— Я не знаю. Это звучит довольно кроваво. Я обычно предпочитаю комедии. Сколько же баллов Gore Fest Magazine получил этот фильм?

Ноа задерживает дыхание: похоже, курит.

— Пять из пяти — за отрубленные головы. — Я слышу рев автомобилей на другом конце трубки, а затем Ноа начинает отчаянно ругаться. — Боже, что это с вами, кровожадные жители Нью-Йорка, зачем вы пытаетесь убить тех, кто переходит дорогу?

— Ты идешь по пешеходному переходу?

— Нет.

— Значит, это твоя проблема. Пешеходы-разини будут подмяты под колесами американской промышленности. Промышленность, в данном случае, выражается в виде чудовищного флота желто-черных такси.

Ага, могу себе представить. Сотни машин, простирающихся настолько, насколько видно глазу, двигаются вплотную друг к другу и, не задумываясь, давят людей, чтобы вовремя довезти своего клиента на встречу. Отвезти модель на фотосессию раньше, чем она допьет кофе. Такая фигня.

— Да. Просто еще одна вещь, которая мне нравится в США, понимаешь. Граждане самой могущественной страны не могут безопасно пересечь дорогу, не направившись при этом на пешеходный переход. Разве вы, люди, не доверяете друг другу, чтобы посмотреть в обе стороны и просто пересечь дорогу, как и все остальные?

Образ Ноа, стоящего на углу улицы где-нибудь в Нью-Йорке и говорящего это вслух, забавен; скорее всего, его прибьют на месте, если он скажет еще хоть слово. Я опираюсь локтями на стойку в кухне и перебираю варианты: погулять с, казалось бы, хорошим, горячим парнем из группы или остаться в квартире одной, читая инструкцию. Руководство по б/у Super 8 на самом деле очень интересное, но все-таки...

— Эй, ты тут, Эвери Паттерсон? Так ты собираешься со мной посмотреть, как куча людей будут разорваны на кусочки, или как?

Восхитительные образы. Я никогда не была фанаткой крови и кишок, но, возможно, это именно то, что мне нужно, — немного ужастиков, чтобы моя жизнь стала цельной.

— Ладно, Ноа Ричардс. Ты меня убедил.

— Отлично. Тащи свою задницу к кинотеатру Бикманн на Второй улице. Я возьму билеты и попкорн. Ты любишь шоколадный?

Я улыбаюсь, вопреки себе.

— Я люблю шоколадный.

Это может быть на самом деле весело, особенно слушать, как Ноа говорит с этим его акцентом.

— Э-э-эм, Ноа, — говорю я, потянувшись за пальто. — Как называется фильм?

— «Убийца из Вайоминга». О каком-то психе, который убил кучу девушек. Видимо, он основан на реальных событиях. Мы можем пойти на что-то другое, если хочешь. Есть новый фильм с Адамом Сэндлером, если любишь комедии. У тебя есть какие-то предпочтения?

Моя рука сжимается на телефоне. Сэм O'Брэйди. Джефферсон Кайл. Адам Брайт. Сэм O'Брэйди. Джефферсон Кайл. Адам Брайт. Сэм O'Брэйди. Джефферсон Кайл. Адам Брайт. Сэм O'Брэйди. Джефферсон Кайл. Адам Брайт.

— Эвери?

— Э-э... Извини, Ноа, я... — горло настолько пересохло, что я не могу сглотнуть. — Что ты сказал?

— Я спросил, у тебя есть предпочтения? Адам Сэндлер?

Я смотрю на электронные часы на духовке, сосредоточившись на дыхании.

— Нет, мне все равно, на самом деле. Просто выбери что-нибудь. Но не тот ужастик. Не про убийцу из Вайоминга.

Ноа не обращает внимание на мой надломившийся голос, а смеется и говорит:

— Черт, вы, девушки, такие впечатлительные, — затем вешает трубку.

Я не сразу выхожу из квартиры. Перебираюсь из кухни в гостиную, где врубаю ноутбук и усаживаюсь с ним, раздавая Wi-Fi с сотового. После того, как мой ноутбук подключается к Wi-Fi, захожу в YouTube и набираю «Убийца из Вайоминга трейлер». Комментарии в верхней части страницы ужасны. Они о том, какой фильм отвратительный. Как чья-то мама, сестра, подруга блевала после него. Играет громкая рок-музыка, и трейлер, наконец, загружается. Следующую минуту и тридцать секунд я, не мигая, смотрю на экран.

«Когда в Вайоминге без вести пропадают девочки-подростки, полицейские и не подозревают, что имеют дело с серийным убийцей. Нет никакого мотива. Нет профиля. Нет почерка. А для жертв убийцы нет надежды на спасение».

Далее идут сцены: молодых девушек преследуют в лесу, что на экране сопровождается безумными звуками, кто-то задыхаясь, бежит, опасаясь за свою жизнь. В конце трейлера возникает образ с человеком в маске, размахивающим ржавым мачете, и высокий крик прорывается сквозь музыку, заканчивая клип на драматической ноте. Я хлопаю крышкой ноутбука и откидываюсь назад, прикусив большой палец и пытаясь не вывернуть наизнанку содержимое желудка. Они сняли фильм о нем. Гребаный фильм. Все в стране будут говорить об этом, тем более что выглядит он как один из самых ужасных, что я когда-либо видела. Это значит, что они будут говорить о моем отце, если кто-то заметит выход книги мэра Брайта. А так и случится. Потому что я везунчик по жизни.


***


Ноа не шутил, когда сказал, что захватил нам закуски. Я появляюсь как раз вовремя, чтобы поймать коробку карамелек Milk Duds, пока он пытается удержать ее на вершине самого большого ведра попкорна, которое я видела в своей жизни.

— Оу, хорошая реакция!

— Спасибо. — Я посылаю ему улыбку и кладу упаковку в карман.

— Эй, я все видел! — Ноа качает головой, усмехаясь. — Мы знакомы пять минут, а она уже попалась на краже моих сладостей!

Мои губы растягиваются в улыбке. Я надеюсь, что он отнесет покраснение щек к суровым морозам на улице, а не поймет, что я боролась со слезами по пути через Верхний Ист-Сайд. Щеки Ноа немного отливают естественным румянцем; он, вероятно, не обратит внимание. На нем новая шапочка — по-моему, никогда не видела его без головного убора. Он остановился на подходящей версии повседневной одежды: тонкий черный свитер поверх рубашки на пуговицах и джинсы с разводами. Свитер выглядит очень мягким; я представляю, каким он будет на ощупь на моей коже.

Ноа светит ухмылкой.

— Я взял нам билеты. Ты в порядке? Выглядишь слегка вялой.

Я не вялая. Меня тошнит после просмотра того трейлера, а сейчас, похоже, я задумалась об удачном выборе свитера парнем, с которым у меня вроде как свидание, и о том, какой он будет на ощупь, если я потрусь о него щекой.

— Извини. Я просто иногда отключаюсь от действительности. Идем?

Что если режиссеры пронюхали об обвинениях мэра Брайта, когда снимали фильм? Они использовали в нем имя моего отца? Они называют Вайомингским Потрошителем Максвелла Бреслина в своем новейшем кассовом хите?

Эти вопросы крутятся у меня в голове, пока Ноа ведет нас в зал. Морган всегда ходит на свидания с парнями в кино. Она дает мне подробный отчет о каждом из них, как только возвращается в свою квартиру, решая, увидится ли с ними снова. Многое из этого, часть «увижусь-ли-я-с-ним-снова», зависит от мест, которые выбирает парень. Слишком близко к экрану — чересчур заинтересован в фильме. Последние ряды — все, что он хочет, засунуть язык ей в горло. Есть, видимо, разные степени ботаника или извращенца: в зависимости от близости к середине зала, и Морган дала мне краткое изложение, ряд за рядом.

Ноа выбирает пару мест три четверти расстояния от экрана — недостаточно близко к первым рядам, чтобы предположить, что он о них думал, но все же на почтительном расстоянии от поцелуйных мест. Если бы он был на свидании с моей лучшей подругой вместо меня, то, вероятно, уже выбрал бы второй вариант.

Ноа пропускает меня вперед на наши места, затем садится и предлагает попкорн.

— Ты хочешь украсть и это тоже, судя по тому, что уже конфисковала у меня Milk Duds?

— Я думала, что это были наши Milk Duds?

Выражение лица Ноа слегка меняется из-за тени в тусклом свете кинотеатра.

— Мне нравится, как это звучит, — тихо говорит он.

Я хмурюсь.

— Как что звучит?

— Неважно, — ухмыляется он, тряся попкорном у меня под носом, пока я не беру немного. — Что ты делаешь на Рождество, мисс Паттерсон? Возвращаешься в... Откуда ты?

— Айдахо, — вру я.

— Айдахо... — Ноа сужает глаза и смотрит куда-то вдаль. — Я ничего не знаю об Айдахо.

Я тоже, поэтому, пожалуйста, не спрашивай меня об этом.

Я пожимаю плечами и засовываю несколько штук попкорна в рот, а когда медленно его прожевываю, занавес открывается, и экран начинает светиться.

— Из какой части Ирландии ты? — шепотом спрашиваю его.

Серые глаза Ноа блестят в темноте. Он наклоняется ближе, чтобы я могла услышать его.

— Белфаст, но я провел много времени в Лондоне, когда был ребенком.

— Ох. Я не думала, что ирландцы любят англичан.

Улыбка медленно появляется в уголках его губ.

— Некоторые из нас нет. Других это не волнует. Мама отправила меня туда в конце девяностых, чтобы я получил образование. Она не хочет, чтобы я рос среди всего этого оружия.

Мне, как ребенку, выросшему среди пушек, кажется странным, что некоторые родители хотели бы оградить своих детей от них. Ирония этой мысли поражает меня. Мой отец всегда учил, что его пистолет — не игрушка, и я не должна его трогать. У него была лицензия на оружие. Полицейские нашли пистолет с пустой обоймой рядом с его телом на том складе в Брейквотере.

— В Ирландии все еще много преступлений, связанных с применением оружия? — спрашиваю я, вздрагивая от этой мысли.

Кока-кола практически выходит из носа Ноа. Он кашляет так сильно, что дама с короткой стрижкой перед нами оборачивается, чтобы бросить на нас раздраженный взгляд.

— О, успокойтесь, женщина, это еще реклама! — Ноа закатывает глаза и оборачивается ко мне. — Ты реально спрашиваешь меня, много ли в Ирландии преступлений, связанных с применением оружия?

Я краснею под его недоверчивым взглядом.

— Да? Я думала, там теперь мирно, — у меня такое впечатление, что я выставила себя идиоткой.

— Вот это да. — Он делает глубокий вдох. — Да, есть немного таких преступления, особенно там, откуда я, — в Северной Ирландии. Но не так много, как раньше. Думаю, ты в чем-то права: мы больше не источник ежедневных новостей. Серьезный конфликт был, когда я был маленьким. Лоялисты и республиканцы, протестанты и католики... Все были под прицелом в той или иной форме. Моя семья думала, что мне лучше быть подальше

— А ты... Ты кто?

Глаза Ноа снова сужаются.

— Что ты имеешь в виду?

— Лоялист или республиканец?

— Я должен быть одним из них?

Я склоняю голову набок, изучая его.

— Большинство людей принимают ту или иную сторону, когда растут в такой обстановке.

Взять меня, к примеру. Есть люди, члены семей которых сделали действительно дерьмовые вещи. Они справляются с мерзкими деяниями, совершенными их родственниками, одним из трех способов. Вариант один: отрицают какую-либо возможность того, что их любимый сын, брат, муж, жена, и т.д. могли быть ответственными за такие ужасные преступления. Вариант два: делают вид, что расстроены и преступника, которого они так хорошо знали, просто не существует. (Доходит до того, что остальные друзья и члены семьи в конце концов остаются с разбитыми челюстями: «Не говорите со мной о нем! Никогда не произносите его чертово имя при мне!») И есть третий вариант: люди принимают то, что случилось, и живут с этим. Внутри они становятся другими, чтобы создать дистанцию как механизм преодоления стресса. Это вроде механизма выживания — из-за того, что люди ненавидят то, что их любимые сделали? Может быть. Но в основном, чтобы облегчить вину от преступления, потому что люди чувствуют, что их осуждают. Если они были связаны с убийцей, то, конечно, могли что-то делать со всем этим, не так ли? Я номер три. Моему терапевту в Брейквотере не нужно было говорить мне об этом.

— Я стараюсь не лезть в те вещи, которые меня не касаются, — легко говорит Ноа, но в глазах осторожность. — Я, мать и отец — католики, хотя ты не увидишь меня в церкви по воскресеньям.

У меня не получается задать ему еще один вопрос. Начинается фильм. После предупреждающего взгляда от женщины перед нами мы устраиваемся в тишине, чтобы посмотреть его. Ноа долго и упорно смеется в течение следующих полутора часов, и я пару раз тоже, даже несмотря на все остальное, что заполняет мое сознание. Мы приканчиваем половину попкорна и Milk Duds, когда идут титры, но мой желудок странно пуст. Ноа сваливает мусор на выходе, и мы моргаем, поскольку выходим в освещенный холл. Место гудит людьми, стоящими в очереди за билетами на ночной сеанс.