– Упокой Господь ее душу, – сказала Матильда. – Я не понаслышке знаю, какие тяготы выносит женщина во время родов. С Жоффруа я чуть не умерла.

Алиенора приложила руку к животу. В Рождество зачать не удалось, и потому ей выпало несколько месяцев передышки, однако она знала, что предстоит выходить на эту арену снова и снова, пока мышцы не ослабнут, пока не обвиснет грудь и не истощится ее женское семя. Это главнейший долг королевы – рожать детей: обязательно сыновей в достаточном количестве, чтобы не прервался род, и потом множество дочерей, чтобы создавать новые родственные связи.

– Воистину, – сказала она. – Да упокоится ее душа в мире. И храни Господь всех женщин.

* * *

Свежий осенний ветерок раздувал накидку Алиеноры и трепал оборки вимпла. Королевский двор выехал на охоту – и мужчины, и дамы, все вместе, поэтому темп держали быстрый, но лошадей никто не гнал в стремлении обогнать друг друга, как часто бывает в мужской компании.

Яркую голубизну неба разбавляли гонимые ветром редкие облака. Всадники скакали через полупрозрачные рощи, срывая с ясеней и берез вихри желтых листьев, искали зверя в перепаханных полях, отдавших урожай.

Алиенора с наслаждением наполняла легкие ароматным воздухом, на ее запястье сидел белый кречет, под ней плясал ее резвый гнедой иноходец. Рядом скакала Изабелла на буланом жеребце – раньше он был любимой верховой лошадью ее покойного мужа. Она все еще была в трауре, хотя Алиенора подозревала, что скорбь стала для подруги защитой, под которой она пряталась от предложений о новом браке. С ней то и дело пытался заговаривать Вильгельм, сын императрицы, и направлял своего коня поближе к Изабелле, но она отвечала с вежливым безразличием. Алиенора, насколько это было возможно, держала Изабеллу при себе, чтобы оградить ее от общества Вилла. Генрих пока ничего не говорил о своих планах обручить их. Алиенора ждала, когда он это сделает, а он, несомненно, выбирал удобный момент.

Охотники остановились перекусить на краю леса в ложбине, служившей естественным укрытием от ветра. Слуги прибыли туда заранее с едой и посудой и уже готовили на углях угощение: жареную рыбу в пикантном соусе; кролика, тушенного в вине и меде до тех пор, пока мясо не таяло в густой кисло-сладкой подливке; обжаренные на вертеле куски свинины, перемежаемые яблоками. Пшеничного мягкого хлеба было в изобилии, а вино ради такого исключительного случая подали бархатистое и нежное.

Канцлер Бекет спрыгнул с белого испанского жеребца и бросил поводья конюху. Его лошадь была наряжена словно мифическое животное из песен менестрелей, с золотой нитью на чепраке, окрашенном в тирский пурпур. Наряд самого Бекета был выдержан в гамме осеннего леса, но красители использовались дорогие, судя по яркости оттенков, а кожаный ремень сверкал серебряными заклепками в форме креста. Генрих, напротив, оделся в невзрачный, но удобный для охоты костюм из простой крашеной мареной шерсти, а ехал верхом на кобыле с широким крупом и самой обычной упряжью. Не только по внешнему виду, но и по поведению Бекета легко можно было принять за короля, а Генриха – за его слугу: первый привередничал и раздавал приказы, а второй лежал на боку, подстелив накидку, и слизывал соус с пальцев.

Алиенора сидела рядом с Изабеллой и ела свинину с яблоками. Бекет, как обычно, выбрал рыбу и щедро разбавил вино родниковой водой, щадя слабый желудок. До Алиеноры доходили слухи, будто перед исповедью Бекет подвергает себя бичеванию, но она пока так и не решила для себя, верить этому или нет. Во всяком случае, в этот день он двигался без затруднений и лихо скакал на коне – не похоже было, что он недавно перенес порку.

К Алиеноре и Изабелле приблизился младший брат Генриха. Вильгельм жевал кусок крольчатины, и по его подбородку некрасивым пятном растеклась подливка. Салфетка, в которой он держал мясо, тоже была вся заляпана.

– Вы пробовали кролика? – спросил он Изабеллу. – Отменный. Не хотите ли отведать? – Он указал на большое блюдо посреди скатерти.

Изабелла взглянула на него и быстро отвела глаза:

– Благодарю, но я уже сыта.

Вилл впился зубами в свой кусок, энергично пожевал и проглотил его.

– Этот ваш буланый, – сказал он, – слишком уж он велик и силен для дамы. Вам следует заменить его на более изящную лошадь. Я подыщу для вас что-нибудь подходящее.

– Я вполне им довольна, милорд, – сказала Изабелла с каменным лицом. – Конь принадлежал моему покойному мужу и потому очень дорог мне.

– Но мне все равно кажется… – Он умолк.

К стоящим в стороне лошадям охотников подскакал посланец, соскочил на землю, прежде чем его конь остановился, и направился к Генриху. Тот сидел на пне, жевал хлеб и возился со своей любимой борзой.

Генрих взял протянутое ему письмо, сломал печать и пробежал глазами по строчкам.

– Ха! – воскликнул он. – Каков проныра! – Он вскочил на ноги и сунул письмо Бекету. – Опять Людовик, – сказал король. – Он уже подыскал себе новую жену, старый тощий козел.

Бекет, прищурившись, ознакомился с сообщением.

– Кого? – спросила Алиенора, раздраженная тем, что Генрих показал документ сначала канцлеру, а не ей.

– Адель Блуа-Шампанскую, госпожа, – ответил Бекет. – Теперь нет никакого сомнения в том, чье влияние сейчас главенствует при французском королевском дворе.

Алиенора едва не ахнула. Братья Блуа-Шампанские, Тибо и Генрих, были обручены с Марией и Алисой, ее дочерьми от Людовика. Одно это уже давало им значительный вес. Но если еще и Людовик женится на их сестре Адели, то французский королевский штандарт окажется окончательно прибитым к их древку. Такой ход стал бы болезненным ударом для политики Генриха. И помимо прочего, род Блуа происходил от покойного короля Стефана, что делало выбор Людовика еще более неприятным и опасным.

– Он намерен венчаться немедленно, – сказал Генрих. – Земля не улеглась на могиле его бывшей супруги, а он уже лезет в постель очередной кровной родственницы. Да, таков он, наш хваленый святоша и праведник!

Алиенора невольно вздрогнула. Людовик изображал из себя добродетельного короля и поборника христианства, но она-то была его женой – и знала, каков он на самом деле. Да поможет Бог его новой супруге, из какой бы семьи она ни была.

* * *

Генрих метался по комнате, словно лев в клетке, – туда и обратно, туда и обратно. Из-под его сапог поднимался аромат раздавленных лепестков, которыми присыпали настеленный на пол тростник. При каждом развороте короля трепыхались языки пламени свечей. Было очень поздно, однако Генрих все еще не собирался ложиться. Его обеспокоила весть о новой французской королеве. Людовик берет себе супругу блуаских кровей: что это значит для него, Генриха, и для его наследников?

Императрица давно уже отправилась на покой, у Алиеноры от желания спать жгло глаза, но Генрих как будто не знал усталости. Бекет сидел со стоическим выражением лица.

– Папа римский Александр нуждается в поддержке, чтобы вернуться в Рим, – сказала Алиенора. – В обмен на ваше обещание помочь он мог бы запретить этот брак на основании близкого родства. По крайней мере, он мог бы заставить Людовика подождать какое-то время и соблюсти траур.

– Неужели ты считаешь, будто я об этом не подумал? – буркнул Генрих. – С тем же успехом я могу наброситься на врагов с подушкой. Обращение к папе не возымеет эффекта, потому что он будет искать помощи и во Франции, то есть французы добьются разрешения с такой же легкостью, с какой мы получим запрет.

– Но это лучше, чем ничего. Я знаю Людовика. У него во все времена складывались сложные отношения с Церковью. Порицание папы римского могло бы остановить его.

Генрих направил на нее взгляд, в котором к задумчивости примешивалось подозрение:

– Рассчитывать на это мы не можем.

В разговор вступил Бекет:

– Сир, что, если ваш сын и принцесса Маргарита обвенчаются не через десять лет, а немедленно? Тогда вы получите замки, обещанные вам по брачному договору, и земли в Вексене.

Генрих остановился и повернулся к канцлеру.

– Нет! – Алиенора пришла в ужас. Она переводила взгляд с Генриха на Бекета и видела, что они уже все решили. Губы мужа дрогнули в улыбке; глаза канцлера довольно поблескивали. – Вы должны дождаться оговоренного срока, ничего хорошего из этого не выйдет!

Генрих только мотнул головой:

– Зачем обхаживать ветер, если можно собрать те листья, что уже опали?

– Венчание пятилетнего мальчика с малышкой, которая едва покинула колыбель, не прибавит тебе ни чести, ни уважения. Люди станут поносить тебя за это.

Она заметила, как Генрих обменялся с Бекетом взглядом, словно говоря: «Видишь, с чем мне приходится иметь дело?» – и сжала кулаки.

– Может, кое-кто и станет меня ругать, не спорю, – сказал ей супруг, – но другие увидят в моих действиях дальновидность. Папе римскому придется давать нам особое разрешение ввиду юных лет новобрачных, но, поскольку ему нужна моя поддержка и поскольку Рим всегда готов прислушаться к советам святого Золота и святого Серебра, я уверен, что мы легко все устроим. И Людовик не сможет ни к чему придраться, ведь его собственный брак далек от праведного. Он, как и мы, вынужден будет просить особого разрешения и потому не сможет пойти против папы, как бы ни возмущался.

– Замки из приданого принцессы сейчас находятся под присмотром тамплиеров, – заметил Бекет. – Согласятся ли они отдать эти крепости?

– Тамплиеры не имеют отношения к брачному договору, помимо того, что им поручили управлять теми владениями до венчания. После заключения брака их задача будет выполнена. – Генрих потер ладони. – Нужно заняться этим завтра же утром.

– Я подготовлю письма, сир. – Бекет поклонился и ушел.

Генрих обратился к Алиеноре:

– Пойдем. Не надо гневаться. Это хороший план, он все решает.

– Вы с Томасом Бекетом слишком уж умны. Смотрите, как бы ваше хитроумие не довело вас до беды, – не сдавалась Алиенора. – Все равно я буду стоять на своем: не делай этого!

– Хорошо, твое мнение я услышал, но Томас прав. Помолвку можно разорвать, но расторгнуть брак куда сложнее. Вексен будет нашим. – Он притянул ее к себе. – Пойдем же, – ласково протянул он и поцеловал ее сначала в висок, а потом в губы. – Оставим пока этот вопрос и ляжем спать. Сейчас бессмысленно обсуждать его.

Обсуждать этот вопрос будет также бессмысленно и в любое другое время, подумала Алиенора, супруг не станет ее слушать. Он никогда ее не слушал. Для Генриха все возражения жены – пустой звук.

* * *

В промозглый дождливый день в начале ноября к Алиеноре привели маленькую девочку. Маргарите, принцессе Франции, было два года. На круглом лице сияли карие глазки, щечки от холода раскраснелись, а из носа потекло. Коренастая и пухлая, Маргарита ничуть не походила на хрупких светловолосых и голубоглазых девочек, которых родила Людовику Алиенора. У нее в голове не укладывалось, что перед ней – будущая королева Англии и мать наследников Гарри.

– Какая славная малышка! – сказала Изабелла, утирая девочке нос мягкой льняной тряпочкой.

Алиенора только покачала головой. Изабелла всех детей считала славными.

– Должно быть, она пошла в мать. Не вижу в ней ни капли сходства с Людовиком. Но будем надеяться, его характер она не унаследовала.

К ним подвели Гарри, которому предстояло познакомиться с будущей женой. Ему в общих чертах объяснили, что за событие скоро свершится, и он старательно исполнил свою роль: поклонился Маргарите и произнес заранее выученное приветствие. В ответ его невеста повернулась кругом и упала. Гарри осматривал ее примерно так же, как взирал бы на щенка, обмочившего ему постель. Как только предписанный ритуал подошел к концу, принц умчался играть в свои мальчишеские игры, размахивая на бегу игрушечным мечом. Его сестра Матильда к четырем годам лучше брата выучила светские манеры. Она показала Маргарите кроватку из соломы, которую сама смастерила для тряпичной куклы, и дала гостье поиграть другую куклу, менее любимую.

– Все уладится, – успокаивала королеву Изабелла.

– Надеюсь, – с сомнением в голосе ответила Алиенора. – Только мне кажется, что, преодолев долгий путь, я так и не сдвинулась с места.

* * *

На следующий день Гарри и Маргарита сочетались браком в Руанском соборе. Дождь прекратился, но небо по-прежнему затягивали облака, и было холодно. Гости щеголяли в плотных меховых мантиях поверх нарядов. Алиенора надела обтягивающее платье кроваво-красного цвета с золотой вышивкой, вьющейся по подолу, и широкими манжетами. В нем она выглядела высокой, элегантной и суровой.

Королева так и не одобрила решения Генриха, но все же растрогалась, наблюдая за тем, как Гарри выполняет то, что говорил ему архиепископ, и без запинки произносит положенные слова. Ее любовь к сыну стала, казалось, еще сильнее оттого, что он так хорошо показал себя, находясь в центре внимания. Да, он настоящий принц, от макушки до пят, в одеянии из алого шелка с пурпурной каймой по краям и в золотой диадеме на рыжевато-каштановых локонах. В свете, падающем через окна собора, драгоценные камни на его венце вспыхивали разноцветными искрами.