– Да куда же она пойдет, Светочка, если я квартиру продам?

– Так вон к жениху дочкиному на его жилплощадь и пойдет! Ничего, подвинутся!

– Да как же, Свет?..

– Все! Хватит, я решила уже! Понятное дело, пока твоя Варвара при матери жила, дочку не выгонишь, я ж не злодейка какая-нибудь! А сейчас вопрос ребром стоит, Коля. И все, и не спорь! Знаешь ведь, бесполезно со мной спорить!

– Да знаю, знаю…

– Вот и хорошо, что знаешь… Вот и действуй. А я тебе помогу. На днях схожу к юристам, узнаю, что да как. Надо, надо моей Катьке жилье, кто еще о ней позаботится, кроме родной матери? Твое продадим, ей сразу получше купим… А твоя бывшая пусть сама о себе заботится, пусть хоть на улицу выкатывается, мне дела нет! И без того столько лет на чужом жировала…

* * *

Люба в радостном возбуждении собиралась на ужин. Помыла голову, подкрасила глаза, соорудила феном на голове нечто невообразимо пышное. Юлю крайне подмывало сунуться с критикой – не надо, мол, объема, сейчас так не носят! – но все-таки она решила не вмешиваться в процесс. И не вмешивалась, крепилась изо всех сил. Хотя силы были уже на исходе. Нет, неужели Люба сама не видит, какой у нее ужасный цвет волос, и объем его только подчеркивает! Этому цвету даже и названия не подберешь… Сивый какой-то. Или пегий. Или черт знает какой, когда обыкновенный русый постепенно переходит в седину, и когда эта седина грубо и трагически начинает превалировать…

И это было бы еще ничего. Терпимо, в общем. Но когда Люба извлекла из чемодана трикотажное красное платьице и напялила его на себя, и платьице резко обозначило все несуразные боковые и филейные выпуклости… Тут уж Юля не стерпела. Душа не выдержала.

– Люба, не надевай это платьице, я тебя умоляю!

– А почему? – удивленно обернулась к ней от зеркала Люба. – По-моему, оно очень симпатичное. Дочка себе покупала, но забраковала вдруг, и оно висело, висело в шкафу.

– У дочки, наверное, фигурка другая?

– Да, она у меня худенькая от природы.

– Ну вот видишь. На ней, может, и хорошо сидит, а тебе не надо это платьице надевать. Трикотаж вообще штука коварная, любит посмеяться над женскими припухлостями. Может обозначить их даже и там, где они, казалось бы, сроду не водились.

– Ой, Юль… Знаешь, для меня одежда никогда не имела важного значения.

– Знаю. Поняла. Ты у нас женщина высокодуховная. И еще ты марсианка, на облаке сидишь и смотришь сверху на нас, грешных. И тем не менее не надевай это платьице, а? Очень советую.

– А что мне тогда надеть? Опять эти старые джинсы? Да я бы надела, но… Ты же сама понимаешь, хочется быть нарядной. Хорошо тебе, такую поджарую фигурку от природы имеешь!

– От природы? Ага, щас… Да ты хоть знаешь, сколько усилий в эту фигурку вложено? Да пока ты над книжками духовно вздыхала и на своем облаке конфеты с пирожными лопала, я на тренажерах вечерами вкалывала, как загнанная потная лошадь! Будь здоров как вкалывала!

– Да, наверное… Но каждому свое, как говорится.

– Вот именно – каждому свое! Да я бы ни минуты не смогла прожить с такими припухлостями! По улице не смогла бы пройти, на люди показаться!

Люба моргнула испуганно, втянула голову в плечи и отступила от зеркала в сторону, неловко прижав локти к бокам. Юле стало ужасно стыдно. Куда ее понесло-то? Ведь честно хотела не вмешиваться!

– Извини меня, Люба, пожалуйста. Я не хотела. Вернее, я как лучше хотела! А получилось, обидела. Я правда не хотела.

– Да, Юлечка, я знаю. Помнишь, как у Тютчева? Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…

– Да уж, это точно. Черт его знает, как оно отзовется. Оно ж не воробей, слово-то.

– Нет, дальше не так, Юлечка! Неужели ты не помнишь этого четверостишия?

– Чтобы помнить, надо хотя бы знать, – виновато пробурчала себе под нос Юля. – Нет, не помню, конечно.

– …И нам сочувствие дается, как нам дается благодать! Вот как! Правда, чудесно?

– И что это значит? Больше ты на меня не обижаешься, да?

– Ну… Можно и так трактовать. Нет, я не обижаюсь, все хорошо, Юлечка. А платьице я сниму, если ты на этом настаиваешь.

– Да нет, как хочешь, конечно. Ни на чем я не настаиваю. Ради бога, пусть будет платьице.

– А сейчас мы с тобой, как Чичиков с Маниловым, никак в любезной уступчивости разойтись не можем…

– Люба! Кончай с этой литературщиной, а? – вдруг легко рассмеялась Юля, запрокинув назад голову. – Я ведь привыкну! Заражусь от тебя духовностью и окультурюсь до неузнаваемости! Представляешь, что будет, если я в своем офисе начну говорить стихами и по каждому поводу ссылаться на литературных героев? Клиентов всех распугаю. Да меня тут же уволят к чертовой матери! В библиотеку сошлют, как в Сибирь, весь снег убирать!

– Ну зачем ты так о библиотеке?.. Да и моя духовность не высшей пробы, могу и коварной быть, как выяснилось. Сама же утром наблюдала мое страшное коварство.

– Да уж, коварство ты проявила отменное, чистой пробы. Даже не знаю, чего здесь больше, коварства или любви.

– Ой, Юль, мне так стыдно, правда.

– Нет, как ты решилась, не понимаю? Это ж надо было в одно мгновение сообразить! Я думала, и впрямь в обморок грохнулась! Знаешь как испугалась? Чуть не закричала с перепугу – на помощь, мол, Джульетта в обмороке! Мужчина, не пробегайте мимо! Вас не Ромео случайно зовут, нет? Ах, всего лишь Адам, с ударением на первом слоге… Жалость какая… А мы Ромео ждали!

– Юль, хватит смеяться над бедной женщиной! Лучше посоветуй, что мне надеть. Я же думала, наоборот, это платьице веселенькое такое и меня молодит! Нет, я действительно в этом ничего не понимаю, должна признать!

– Да я тоже удивляюсь, почему ты не понимаешь. Вроде бы наоборот должно быть! Это ты должна понимать, а я – нет! Это у меня – сын, а у тебя – дочка!

– А при чем здесь дочка и сын? – удивленно уставилась на нее Люба. – Какая связь?

– Да обыкновенная, какая… Когда женщина растит дочь, она поневоле наблюдает за ее детством, юностью, повадками, ну и одеждой тоже… И потому умеет различить эти вещи и никогда не напялит на себя, к примеру, дочкины тинейджерские шмотки. А когда женщина растит сына, у нее наглядного примера перед глазами нет… Она внутренне остается в том возрасте, в молодом, в котором этого сына родила… Да, иногда получается совсем печальный случай, грустный результат под названием «женщина не взрослеющая». Она, бедная, не понимает возрастного этапа в одежде, хоть убей… Видишь иногда такую тетку на улице – в коротких штанишках, в розовых сандаликах с бантиками, с капризными повадками молодости в походке… И жалко, и смешно, правда. Хочется взять двустволку и прикончить на месте, чтоб дальше не мучилась.

– Ну сразу и прикончить… Какая ты жестокая, Юль. Она ж никому ничего плохого не делает, просто хочет молодо выглядеть, и все. По своему разумению.

– Ну да, ну да… Именно так, по своему разумению. А ты тоже думаешь, что в красном платьице молодо выглядишь, да? И не понимаешь, что это обманка? Вернее – самообманка? Ты столько всего прочитала, столько через себя информации пропустила и не чувствуешь? Это ли не парадокс, Люба?

– Не знаю, Юль. Мне кажется, ты гиперболизируешь проблему. Ищешь черную кошку в темной комнате. А на самом деле нет никакой проблемы.

– Да как же нет, когда есть, когда она все время в глаза бросается! И меня это ужасно раздражает! Вносит дисгармонию в мое мироощущение! О, как сказала, надо же… Точно, скоро цитатами или стихами заговорю!

– Нельзя подстроить под себя окружающий мир, Юля. Он разный, и люди в нем разные.

– Ну да, тебе со своего облака виднее. Но я бы с тобой поспорила. Или пример приведу хотя бы… Скажи, ты когда-нибудь отдыхала за границей, в Турции или в Египте? Видела, как ведут себя наши тетки?

– Нет, в Турции и Египте я не была. Я в Праге один раз была, меня дочка возила. Но я там вообще ни на кого не смотрела, все гуляла, гуляла… Вспоминала Кафку, его рассказы, его тяжелую жизнь… Ты читала Кафку, Юля?

– Люба, да мы сейчас не о том! Что у тебя за манера – сразу на свое духовное облако запрыгивать? Нет, не читала я Кафку! Спустись на землю, пожалуйста!

– Не сердись.

– Да ладно… И впрямь, чего я опять разгорячилась? Все равно мы друг друга не понимаем, каждый о своем говорит… Ладно, все, тема закрыта. Можешь читать мне лекцию о Кафке.

– Извини, Юль, я больше не буду! Ну чего ты как маленькая? О чем ты хотела мне рассказать?

– Тебе же не интересно о нашем, земном…

– Нет, мне интересно! Я столько нового от тебя узнаю, такого ни в одной книге не прочитаешь! Ну же… Как себя ведут наши женщины? Или как ты про них сказала? Тетки в отелях?

– Как, как… Будто последний вагон догоняют, вот как. Молодость давно ушла, а они в коротких шортах, в купальниках-стрингах. Смотришь, и досада берет. За державу обидно.

– О как! Сразу и за державу! А может, им просто жарко?

– Да дело ведь не в одежде как таковой, а в манере ее носить! Вот говорят, в женщине должна быть загадка. А что это такое и с чем ее едят, никто толком не понимает. А я считаю, что это в первую очередь внутреннее ощущение возраста… Не перепуганное ощущение, а самодостаточное. То есть свое достоинство должно быть, и молодое, и возрастное! А когда дряблые попы и оплывшие коленки начинают лихо зажигать на танцполе, подражая повадкам юных… А особенно когда выпьют лишку, потому как «все включено – чего зазря добру пропадать»… Тут уже все, тушите свет, выносите двустволку. Почему, например, немки так не делают? Или англичанки?

– Ну и пусть, Юль… Пусть зажигают на здоровье. Я бы не осудила, если бы наблюдала такое.

– Да я тоже не осуждаю! Просто меня раздражает.

– Нет, ты именно осуждаешь, Юля. Надо терпимее быть, понимаешь? Вот и меня сейчас по косточкам разобрала с этим платьицем. Далось оно тебе, честное слово! Да какая разница, кто в чем одет! Я же не осуждаю тебя за то, что ты Ахматову от Цветаевой не отличаешь!

Юля вскинулась, хотела было ответить, но вдруг выдохнула, улыбнулась равнодушно. Махнула слабо рукой – неинтересно стало продолжать разговор.

– Иди в чем хочешь, Любочка, мне все равно. Ты же этого Адама охмурять собралась, не я, тебе и флаг в руки. А я пойду, душ приму – до ужина еще есть время.

В ванной она быстро разделась, влезла под упругие струи воды с одной мыслью – досаду смыть. Была, была досада. И разговор этот дурацкий – тоже от досады. И слово это досадно противное – охмурять – только что ею произнесенное. И вовсе это слово не подходило к Адаму.

Уже одевшись и высушивая феном волосы, грустно улыбнулась сама себе в зеркало – тоже, нашлась учительница для Любочки. И не досаду ты сейчас испытываешь, а гордыня в тебе криком кричит. Никак самой себе признаться не можешь, что… Что…

Да ну. Ерунда какая-то. Не может быть. Обыкновенный мужчина этот Адам, не надо ничего придумывать… Тем более с мамой живет, наверняка тяжелый случай. Тогда отчего так тревожно на душе, будто что-то должно произойти такое… Такое… Судьбоносно значительное, неминуемое? Вон, даже пальцы дрожат, и душа дрожит… Ну глупо же, ей-богу!

А Люба все-таки переоделась, напялила привычные джинсы с рубашечкой. И зачем она ее уговаривала? И шла бы себе в платьице…

Адам поджидал их на крыльце столовой, улыбался приветливо. Дверь придержал, когда они входили. Джентльмен, черт побери. Юля решила про себя – не будет ему в глаза смотреть. А вдруг он там ее досаду разглядит? Или не досаду, а тревогу… Гордыню… Один черт, в общем! Пусть лучше с Любочкой общается! Тем более она тут же, как сели за стол, вцепилась в него своим наивным любопытством.

– Как ваша мама себя чувствует, Адам?

– Спасибо, вполне прилично.

– А вы всегда жили с мамой, да?

Юля чуть качнула головой – ох, Люба, Люба… Оказывается, наивное любопытство может быть и нагло бесцеремонным. Ничего, пусть Адам теперь выпутывается. Не надо было на помощь так резко бросаться да на руках даму тащить. Посмотрим, как он будет выпутываться!

– Вы хотите спросить, был ли я женат? – спокойно уточнил Адам, ловко орудуя над отбивной ножом и вилкой. – Да, я был женат… А сейчас разведен. А с мамой живу потому, что она нуждается в моей помощи. Она уже три года передвигается в инвалидной коляске.

– Ой, да что вы? – участливо покачала головой Люба, явно готовясь к следующему наивно любопытному вопросу.

Но Юля ее опередила. То есть не вытерпела. Вскинула глаза, глянула ему в лицо, проговорила тихо:

– Извините, Адам…

И – Любе, еще тише:

– Прекрати, слышишь?

Пока Люба неловко хлопала глазами, они с Адамом глядели друг на друга. Совсем недолго глядели, но долго и не надо было, вполне хватило бы и половины секунды… Той самой половины секунды, чтобы включился общий потайной рычаг, чтобы образовалось общее поле, общий внутренний диалог, мысленный посыл от одного к другому… Как будто они сто лет были знакомы, и давно обращались на «ты», и давно умели разговаривать меж собой глазами…