Френки Роуз - Зима

— Ты уже второй раз мне это говоришь.

— Что?

— Что считаешь мой нос милым.

Он запрокидывает голову назад, и его смех привлекает внимание пары, идущей по улице. Они улыбаются нам, когда проходят рядом, и Ноа протягивает руку.

— Секундочку, я могу задать вам вопрос, ребята? Скажите же, у этой девочки самый милый носик? Я сказал ей это дважды, но думаю, что нам нужно постороннее мнение.

Мужчина и женщина, оба в теплых пальто, смеются.

— Конечно, он милый, — соглашается женщина.

— Видишь? — Ноа благодарит пару, низко им кланяясь, что кажется смешным и милым одновременно, и они продолжают свой путь. Их ботинки хрустят по снегу. Ноа делает пару шагов ко мне, и внезапно между нами больше нет пространства.

— Стоп. Я думала, ты не собираешься целовать меня, — говорю я, чувствуя панику, зарождающуюся в горле.

Ноа поджимает губы, секунду глядя на меня сверху вниз. Он действительно высокий. Я дрожу от холода; Ноа касается моих волос и аккуратно убирает их обеими руками. Кончики его пальцев касаются челюсти по обе стороны, когда он позволяет им упасть.

— Нет. — Он прикладывает указательный палец к кончику носа и улыбается, отступая. — Но, может быть, скоро.

— Если я позволю тебе, — высокомерный сукин сын.

Опасная улыбка расплывается на лице Ноа:

— Если ты мне позволишь.

Я поднимаюсь по лестнице и открываю дверь. Все это время Ноа пятится вниз по улице, глядя на меня с тем же озорством на лице.

Я одинока, и есть Ноа — это значит, я имею право наслаждаться его флиртом, поддразниваниями и обещаниями поцелуев в будущем. Так почему это ощущается так неправильно? Я точно знаю — почему, и это отстой. В голове все еще стоит звон от того, как Люк поздоровался со мной:

«Привет, красавица».

Контракт

Люк

В Вайоминге так же холодно, как и в Нью-Йорке, но, когда я выхожу из «У О’Фланагана», мое тело все еще в напряжении. Холодный ночной воздух пронзает легкие. Я стою на выходе, позволяя воздуху проникать в мои внутренности, и веду заведомо проигранную битву. Это странно, что я не попрощался? Надо ли вернуться внутрь и сделать это сейчас?

Ты не пойдешь обратно только затем, чтобы попрощаться. Идиот несчастный. Что, черт возьми, случилось со мной? Я стараюсь не думать о ней, но она, как и всегда, на переднем плане моего сознания, требует внимания. А теперь и вовсе начала появляться там же, где и я, в то время как я пытаюсь держаться подальше от нее.

Айрис Бреслин.

Есть тысяча и одно место, куда она могла бы пойти сегодня вечером на свидание, но нет. Она должна была прийти именно в тот бар, где я играл? О чем это говорит? Я провел недели, пытаясь найти ее, когда узнал, что она переехала в Нью-Йорк, заработал чертовски серьезную головную боль, пока не мог разыскать, а теперь... Во-первых, встречаю ее на вечеринке братства, а теперь она здесь, в «У О’Фланагана». Конечно, я искал ее между этими двумя событиями, но черт. Это было по уважительной причине. А сейчас сама Вселенная пытается свести нас вместе.

Двигаю ремень гитары выше на плечо и вливаюсь в толпу. Я не могу вернуться и поговорить с ней. Это будет выглядеть странно, и, кроме того, у меня смена. Правоохранительные органы, на самом деле то место, куда лучше не опаздывать, или заработаешь нагоняй от начальства, что действительно неприятно.

Я должен сесть в метро, чтобы добраться до места. На улице чертовски холодно, но мой ум отвлечен от катаклизмов погоды мыслями об Айрис с тем парнем. Этот долбаный парень. Он похож на полного придурка.

Мой сотовый звонит на полпути между баром и станцией метро. Достаю его из кармана джинсов и прибавляю шагу. Рад делать что-то, кроме того чтобы идти и думать.

— Рид на связи.

— Коул на связи. Что это, придурок? С каких пор ты отвечаешь на телефон как в «CSI Нью-Йорк»?

— Уже нет никакого «CSI Нью-Йорк», — отвечаю я. — Сериал закрыли. И я отвечаю так, потому что на этот номер всегда звонят по работе.

— И еще я. Я тоже звоню тебе на этот номер.

— К сожалению. — Коул Рексфорд, басист D.M.F и ужасно самодовольный тип, пожимает плечами на другом конце провода. Я знаю, что он это делает. Практически слышу. Коул — профессиональный пожиматель плечами.

— Заедешь ко мне утром? Мы должны поговорить, — произносит он.

— Мы должны поговорить? Кто — мы?

— Я и остальные парни. Мне звонили днем. Они как раз были рядом.

— Просто скажи мне. — Мне не нравятся что-то предвещающие телефонные звонки. Особенно если они касаются группы D.M.F.

— Лучше, если мы все сядем и обсудим это, Люк. — Я слышу сомнение в голосе Коула. Он знает. Если это то, о чем я думаю, то он так же знает, что я собираюсь сказать.

— Просто выложи мне все. Не собираюсь ездить по городу всю ночь, задаваясь вопросом: «Что, черт возьми, произойдет, когда я окажусь у тебя?», Рексфорд.

Коул вздыхает.

— Ладно, уговорил. Но просто потому, что ты все и так знаешь. Не хочу слышать, что ты скажешь прямо сейчас. Я хочу, чтобы ты хорошо подумал о том, что это могло бы означать для тебя и всех нас.

— Хорошо.

— Я серьезно говорю, чувак. Ты должен подумать об этом.

— Я сказал: «Хорошо». Выкладывай, что там у тебя!

— MVP предложили нам контракт. Я знаю, что ты сказал не посылать им демо, но блин. Наш новый материал — хит. Ты не можешь этого отрицать.

Если вы не в курсе, MVP — это самая большая студия звукозаписи в Америке. И я специально говорил Коулу не отправлять демо нашей музыки, потому что они находятся на западном побережье, в Лос-Анджелесе.

— MVP ни за что не предложит контракт, не видя, как мы играем. Они бы сначала обратились к нам и побывали на концерте, — у меня появляется хреновое предчувствие, хотя я еще не договорил. Надеюсь, что мои подозрения ошибочны. Действительно надеюсь, потому что если это не так, значит, Коул и ребята сделали кое-что гораздо хуже, чем просто отправили CD, не поставив меня в известность.

На другом конце трубки Коул продолжает молчать.

— Скажи, что ты не говорил с ними, не сказав мне. И что ты не позволил кому-то приехать и смотреть, как мы играем, не предупредив меня, Коул.

— Блин, да без разницы, чувак. Ты играл как чертов герой в ту ночь. Они влюбились в тебя!

Он все-таки сделал это. Он, мать его, сделал это.

— Я не могу... — смотрю вокруг, убедившись, что никто не слушает меня. Я окружен тысячами людей, идущих по улицам Нью-Йорка, но это не помогает. — Я, мать твою, не могу поверить, что ты сделал это, Коул. Из всех дерьмовых закулисных вещей, которые ты мог натворить...

— Люк! Ты вбил себе в голову, что не должен быть музыкантом все время, но позволь мне сказать кое-что, хорошо? Любой, кто когда-либо слышал, как ты играешь, не согласится с тобой. И, эй, ты можешь быть счастлив, выдерживая длинные смены без благодарности от Департамента полиции Нью-Йорка, но меня точно не устраивает работа в банке. И неужели ты думаешь, что Питу и Гасу нравится мысль остаться работягами всю оставшуюся жизнь? Мы упорно трудились для этого, чувак. Мы хотим этого. Это все, чего мы хотим.

Я замираю, сгорбив плечи и держа телефон, пока люди снуют мимо меня.

— Тогда вы, ребята, можете пойти и подписать этот контракт, Коул. Я не останавливаю никого из вас в погоне за мечтой. Но я не хочу быть таким парнем. Я определенно не этот чертов парень.

Коул задыхается на полуслове.

— О, но это самая забавная часть всей ситуации, понимаешь? Мы бы следовали за мечтой, но это не то, что ищет MVP . Видишь ли, они не возьмут нас без тебя.

Линия обрывается.

***

— Целься по ногам! Ради бога, Рид, держи его!

Есть вещи, которые полицейскому известны лучше, чем остальным — я никогда не думал, что люди могут быть настолько испорченными. Бросаюсь за стариком, бегущим по улице без обуви, без штанов, с болтающимися причиндалами, и хватаю его, повалив на землю. Бездомный, по крайней мере, я так думаю, приземляется на тротуар с хрустом ломающихся костей. Похоже, он что-то сломал, но секунду спустя становится понятно, что это — полностью заполненная труба с коксом, за хранение которой мы изначально пытались арестовать его. До того, как старик начал совершать последующие преступления: сопротивление аресту, нападение, непристойное обнажение и справление нужды в общественном месте — и это только я называю некоторые из них.

— Ты, мать твою, чертов ублюдок! — вопит мужик жалобным голосом. — Это было моим последним сокровищем, — он задыхается. Его борода потрепана, а достоинство со следами недельной грязи; он, похоже, собирается разрыдаться, и я поражен своим чувством вины. Он слетевший с катушек, знаю. Мет и не такое творит с людьми. Разрушает их жизни, как, вероятно разрушил жизнь и этого старика, но мне все равно херово от того, что я лишил его единственной вещи, о которой он заботился.

Парадокс ситуации настигает меня. Я задаюсь вопросом, действительно ли сожалею о том, что выбросил наркотики этого старика в снег или просто плохо чувствую себя из-за ребят? Они хотят контракт со звукозаписывающей компанией и, лежа на грязном снегу в сантиметрах от голой задницы агрессивно настроенного мужика, в промокшей униформе и в обуви, залитой мочой, я начинаю думать, что фактически сошел с ума, если не хочу того же.

— Поднимай его. Надевай браслеты. — Тамлински поднимается. Он наклоняется, упирается руками в колени и плюет в снег. — Бл*дь. — Мужику удалось врезать моему напарнику прямо по яйцам, прежде чем пуститься вниз по улице, заработав еще и обвинение в нападении. Он белый как полотно.

Я поднимаюсь на колени, доставая наручники для старика, который уже не сопротивляется. Теперь, когда сокровище пропало, силы для борьбы, кажется, полностью покинули его.

Я надеваю наручники на запястья и помогаю ему встать на ноги.

— Дай куртку, — говорю Тамлински.

— Зачем она тебе?

— Он голый ниже пояса, мудак.

Тамлински качает головой.

— Моя куртка ни за что на нем не окажется. Тебе надо — отдавай свою гребаную куртку!

— Тамлински, у меня уже и так штанины в моче. Она в моих чертовых ботинках. Просто дай куртку.

Я протягиваю руку и жду. Напарник одаривает меня убийственным взглядом, передавая фирменную полицейскую куртку.

— Клянусь богом, если он обделает ее...

Бездомный парень качается рядом со мной, улыбаясь. Он практически беззубый:

— Мне больше не нужно никуда идти. Я уже пришел.

— Я за него ручаюсь. — Накидываю куртку Тамлински на тело старика, и мы втроем возвращаемся обратно к авто, метров триста вверх по дороге.

Вернувшись в отделение, Тамлински бросает свою куртку в мусорную корзину в раздевалке. Мои штаны следуют туда же. Я промываю ботинки и держу их под сушилкой для рук, ругаясь себе под нос. Никто не спрашивает меня, чем я занимаюсь. Быть в дерьме — обычное явление в этих краях.

Разобраться с бездомным парнем, переодеться и вернуться на улицы — все это занимает у нас ровно час. Тамлински настаивает, чтобы, пока мы дежурим, я завез нас в закусочную под предлогом захватить лучшие рогалики — хотя любая закусочная в Нью-Йорке продает лучшие рогалики, — но я знаю правду и подтруниваю, когда он забирается обратно в машину.

— Ты наконец-то ее пригласил?

— Кого пригласил? — Он хмурится, кидая в меня коричневым промасленным бумажным пакетом,

— Ее. — Я указываю на стоящую за прилавком блондинку с пышными кучерявыми волосами, с которой Тамлински заигрывал последние тринадцать минут. Она видит меня и ошибочно принимает мой жест за приветствие. Машет в ответ, улыбаясь, как восторженная школьница.

Тамлински опускает мою руку вниз.

— Не тычь в нее пальцами, придурок. У меня все под контролем.

Я не могу сдержать ухмылку, которая появляется на моем лице.

— У тебя все под контролем? — Качаю головой. — Ни капли

— Пошел ты, друг. Ты просто завидуешь. Где твоя девушка, а? Мы напарники целых восемнадцать месяцев, но ни разу не заезжали ни к одной горячей цыпочке, которая тебе нравится. Твои шары, наверное, сократилась до размеров горошка.