть рта, мгновенно возмутилась та. — Что ты вообще здесь делаешь?! Голубикина вызывала в школу родителей Михаила, а ты кто? Дядя с улицы, ни пришей, ни пристегай!