Ирина Кисельгоф - Журавлик по небу летит

Наверное, стоило поехать к свекрови, она бы меня поняла. Моя семейная жизнь калькировала ее. Но вылечить она меня не смогла бы. Как врач, сидящий на никотине двадцать лет, призвал бы пациента бросить курить. Это просто смешно. Глупо врачевать то, что не смог вылечить сам. Комично делать кому-то кровопускание, если сам перенес апоплексический удар. Бессмысленно предлагать клистир, если самому требуется промывание. Смешно ставить пиявки, если у самого крови уже не осталось. Моя свекровь – сапожник без сапог. Мнимый доктор. Мне предлагали плацебо – терпеть, а не бороться. Я претерпела время, а время времени не терпит. Моя свекровь могла лишь предложить мне групповую психотерапию, урок смирения пунктиром. Я опоздала, но лечиться не хотела, мне требовалась профилактика ее родового проклятия. Я не хочу стареть в одиночестве, это у них семейное.

Я взглянула на себя в зеркало и отшатнулась. На меня смотрело лицо старой женщины без единой морщины. Я его уже видела! Восхищалась, трогала пальцами… И, сама того не заметив, примерила чужую маску, а она приросла ко мне лицом старого, смешного, больного от жизни Панталоне. И не важно, что не видно морщин, – их пристрочили с изнанки, чтобы не помнить, не думать и не жалеть. Вот только моему Панталоне шутить совсем не хочется, ему нужно доиграть спектакль, остаться одному и… Я засмеялась, сняла грязную футболку и пошла собираться к родителям. Мне нужен был кто-то. Не знаю зачем.

Я ехала к родителям на автобусе вместо того, чтобы взять такси. Мне надо было подумать, как лучше подать правду жизни. Либо плач в жилетку, либо сухой остаток и конкретный разговор о том, как жить дальше. А как жить дальше, если жить не хочется? Автобус остановился на очередной остановке, я бросила взгляд на панельную девятиэтажку. Таких домов полно в моем городе. У них плоские крыши и крепко задраенные люки на чердаки. В моем городе сложно покончить с собой. В моем городе нет метро, электричек, широких рек и высоких мостов. Для того, чтобы лишить себя жизни в моем городе, требовалось приложить усилия. Найти отраву, залезть на последний этаж высотки, тащиться на край города к железной дороге. У меня даже веревки нормальной нет. И бритвы нет, и мыло кончилось! Даже здесь не везет. Придется тащиться в магазин за веревкой и мылом! Пробивать веревку и мыло через кассу! Стоять в очереди с веревкой и мылом, для того чтобы покончить с собой! Комедия! Просто комедия! Я – фигляр Панталоне! Старый смешной идиот, который сам это знает!

Я вдруг расхохоталась. Моя новая жизнь уместилась в четыре месяца, равные двадцати четырем часам канонического спектакля комедии дель арте. Спектакль давно идет, вся труппа в сборе. Все двенадцать персонажей! Мой сын, родители, мой брат, моя свекровь и свекор с любовницей, моя подруга и подружка сына Лиза. Я могла бы выйти замуж за человека, целовавшего мне туфлю, и стать счастливой, а вместо этого в заглавной роли везучие и сладкие влюбленные – мой муж и девушка с безжалостной улыбкой. А я несчастна, и я тринадцатая! Тринадцатая! Вместе со мной чертова дюжина. И он тринадцатый! Если бы у него было меньше учеников, блаженных и всезнающих апостолов, мы никогда его бы не узнали. Ему бы повезло, а нам бы не являлась каноническая дюжина везде и всюду, где ни плюнь. И я была бы счастлива! Комедия! Просто комедия!

Я хохотала и хохотала, как последняя истеричка, стоя на людной задней площадке автобуса, пока не приехала к дому родителей. Вышла из автобуса, и на глаза набежали слезы.

– Мне не успеть. Не справиться. Все поздно.

Я закусила губу, как мой брат, и пошла туда, где меня всегда ждут.

…Я потыкала вилкой в котлету и отложила ее в сторону.

– Что-то случилось? – спросила моя мать.

– Мой муж полюбил другую женщину.

– Сережа ушел к другой?

– Нет. Но это не за горами. Он отдалился. Стал чужим. Мне с этим уже не справиться.

Мой муж еще не ушел, но лучше хуже, чем лучше. Так проще привыкнуть.

– Я так и знала. – Моя мать поджала губы.

– Что знала?

– Ты не их поля ягода. Как же! Профессорский сынок и простушка! Тянись, не дотянешься! – закричала шепотом мать, вдруг остановилась и будто выплюнула: – Рано или поздно он от тебя ушел бы!

У меня внутри все задрожало. В моем горле застрял комок, а я не могла его проглотить. Как ни старалась.

– Зачем ты бросила работу? Как ты будешь теперь себя обеспечивать? Господи, я так и знала! Какой позор! Что я скажу нашим друзьям? Что моя дочь – брошенка? Так, что ли?

Моя мать с ненавистью смотрела в мое лицо. У меня перед глазами снова все расплылось, и я отвернулась к окну.

– Ревешь! Что теперь реветь? Поздно, моя дорогая! Где твоя Бухарина? У тебя даже друзей нет! К матери бежишь!

А к кому еще бежать? Я пришла к родной матери поплакаться, а получила удар под дых. Я пришла, чтобы меня пожалел самый близкий мой человек, а он плюнул мне в душу. Я получила удар под дых от мужа, а теперь от родной матери. Это смахивало на серию.

– Ты думала, каково взрослому мальчику расти без отца? А?

– Нет! Не думала. – Я сощурила глаза. – Я думаю, как мальчику вырасти без матери!

Я встала из-за стола и пошла к двери. Моя мать побежала за мной.

– Ты куда? – спросила она.

– Домой. – Я надевала туфли.

– А отец? Ты с ним не попрощалась, – голос матери дрожал.

– Ах, да, – усмехнулась я. – Обязательно.

– Ты издеваешься? – На глаза матери набежали слезы.

– Да, – ответила я.

– Над родной матерью?

– У меня больше никого не осталось, кроме тебя, мама.

Моя мать села на подзеркальный столик в прихожей и зарыдала. Безутешно и горько. Я села рядом и обняла ее. Она плакала и плакала, а я ее утешала. А как иначе? Она моя родная мама.

– Обещай мне, что ты не наделаешь глупостей, – попросила она.

– Я что, дура?

– Дура!

– Торжественно клянусь не наделать никаких глупостей!

Мама всматривалась мне в лицо. Внимательно и пристально. Она смотрела в мое лицо, а по ее щекам текли слезы.

– Честно. – Я обняла ее. – Даже не собираюсь. Ни за что на свете!

– Что за шум, а драки нет? – В коридор вышел отец.

– Потом расскажу, – отмахнулась мама. – Иди.

Папа стоял, не двигаясь с места. Глядя на то, как мама вытирает слезы.

– Никто не умер, слава богу, – сказала она. – Все остальное чепуха!

«Чепуха», – сказала я самой себе по дороге домой. И не такое бывает. У меня, слава богу, никто не умер. Но почему мне так плохо, что хуже не бывает? Наверное, потому, что моя прежняя жизнь распалась на куски, и я не знала, что делать.

Я спала, раскинувшись морской звездой в постели с собственным мужем, который был теперь рядом, но не со мной. Я потеряла свою тройную унцию, и мне впервые было тяжело. А под моей новой кроватью затаилась тоска заговорная. Тоска плачущая, рыдающая, заклинающая:

Проходите мои слова во все щели земние, во все омуты глухие.

Возверните следы мужа моего на место обихоженное,

Божьей милостью положенное…

К маме зашел Мишкин отец. Я открыла дверь и не узнала его. Вернее, узнала, но он изменился. Сильно изменился. Взгляд решительный, но невеселый, лицо уставшее и больное. Под глазами мешки, и морщинки у глаз смотрят вниз. Его глаза давно перестали смеяться.

– Лиза, здравствуй, – без улыбки сказал он. – Мама дома?

Я молча подвинулась, он прошел мимо. Я не сказала ни слова, не кивнула, а он пошел сразу туда, где мама. В мою комнату. Даже не спросив. Он закрыл за собой дверь, но мог и не закрывать. Я сбросила шлагбаум, как говорит Мишка, но не потому, что мне все равно, и не потому, что меня это злит. Просто я чувствую, что все изменилось. И я изменилась, но как, не пойму. У меня все время меняется настроение. Взлетает и падает, как американские горки. Я то плачу, то смеюсь, то плачу и смеюсь одновременно. Мне то хочется назад, во времена до переезда Прокопьевых, то стать скорее взрослой и уехать, куда глаза глядят. Но я не сделаю этого по одной простой причине. Я люблю свою маму, и у нее никого нет, кроме меня, и кроме меня, ее некому защитить. Хотя у нее сильный характер, я недавно это поняла. После истории с папой. Но даже сильный может сломаться, если он остался совсем один. Это поймет любой дурак. Даже такая салага, как я.

Из кухни в прихожую падал конус солнечного света, он перерезал путь к моей комнате. Я шагнула и попала в пучок солнечного ветра, он сам привел меня к кухонному окну. Я села на подоконник, взяла ноги в кольцо собственных рук и заглянула туда, куда приглашал меня солнечный ветер. Во дворе яблоку негде было упасть. Кажется, во всем нашем доме осталось трое – наша маленькая семья и кусочек Мишкиной. Я подумала о Мишке, и у меня снова защипало в глазах. Он не переваривает меня, злится, орет. Зачем я звоню ему? Чтобы услышать недовольный голос и дождаться, когда он нахамит? Он меня не прощает и не простит за своего отца. Разве я виновата? Я ни при чем! Мне вообще не нужен его отец! У меня по носу потекла слеза и упала на разбитую коленку. Я покорябала ногтями царапины, получились кровавые слезы. Посмотрела на свои кровавые слезы и прижалась к ним щекой. Во мне снова сидит кусок грусти; во дворе не протолкнуться, всем весело, а мне не хочется туда идти. Совсем не хочется. Что мне там делать одной? Я закрыла глаза и увидела Мишкино лицо. Я теперь всегда вижу его лицо, даже если его рядом нет. Что теперь будет? Разбежимся? Я представила, как мы будем при встрече отводить глаза. Подниматься молча по лестнице и спешить открыть дверь. Случайно сталкиваться и проходить мимо. А потом он привыкнет, а я нет. А я нет… Я заревела, и ревела бы сто лет, если бы вдруг не услышала шаги. Я уткнулась лицом в колени, прямо в свои слезы и сопли, и перестала дышать. У двери постояли и вышли. Я услышала, как хлопнула входная дверь. Мишкин папа ушел. Один.

Мне не хотелось идти, мне хотелось реветь и жалеть себя, но я должна была быть с мамой. Я слезла с подоконника, умылась холодной водой на кухне и пошла в свою комнату. Почему мне так страшно? Что теперь будет?

– Мам, что теперь будет?

– Ничего не изменится, – медленно сказала она. – Все будет как всегда.

– Ты так решила?

– Да. – Она взглянула мне в лицо и отвернулась к гречишной стене.

– А он что?

– Ушел, – глухо ответила мама.

Мне было тяжело и отчего-то стыдно. Я не знала, что делать и что говорить. Все было неправильно. Я вспомнила: идеальные вещи приходят к тем, кто требует, а не ждет. Я всю жизнь ждала своего отца, а сейчас надеяться уже нечего. Папы нет и не будет. И никто к нам больше не придет. Почему нечестно хотеть, чтобы наша семья была не маленькая, а большая? Почему нечестно? Почему?!

– Я от тебя никогда не уйду, – неловко сказала я. – Ты же знаешь!

– Знаю.

– Мам, я уйду ненадолго? Совсем на капельку? – Мне нужно было подумать. – Я скоро приду. Правда!

– Хорошо.

Она смотрела не на меня, а на гречишную стену. На кладбище реальных вещей, не дотянувших до идеала. Где-то там оказался Мишкин папа, превратившийся в кусочек каменной крошки. Значит, он сам не дотянулся до идеала?

Я потопталась у двери.

– А он ничего не сделал? Вообще ничего?

Мама молчала. Я уже собралась уйти, как она сказала:

– Он обещал ждать.

– Потом будет видно. Да? – спросила я.

– Не знаю, – ответила мама.

– А ты знай! – вдруг закричала я. – Я хочу, чтобы у нас была большая семья, а не маленькая! Я хочу, чтобы мы собирались за большим столом, пели песни и ели пироги с ванилью! Я хочу ходить большой семьей в горы и на каток! В кино и театр! Всюду! И мне плевать, честно это или нечестно!

– Прости, – тихо сказала мама.

И я испугалась. Вся моя злость испарилась, будто ее и не было.

– Я просто так, – мой голос дрожал. – Я не заставляю. Нам вдвоем хорошо. Честно!

Мама подошла и обняла меня крепко-крепко. И как закружила!

– Мам, ты чего? – засмеялась я. – Ну, правда, чего? Мам!

Я смеялась, а она кружила меня и кружила, пока мы без сил не свалились на пол в моей комнате.

– Мам, что случилось? Говори же! – потребовала я.

Она взяла меня за руки и заглянула мне в лицо. В ее глазах гонял солнечный ветер, сияющий и легкий, каким он бывает весной. И я все поняла. Мне сначала чуток стало страшно, а потом нет.

– Давай пойдем сегодня в кафе, – предложила я.

– Давай, – улыбнулась мама.

Я оглянулась к окну. Солнце влезло к нам в форточку и протянуло свою лучистую пятерню. Прямо к нам! Я запрокинула голову и засмеялась. Здорово! Всегда бы так! Всегда!!!

– Хорошооо! – закричала я и вдруг запнулась. А как же Мишка? Значит, все?

– Что ты, Лисенок? – встревожилась мама.

– Ничего. – Я широко улыбнулась, чтобы не пугать маму. – Мне на минуточку нужно во двор. Я пойду? Ты не обидишься?

– Нет.

У нее встревоженный вид, а мне нужно подумать. Я чмокнула ее в щеку и побежала к двери.