Генрих сузил глаза, и она решила, что он откажет ей, но он, подумав, небрежным кивком обозначил свое согласие:

– Ладно, но повенчаются они сразу после родов. Больше никаких отсрочек я не потерплю.

– Как скажешь. – С этими словами Алиенора сомкнула веки.

* * *

Дверь за оруженосцем закрылась, и Генрих взял в руку кубок с вином и посмотрел на канцлера. Они только что закончили партию в шахматы. Из противостояния оба вышли с честью, так как дело закончилось патом, однако триумф победы ускользнул и от белых, и от черных.

– Томас, я хочу поговорить с тобой, – сказал Генрих. – Насчет вакантного престола Кентербери. Думаю, ты уже догадался о моем предложении. Или, полагаешь, я призвал тебя только ради того, чтобы ты забрал к себе на обучение моего сына?

Бекет склонил голову:

– Да, сир, я задавался этим вопросом. – Его лицо оставалось непроницаемым.

– Что же, давай я отвечу на него. Я призвал тебя, чтобы объявить о своем желании сделать тебя архиепископом. Мне кажется, что это будет самым разумным решением. – Томас втянул носом воздух, и Генрих поднял руку, останавливая его. – Никаких возражений. Не говори, что тебе не хочется этого поста или что ты недостоин его, поскольку это будет ложью. Мне нужно, чтобы ты согласился и привел государство и Церковь к гармонии. Я все продумал, ты единственный человек, способный это сделать.

– Сир, есть другие кандидаты, которые тоже смогли бы достичь этой цели и которые давно уже служат Церкви.

Генрих фыркнул:

– Ты имеешь в виду Фолиота и Роджера из Пон-Левека? Мне нужен на этом посту человек, который смотрит в будущее, а не в прошлое.

Томас раскраснелся, и Генрих заметил, как он сжимает и разжимает кулаки под широкими рукавами – похожие движения лапами делает кот перед броском.

– Сир, я не уверен, что мне следует принять ваше предложение, если мне позволено прямо высказать свое мнение. Будет трудно объединить светское и духовное, потому что одно всегда станет вытеснять другое.

Генрих отмахнулся от этого аргумента:

– Вот я и говорю: нужно привести их к гармонии. И у тебя это получится. Те дела, на которые не останется времени, можешь передавать другим людям, что будут у тебя в подчинении.

– Сир, вы оказываете мне огромную честь…

– Да, огромную. – Глаза Генриха вспыхнули огнем, и он наклонился вперед, чтобы донести до собеседника всю мощь своей воли. – Я рассчитываю на тебя, Томас. Если ты не согласишься, то мне и вправду придется выбирать из людей вроде Джилберта Фолиота. Что бы ты предпочел: говорить с ним как канцлер с главой Церкви или, надев обе мантии, повелевать им во всех сферах?

– Полагаю, вы знаете ответ на этот вопрос, сир, н-но все равно это очень серьезный шаг.

– Это шаг, который ты хотел бы сделать, как бы ты сейчас ни протестовал. Я тебя знаю, Томас, я знаю, как честолюбив ты и ненасытен. И только подумай, что это будет значить для твоей семьи. Простой житель Лондона на вершине Церкви и государства! – Генрих увидел, что канцлер зарделся еще ярче. Король прекрасно понимал, как ненавистны Томасу любые напоминания о его низком происхождении и сколь велико его стремление к власти. – На этом посту мне нужен ты, – повторил он. – Настало время перемен.

Бекет сложил ладони вместе, будто в молитве, прижал кончики пальцев к подбородку:

– Вы возвысили меня до звания канцлера и теперь хотите, чтобы я стал архиепископом Кентерберийским. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы справиться с возложенными на меня обязанностями, только, с вашего позволения, сначала я хочу испросить Божьего совета.

– Делай, что считаешь нужным, – согласился Генрих. Рыбка уже у него на крючке, почему бы не разрешить ей самой подплыть к нему.

* * *

Гарри был одет в синюю котту, в сравнении с которой его глаза казались василькового цвета. Мантию из ярко-красной шерсти окаймляли золотые полосы, а пряжка ремня была вырезана из моржового бивня. Сегодня он прощался с детской, прощался с заботами матери и ее женщин и отправлялся жить в дом канцлера, где его ждали более строгий режим и учеба.

У Алиеноры перехватило горло, когда она взглянула на сына. Такой взрослый и в то же время – еще ребенок.

– Я прошу тебя усердно учиться, – сказала она, приглаживая его золотистые волосы. – Тебе предстоит стать королем и герцогом, и то, чему ты сейчас научишься, очень поможет в будущем. Надеюсь, канцлер будет хвалить тебя и твои успехи.

– Да, мама. – Гарри кивнул с важностью.

На его лице читалось два чувства: предвкушение и напускная смелость. Канцлера Томаса он хорошо знал, потому что тот часто бывал в королевском дворце и беседовал с его родителями о деньгах и управлении. У него удивительные наряды, гораздо красивее, чем у папы, а еще две мускулистые белые борзые с красными ошейниками и серебряными колокольцами. Из разговоров взрослых Гарри знал, что Томас будет новым архиепископом Кентерберийским и от этого станет еще более важным человеком. Когда он спросил у папы, не окажется ли Томас важнее самого короля, папины глаза стали очень сердитыми, но он только рассмеялся и сказал, что нет, не станет. Архиепископ Кентерберийский по-прежнему подданный короля и будет делать то, что ему прикажут.

Бекет прибыл в роскошной мантии из беличьего меха, заколотой большой золотой пряжкой.

Алиенора сжала волю в кулак, чтобы обращаться к нему с подобающей любезностью.

– Милорд канцлер, позвольте поздравить вас с вашей новой должностью, – сказала она.

С невозмутимым лицом Бекет поклонился, однако от Алиеноры не укрылось напряжение в его взгляде.

– Госпожа, я отдаю себе отчет в том, насколько важен вверенный м-мне пост, и буду трудиться на этом поприще со всем усердием, на какое только способен.

– Не сомневаюсь, – вежливо ответила она, а про себя подумала: время покажет.

У Бекета много врагов среди баронов и прелатов, в том числе епископы Херефордский и Лондонский, которых обошли при назначении архиепископа, но имелись у него и друзья при папском дворе, а это многого стоит. Алиенора по-прежнему считала, что со стороны Генриха было безумством вручить одному человеку столько власти, но решила пока держать язык за зубами.

– Я рассчитываю на то, что вы дадите моему сыну блестящее образование, – продолжила королева. – Научите его всему, что он должен знать, чтобы править мудро и справедливо.

– Госпожа, я буду стараться.

Алиенора исполнила ритуал прощания с сыном. На самом деле она уже простилась с ним наедине, а сейчас лишь поцеловала его в щеки, как требовал обычай. И все равно – одно прикосновение к его гибкому детскому телу, один глоток его запаха, и сердце Алиеноры разорвалось от боли. Никогда больше не быть Гарри маленьким мальчиком, играющим у нее в покоях. Ему пришло время оторваться от мира женщин, время отвернуться от матери и пойти навстречу возмужанию, навстречу иным, более жестким влияниям. Когда ее сын вышел из комнаты, ведомый рукой Бекета, в душе она рыдала, но голову держала высоко.

Глава 20

Фалез, Нормандия, апрель 1162 года


Все утро Алиенору мутило, и не было сил даже рукой шевельнуть. С самого начала этой беременности она чувствовала себя плохо, а тошнота продолжалась и по истечении первых месяцев. Обычные в таких случаях средства – ячменный отвар с щепоткой имбиря и покой – не приносили облегчения. За девять лет это был шестой раз, когда семя Генриха пустило в ее чреве ростки. Ей было тридцать восемь, и частые беременности не прошли для нее даром.

Алиенора принесла свое рукоделие к окну и села рядом с Изабеллой, которая трудилась над сорочкой. Какое-то время Алиенора занималась вышивкой, но в склоненной позе ее замутило сильнее. Выпрямившись, она посмотрела на свет, падающий сквозь ромбы стекла в свинцовых рамках, и попыталась отвлечься от плохого самочувствия беседой с Изабеллой.

– Как тебе известно, король хочет выдать тебя за своего младшего брата, – начала она. – Раньше я уже упоминала об этом, но ты сказала, что еще не готова к новому браку.

Иголка Изабеллы двигалась вверх и вниз, бросая серебристые отсветы. Она ничего не ответила, и у Алиеноры сложилось впечатление, что графиня слилась бы со своей вышивкой, если бы могла.

– Теперь мне нужно, чтобы ты подумала над этим браком. Король планирует соединить вас до конца года.

Изабелла воткнула иголку в ткань, но глаз так и не подняла.

– Вы были очень терпеливы, и король тоже. Я благодарна вам обоим.

– Но наше терпение имеет пределы. Генрих согласился, чтобы ты оставалась со мной до рождения ребенка. За это время ты и брат короля сможете лучше узнать друг друга.

Лицо Изабеллы не выражало никаких эмоций.

– Да, госпожа.

– Значит, ты подумаешь об этом, – заключила Алиенора. – Больше я ничего не могу для тебя сделать, хотя ты по-прежнему находишься под моей защитой. Кроме того, ты должна исполнять свой долг, как и все мы.

Она снова взялась за рукоделие, но не успела сделать и стежка, как у нее в пояснице вспыхнула резкая боль, и она с криком согнулась пополам.

Изабелла отбросила шитье, обхватила Алиенору за плечи и призвала прислугу. Женщины помогли Алиеноре добраться до кровати – она едва шла. Ее живот терзали спазмы, и поток горячей жидкости между ног подтвердил ее страхи: это выкидыш.

Кто-то побежал за повитухой, кто-то за лекарем, всех закружил вихрь отчаянной суеты. Но никакие меры не могли остановить преждевременные роды и спасти младенца. Алиенора видела в глазах окружающих ее людей испуг, и он был отражением ее собственных чувств. Выкидыш произошел на позднем сроке, с обильным кровотечением. На всякий случай привели священника – она слышала его голос за дверью опочивальни.

Появилась повитуха, сразу засучила рукава и принялась за работу: мяла Алиеноре живот и взывала к милости святой Маргариты, покровительницы рожениц. Изабелла держала Алиенору за руку и между собственных обращений к святой бормотала что-то успокаивающее.

Младенец оказался мальчиком размером не больше ладони Алиеноры, мертворожденным. Сразу за ним вышел послед. Повитуха быстро накрыла окровавленную лохань тряпкой.

– Он умер в чреве, – сказала она. – Иногда такое случается. Но ничто не мешает вам понести снова, когда вы окрепнете.

Алиенора безучастно смотрела в стену. Деловитые замечания повитухи, перешептывания придворных дам, взгляды, которыми обменивались присутствующие поверх ее головы, – все это, казалось Алиеноре, относилось к другому человеку, а сама она лишь случайный зритель. Однажды, во время похода в Святую землю, у нее уже был выкидыш – на дороге между Антиохией и Иерусалимом, и сегодняшняя потеря оживила воспоминания о том горьком событии. Как бы глубоко ни прятала она их в закоулках памяти, они всегда всплывали на поверхность, беспокойные, требовательные. Ничто не мешает ей понести снова – так сказала повитуха. Но это проклятие, а не благословение. Для этого маленького бездыханного тела не будет освященной могилы. Его не крестили, его не ждет воскрешение, ему предстоит лишь бесконечное сошествие в ад.

* * *

Следующие несколько дней Алиенора провела в боли и лихорадке. Жар был таким сильным, что она бредила и металась в кошмарном забытьи. Изабелла, Марчиза, Эмма не отходили от нее ни на миг, охлаждали ее кожу розовой водой, успокаивали, когда она кричала. Лекари сменяли друг друга. Один раз Алиенора видела Генриха, стоящего у ее постели, но не могла сказать, было ли это на самом деле или только привиделось. Еще ей казалось, будто она слышала его голос, осипший от тревоги:

– Она ведь не умрет, нет?

– Сир, все в руках Божьих, – потупившись, ответил лекарь.

– Я спрашиваю еще раз: она не умрет?

– Ради чего? – услышала Алиенора свой голос – надтреснутый, тусклый.

Генрих склонился над кроватью, и она почувствовала аромат свежего воздуха на его одежде и более резкий запах конского и мужского пота.

– Ради того, моя любовь, что ты всегда поступаешь наперекор. Ты не перестанешь бороться, хотя бы только чтобы досадить мне.

– Я могу досадить тебе, умерев, – прошептала она.

В темноту под ее веками ворвался белый кречет, который летел, широко расправив крылья, словно разгневанный ангел.

Когда Алиенора очнулась в следующий раз, Генрих все еще был рядом. Утренний свет проник в комнату и превратил его волосы в языки пламени, а зеленый цвет котты – в яркую зелень травы. Король встретился с ней взглядом:

– Ну, я же говорил.

– Точно вижу, что я не в раю, – просипела Алиенора. – Осталось понять, не в аду ли.

Он с сарказмом усмехнулся:

– Решай сама, моя любовь, но я рад, что ты осталась с нами. – Он нагнулся, взял ее руку и прижался губами к обручальному кольцу на ее пальце.

Возникло воспоминание – полное крови и боли.