(Англия) Элизабет Чедвик - Зимняя корона

– Ах, глаза мои! – сердито воскликнула она. – Было время, когда я видела муху на гобелене с противоположного конца комнаты, а теперь едва различаю ее, даже когда она садится мне на платье. – Императрица отдала пергамент Алиеноре. – Прочитай мне.

У Алиеноры тоже зрение было не то, что прежде, и ей пришлось держать письмо на вытянутой руке.

– Королева Франции беременна. Роды ожидаются в конце лета. – Она дочитала послание вслух и вернула письмо императрице.

Та презрительно фыркнула и отбросила лист:

– Долго же они молчали. А теперь еще и называют Бекета чудотворцем, потому что зачала она только после его появления в Понтиньи. Что за чушь!

– Полагаю, Бекета попросили благословить брачное ложе, – обронила Алиенора.

Императрица вопросительно глянула на нее.

Алиенора поморщилась:

– Пока мы с Людовиком были женаты, у него не получалось произвести на свет наследника.

Матильда все еще не понимала, и пришлось Алиеноре углубиться в подробности:

– Поначалу все было хорошо, он был тогда жаден до женского тела, но после того, как у меня случился выкидыш, ему стало трудно исполнять мужскую роль. Дошло до того, что он возбуждался только при участии Церкви. Марию мы зачали после освящения базилики аббатства Сен-Дени, когда за нас помолились аббат Сугерий и Бернард Клервоский. Алиса была зачата в Тускуле на постели, которую благословил папа римский. В остальное время Людовик или вовсе не приходил ко мне в спальню, или приходил, но был не способен овладеть мною. – Алиенора наклонилась к императрице, чтобы подчеркнуть свои слова. – Он может совершить акт любви с супругой только тогда, когда Церковь дает ему на это позволение. Я вполне допускаю, что прибытие Бекета во Францию возымело на него именно такое действие.

Сначала императрица поджала губы, словно не желала обсуждать эту малопристойную тему, но потом в ее глазах промелькнула хмурая усмешка.

– Ну, если французский наследник появится на свет вследствие ссоры моего сына с архиепископом, то я скажу, что не следовало Генриху доводить дело до изгнания, но теперь уже ничего не поделаешь.

Женщины обернулись к двери – после целого дня охоты с вассалами и придворными вернулся Генрих. Вместе с ним шагал его побочный сын Джеффри, в такой же грязной, как у Генриха, одежде и обуви. Он достиг того возраста, когда детство сменяется юностью, и рос стремительно, как пшеница в мае. Его лицо сияло счастьем, а пятно крови, запекшейся у него на щеке, свидетельствовало о том, что впервые в жизни он участвовал в забое зверя. Генрих взъерошил ему волосы и велел оставаться у двери, а сам пересек комнату и подошел к женщинам. От его тела распространялась густая вонь: забористая смесь конского и мужского пота и запаха скотобойни. Под ногтями правой руки бурыми ободками засохла кровь. Алиеноре не пришлось гадать, кто из охотников запачкал щеку мальчика.

– Удачно поохотился? – поинтересовалась императрица.

– О да, матушка, весьма удачно! – воскликнул Генрих с горящими глазами. – Мы загнали огромного кабана. Нас ждет шикарный пир. Надеюсь, у поваров найдется достаточно большое яблоко, чтобы засунуть кабану в пасть.

Императрица неодобрительно поцокала языком:

– Ты брал мальчика на кабанью охоту? Не рано ли?

Генрих возмутился:

– Он мой сын! Я был чуть старше его, когда пересек Узкое море во главе своей армии, чтобы выступить против короля Англии.

– Да, я помню, – ответила императрица, подняв глаза к небу. – И это была не армия, а шайка голодранцев, с которыми ты даже не смог расплатиться.

– Тем не менее все обратили на меня внимание, верно? И наши сторонники после моего похода воспряли духом. Я не собираюсь делать из мальчишки неженку. В охоте он принимал участие на равных с остальными оруженосцами. На лошади он держится превосходно и копьем тоже неплохо владеет.

– Правильно ли развивать в нем подобные навыки, если мы прочим его для Церкви? – спросила Алиенора.

Генрих метнул на нее недовольный взгляд:

– Еще будет время обучить Джеффри, какой бы род деятельности мы ни избрали для него, и ведь даже монахи охотятся. Пока нет никакого вреда от того, что он будет делить со мной мои занятия. Наши с тобой сыновья или малы, или где-то в другом месте. Когда они подрастут, я и их буду брать на охоту. – Со словами, что ему нужно смыть кровь и грязь, он развернулся к двери.

– Пока ты не ушел, не хочешь ли узнать последние новости из Франции? – спросила его Алиенора. – Жена Людовика понесла.

– Да неужто? – Генрих состроил гримасу и потом картинно вскинул плечи. – До сей поры рождались девочки. Бог даст, нам и ему повезет, и королева родит еще одну. А если нет, наши мальчики все равно будут иметь преимущество перед его сыновьями, потому что они уже почти оперились. – И он ушел, попутно обхватив Джеффри за плечи – как мужчина мужчину.

– Тебе придется принять мальчика, – негромко сказала императрица. – Я все сделала, чтобы подготовить Джеффри к жизни в Церкви, но только Генрих будет решать, кем тот в конце концов станет. Он любит Джеффри и исполнит свой долг перед ним, но это не означает, что своих законных детей он любит меньше или не заботится о них.

– Может, и так, – ответила Алиенора. – Но я знаю, что в Джеффри он видит нашего первенца, который умер, и свою любовницу, которая тоже умерла. Вот почему Джеффри для него особенно дорог. Генрих берет его на охоту раньше, чем своих законных сыновей, и от этого мне больно вот здесь и здесь. – Она прижала руку сначала к сердцу, а потом к животу.

– Потерпишь! – отрезала императрица. – Этот ребенок может стать надежным сподвижником твоих сыновей, а не соперником. Без помощи моих братьев, рожденных от любовниц моего отца, Генрих не был бы сейчас королем Англии и герцогом Нормандии. Советую тебе думать в таких делах головой, а не сердцем.

– И я последую вашему совету, матушка, – подтвердила Алиенора, – только моей сердечной боли это не уменьшит. Я от многого могу уберечься, но не от этого. У вас наверняка тоже есть больные места, просто вы хорошо прячете их от всего света.

Императрица ничего на это не ответила и протянула искореженные возрастом пальцы к огню.

* * *

В тот вечер Алиенора отпустила прислугу и сама взялась расчесывать волосы старшей дочери – прекрасные, золотисто-каштановые локоны такой длины, что Матильда могла сидеть на них.

– У меня есть новость для моей любимой доченьки, – сказала Алиенора спустя какое-то время. – Я знаю, что ты уже совсем взрослая, и прошу тебя слушать очень внимательно.

Под ладонью она чувствовала шелковистую прохладу волос. Как трудно выпускать своего птенца в мир, как больно понимать, что такие моменты уже не повторятся.

Матильда обернулась. В ее ясных серых глазах стоял вопрос.

Алиенора тяжело вздохнула:

– Нам сделали брачное предложение от очень знатной семьи в Германии. Тебя хочет взять в жены не кто-нибудь, а кузен самого императора Фридриха.

Глаза Матильды по-прежнему были широко открыты, но в них читался не страх, а осмысление.

– Вот почему в Англию приезжал тот епископ, да, мама?

– Да, моя любовь, он и привез нам это предложение. Германия отправила послов, чтобы они обсудили с нами, согласны ли мы на такой брак. Твой отец считает, что это очень выгодная партия.

Матильда в задумчивости жевала губы.

– Я знаю, что должна выйти замуж с пользой для нашей семьи, – сказала она. – Это мой долг. А ты выберешь для меня хорошего супруга.

Слова эти могли принадлежать взрослому, но их произнес тонкий детский голос, и Алиенора задохнулась от боли.

– Твой будущий супруг – великий рыцарь. Это мужчина, которым ты сможешь гордиться и который достаточно силен, чтобы о тебе позаботиться. У тебя будет собственный двор и все, что только может понадобиться, в том числе знакомые тебе придворные и прислуга.

Матильда обхватила себя руками, как будто вдруг замерзла:

– Когда мне нужно уезжать? Успею ли я со всеми попрощаться? Увижу ли твоего нового малыша?

– Конечно! – Алиенора отложила гребень и прижала Матильду к груди. Это невыносимо, Боже мой, Боже мой! – Пока мы всего лишь обсуждаем планы на будущее. Ты еще не скоро отправишься в Германию – может, года через два. Мы должны создать твой собственный двор и собрать приданое. Тебе будут преподавать немецкий язык и рассказывать об обычаях Германии. К свадьбе ты будешь старше, сильнее и готова выполнять супружеский долг.

Матильда расслабилась, когда поняла, что ее не отсылают прочь прямо на рассвете, однако брови ее все еще были сведены.

– После того как я уеду, мы с тобой еще увидимся, мама? Это же не насовсем?

– Разумеется, мы будем видеться!

От этих слов во рту у Алиеноры стало горько, потому что на самом деле они, скорее всего, расстанутся навсегда. У нее разрывалось сердце. Она открыла шкатулку с драгоценностями и перебирала украшения, пока не нашла маленькое золотое колечко, на котором была выгравирована голубка.

– Хочу подарить тебе вот это, – сказала она. – Ты уже достаточно взрослая, чтобы не потерять кольцо. Мне его дал отец, когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас. Он объяснил, что раньше оно принадлежало моей матери, когда та сама была девочкой. – Алиенора надела колечко на средний палец дочери. Оно оказалось ей впору. – Ну вот, – вздохнула она. – Теперь мы с тобой всегда будем рядом.

– Спасибо, мама. – Матильда потерла кольцо краем рукава и часто заморгала.

– Ну, все на сегодня, – поспешила завершить разговор Алиенора и поцеловала дочь в щеку. – Тебе давно пора спать.

Она уложила Матильду в маленькую кровать и, когда девочка прочитала молитву, подоткнула одеяло.

– Можно мне сегодня ночью не снимать колечко? – спросила Матильда.

– Можно, но утром сразу же спрячь его в надежное место.

Алиенора еще раз поцеловала дочь, посмотрела, как та сворачивается под одеялом калачиком, так что остается одна макушка, и потом на цыпочках ушла к себе. От сдерживаемых слез болело горло. Казалось, прошел лишь миг с тех пор, как она впервые взяла новорожденную малышку на руки, и вот уже идут переговоры о ее свадьбе и нужно готовиться к разлуке с ней. Маленькой Норе не исполнилось и четырех лет, она совсем дитя, но неужели через несколько лет и ее придется отдавать в какую-то далекую страну?

Что же до ее нового ребенка, растущего в ее чреве… Сын ли, дочь ли, плоть от плоти ее… Искра жизни едва успела в нем загореться, а его будущее уже отлито в форме разбитого сердца.

Замок Акр, Норфолк, июнь 1165 года

Пока багаж не вынесли в повозку, ждущую во внутреннем дворе замка, Амлен открыл дорожный сундук – проверил, не забыт ли его любимый охотничий кинжал. Он сам положил его туда и знал, что кинжал на месте, но дополнительная проверка, пусть и в таких мелочах, помогала ему справиться с нервозным состоянием.

За окном разгорался славный летний денек. Амлен давно уже должен быть в дороге, чтобы присоединиться в боевом походе к брату. Вдоль границ с Уэльсом вспыхнула война, и Генрих запланировал летнюю кампанию для усмирения мятежного валлийского правителя Гвинеда.

Амлен собирался тронуться в путь на рассвете, но под утро у Изабеллы начались схватки, и, поскольку не так уж было важно, днем раньше он прибудет в лагерь Генриха или днем позже, Амлен решил подождать. И время потекло медленно, капля за каплей. Покои роженицы были для него закрыты, и, хотя женщины Изабеллы постоянно держали его в курсе и заверяли, что все идет хорошо, Амлен не мог справиться с беспокойством. Его мать умерла, рожая его. Он не в силах был допустить и мысли о том, что так же потеряет и жену. Она стала ему дороже жизни.

Раздувая щеки, он двинулся к конюшням. Карбонель повернул к нему большую голову и заржал. Амлен потрепал его мягкий коричневатый нос.

– Что, мой красавчик? Наверное, ждать уже недолго осталось.

Карбонель легонько ткнулся в него мордой и лизнул ему руку. Давным-давно, будучи ребенком и завидуя Генриху, Амлен покалечил коня, которого отдали ему после того, как Генрих наездился. Больше не хотелось подбирать объедки за своим венценосным братом. Отец не узнал о его хитрости и дал другую лошадь – хорошо раскормленную, холеную белую кобылу, пригодную разве что для степенной матроны. Она была еще хуже, чем старый конь Генриха, потому что из-за нее Амлен стал всеобщим посмешищем. Тогда он ужасно злился на то, что жизнь так несправедлива, но потом, повзрослев, стал стыдиться того поступка, совершенного глупым, обиженным мальчишкой. Вина до сих пор тяжким бременем лежала на его душе, несмотря на то что он исповедался и получил прощение. Помимо священника, Амлен никому не смог бы признаться в том, что сделал с лошадью, особенно Изабелле, ведь она доверяет ему. У него нет незаконнорожденных детей, потому что он сам очень страдал из-за своего происхождения в детстве, хотя и был братом короля. Его новая семья стала для него смыслом жизни, и Амлен готов был костьми лечь ради того, чтобы прославить ее.