(Англия) Элизабет Чедвик - Зимняя мантия

– А, да. – Юдо кивнул. – Друг Ральфа де Гада Норфолкского, я помню, как они вместе хохотали.

– Они соседи, – недовольно пояснила жена.

Юдо поморщился. Благодаря жене он породнился с герцогским домом Нормандии, но она была порядочной стервой. Поставить ее на место было трудно, поскольку ее брат был герцогом Нормандским и королем Англии.

– Джудит действительно вела себя с ним неблагоразумно? – поинтересовался он.

– Достаточно, чтобы вызвать симпатию, но недостаточно для скандала. Однако мне следовало быть более бдительной. Всегда найдутся лисы, рыскающие по курятнику в поисках жертвы.

– Я не сомневаюсь в твоей бдительности, – пробормотал Юдо и взглянул через зал на трех сыновей Вильгельма. И королева Матильда снова беременна… У него же всего две падчерицы, похожие на мать, и престижно» родство с домом Нормандии. Не мешало бы заделать жене сына. Она не была бесплодной, просто не хотела рожать.

– А какие у этого Уолтефа земли? Если он феодал, так, может, он годится в мужья?

– Ты хочешь, чтобы твоя падчерица вышла замуж за невежественного викинга? – Грудь Аделаиды вздымалась от возмущения.

Юдо пожал плечами. Он не собирался напоминать жене, что ее собственная мать была дочерью простого кожевника.

– Мне хотелось бы, чтобы она была довольна.

Аделаида презрительно взглянула на него.

– Сомневаюсь, что Джудит будет довольна браком с таким человеком, – ледяным тоном заявила она.

– Но она станет графиней. Возможно, нам следует разузнать, насколько велики и богаты его владения.

Аделаида возмущенно подняла брови.

– Мы можем надеяться на лучшую партию, чем Уолтеф Хантингдонский, – огрызнулась она.

Юдо склонил голову, соглашаясь, но он понял, что решение не окончательное, если судить по искре интереса в ее глазах.

В другом конце зала послышался шум. Старшие сыновья Вильгельма Робер и Ричард повалили на пол своего младшего брата Руфуса и уселись на него верхом, а Робер де Беллем пытался засунуть ему в рот грязь с пола.

Юдо следил за дракой, но не пытался вмешаться. Ему нравились старшие мальчики – жизнерадостные и бойкие, но к третьему сыну короля он относился скептически. Вильгельм предназначил Руфуса для церкви, он воспитывался в монастыре, откуда его отпустили на коронацию матери. Руфус был упитанным, скромным, с волосами и ресницами песочного цвета, он напоминал Юдо хрюшку. Да и визжал сейчас, как свинья.

– Господи, надо этого парня отправить назад, в монастырь, – пробормотал Робер Мортейнский. – Он визжит, как девчонка.

Юдо понимающе улыбнулся. Робер был кузеном Вильгельма и Аделаиды по материнской линии. Юдо он не слишком нравился, но разделял его антипатию к своему младшему племяннику. Поэтому они стояли и смотрели, как де Беллем пытается разжать зубы мальчика и засунуть в рот грязь.

Но не все были так равнодушны. Один из старших пажей Вильгельма, проходя через зал с двумя заостренными пиками, наклонился и что-то сказал хулиганам. Они надулись, но слезли с брата, хотя де Беллем успел лягнуть его в ребра. Паж, это был Симон, наклонился и помог Руфусу подняться.

Мортейн потерял всякий интерес к драке, отвернулся и сказал:

– Если он сейчас не может постоять за себя, он никогда не будет годен к чему-либо.

Юдо согласно кивнул и отвернулся.

Весь в пятнах, с трудом дыша, Руфус посмотрел на своего спасителя.

– Отец действительно пожелал их видеть?

Симон покачал головой.

– Нет, милорд, но мне показалось, что это лучший способ остановить их, не ввязываясь в драку.

– Ты должен был… дать им по ребрам, – заявил Руфус. Глаза его блестели от слез, он жаждал мести. – Они тебе этого не простят… когда узнают, что ты их обманул. – Он вытер нос рукавом – на обшлаге остался блестящий след.

Симон пожал плечами.

– Я могу о себе позаботиться, – произнес он с большей уверенностью, чем чувствовал. Он не слишком опасался сыновей Вильгельма, совсем другое дело – Робер де Беллем. – Лучше здесь не задерживаться. Я иду к оружейнику. Желаете пойти со мной?

Руфус кивнул.

– Спасибо, – сказал он. – Я этого не забуду.

Еще раз шмыгнув носом, он протянул Симону руку. Его пальцы были толстыми и мягкими, слегка влажными от пота, но Симон не показал своего отвращения. Он знал, что чувствуешь, когда на тебя смотрят как на ущербного. Да, Руфус заикается, он некрасив и неуклюж, но у него быстрый ум и щедрое сердце. Если он сказал, что не забудет, так оно будет – и с друзьями, и с врагами. Его старшие братья, несмотря на их силу и бойкость, были непоседливы, как стрекозы.

И они пошли рядом – хромой и увалень, и Руфус настоял на том, что одну пику понесет он.

Равнина простиралась до самого горизонта, травы выгорели на солнце до золотистого цвета, озера и пруды сверкали, подобно глазам, когда на них упадет свет. Сквозь жаркое марево Уолтеф видел стадо коров аббатства Кроуленд, пасущихся на пастбище.

– Ты доволен жизнью, сын мой?

Уолтеф отбросил волосы со лба и вгляделся в маленького монаха, шагающего рядом. Аббат Улфцитель выглядел так же, как и пятнадцать лет назад, когда Уолтеф впервые появился в монастыре, а ведь лет ему уже было немало. Кожа все еще была гладкой, и, хотя старые морщины стали глубже, новых почти не появилось.

– Рад бы сказать «да», – пробормотал Уолтеф. – На самом деле мне иногда хочется быть одной из этих корон, у которых всех забот – траву пережевывать.

– Тебя замучают мухи, – напомнил Улфцитель. – А осенью тебя может ждать топор мясника.

Уолтеф вздохнул.

– Вы правы, – признал он. – Не думаю, что быку живется легче, чем мне теперь… хотя неведение – его преимущество. Я знаю, что должен смиренно принять все, что случится, но мне это трудно сделать.

Монах молча повернул назад, к серым стенам аббатства. Уолтеф последовал за ним. Обычно визит в аббатство приносил ему успокоение. Как рука пахаря на ярме – любимому быку, печально подумал он. Но сегодня он не мог успокоиться из-за дошедших до него новостей. С какой охотой он поменял бы свою богатую тунику на скромную рясу монаха-бенедиктинца!

– Я вижу вокруг людей, страдающих под игом Вильгельма, – сказал он. – И я ничего не предпринимаю, прячу голову, делаю вид, что ничего не замечаю.

Монах с сомнением покачал головой.

– Разве твоя собственная судьба трудна? – спросил он. – Разве твои люди не довольны, и на твоих землях не царит мир?

Уолтеф поморщился.

– Все верно, у меня спокойно, но мне выпала более легкая судьба, чем другим. Рука короля тяжела. Мне кажется, он берет все, а отдает совсем немного.

– Но если ты восстанешь против него и потерпишь поражение, может статься, король заберет все и ничего не отдаст, – пробормотал Улфцитель. – Другие пытались и проиграли эту последнюю войну, разве не так?

Уолтеф задумался над словами аббата.

Недовольные Эдвин и Моркар сбежали и подняли восстание, но Вильгельм расправился с ними с той же легкостью, с какой бы он прибил пару мух. Братья снова были заложниками при дворе, а в самом центре Англии были построены нормандские крепости. Эдвину все еще обещали в жены королевскую невесту, но Уолтеф сомневался, что Эдвин дождется выполнения этого обещания. Похоже, нормандцы считали, что англичане не годятся в мужья их дочерям, да и племянницам, кстати.

– Эдгар Ателинг сбежал в Шотландию вместе с матерью и сестрой.

Аббат тяжело вздохнул.

– Ты бы тоже мог, будь у тебя такое желание, но я не думаю, что оно есть. Если же ты останешься здесь, то должен смириться с бременем нормандского ига. И плакаться бессмысленно.

Уолтеф скривился.

– Вы хотите сказать – или облегчайся, или выметайся из сортира?

Практичного человека, каким был аббат, не покоробил грубый язык.

– Вот именно. Нечего жаловаться на судьбу. Или принимай ее с улыбкой, или постарайся ее изменить.

Уолтеф почувствовал прилив нежности к маленькому монаху. Улфцитель сильно отличался от его родителя, великого Сиварда Нортумберлендского, но отношения Уолтефа с аббатом напоминали отношения между отцом и сыном.

– Я и пришел к вам за советом. Я сегодня получил известие и не знаю, как мне поступить. Два дня назад в Хантингдон прибыл посыльный с севера.

– Вот как… – промолвил аббат, потирая подбородок.

– Датский король Свейн послал флот в Хамбер – две с половины сотни судов с воинами, готовыми сражаться против нормандцев.

– И ты хочешь, чтобы я посоветовал, присоединиться ли тебе к ним или воздержаться? – Улфцитель видел волнение и сомнение в глазах молодого человека, и это его тревожило.

Уолтеф сунул руки под мышки, как будто борясь с соблазном, но сразу же опустил их и непроизвольно схватился за эфес своего меча.

– Возможно, это последний шанс англичан освободиться от нормандцев. Мой отец был датчанином, у меня кровная связь с этими людьми на судах. Не думаю, чтобы я покинул свои земли ради сыновей Гарольда Годвинссона, но тут все иначе, я нюхом чувствую победу.

– Для человека церкви победа и поражение пахнут на удивление одинаково – кровью и гарью, – сказал аббат, повернувшись, чтобы взглянуть на долину, откуда они только что ушли.

Уолтеф тоже повернулся, взгляд его был обращен внутрь себя.

– Если я двинусь на север и приму участие в восстании, то, возможно, мне удастся вернуть все земли, когда-то принадлежавшие моему отцу и в которых Годвинссон мне отказал.

– Моркар может иметь на этот счет свое мнение, – заметил аббат.

– Но Моркар лишен моего преимущества – союзников датчан. – На обычно добродушном лице Уолтефа появилось упрямое выражение.

Улфцитель покачал головой.

– Мне кажется, сын мой, неправда, что это не будет иметь для тебя значения. Ты все уже решил. И ты пришел не за советом, ты хотел сообщить мне, что решил присоединиться к восстанию.

– Вы не одобряете?

– Я не одобряю любую войну, – пояснил монах. – Нормандский король уже неоднократно доказывал свои способности полководца. Ты приходил ко мне и рассказывал о тех ужасах, что творились в Эксетере. Неужели эти воспоминания так быстро выветрились из твоей головы?

– Нет, – мрачно сказал Уолтеф. – Я не забываю об этом ни на минуту.

– Тогда почему ты рискуешь подвергнуть свои земли такой же судьбе?

Уолтеф вздохнул.

– Потому что я не участвовал в битве при Гастингсе. Потому что мой народ – датчане и англичане – не нормандцы. Потому что… – Он махнул рукой, давая понять, что не может выразить свои чувства словами.

– Потому что тобой управляет сердце, а не разум, – с грустью заключил аббат. – И так было всегда.

Уолтеф подергал себя за усы, как будто размышляя, но Улфцитель видел, что он уже принял решение. Он присоединится к датчанам, потому что они были «его народом», потому что родство для него превыше всего.

– Святой отец, вы дадите мне свое благословение? – Уолтеф опустился на колени в пыль перед аббатом и склонил голову, обнажив белую шею. Это напомнило монаху, какой он еще, в сущности, мальчишка.

Он мягко, со слезами на глазах, возложил руки на согретую солнцем голову Уолтефа.

– Да пребудет с тобой Господь, – тихо прошептал он, – и да проведет он тебя через все испытания.

* * *

Сотни костров мерцали в ночи, освещая расположение датских войск и присоединившихся к ним англичан. У берегов реки Хамбер стояли корабли, на резных носах которых горели фонари.

Пьяный от вина, дружеских объятий и надежды, Уолтеф пировал с сыновьями датского короля Свейна, призывая вместе с остальными смерть на головы нормандцев. Эти люди были его родней. Здесь ему не надо было сдерживаться и следить за каждым своим словом. Здесь он мог смеяться от души. Здесь он был настоящим сыном Сиварда Могущественного, здесь его принимали как героя, а не считали зеленым юнцом.

Придет утро – и датская армия, усиленная нортумбрианцами и шотландцами, людьми из Холдернесса и Линдси и саксонскими повстанцами со всех концов Англии, пойдет к Йорку, древней столице Англии. Нормандцев изгонят с захваченной земли, их проклятые замки сожгут.

Уолтеф лежал, обхватив свой топор, и думал, что пойди все по-другому – лежал бы он на пуховой перине рядом с темноволосой женой-нормандкой, а рядом, кто знает, в колыбели посапывал бы ребенок.

Ему снился бой, но, вместо того чтобы размахивать топором, он придумывал аргументы в свою защиту. Чем дольше он старался, тем ближе был к поражению. Он слышал свой громкий голос, яростный крик женщины в ответ. Вся сила была у нее, он же был бессилен. Из толпы на него смотрела маленькая девочка с синими глазами. Когда он вглянул на нее, она отвернулась, и Уолтеф как-то понял, что подвел ее.

Проснулся он в холодном поту с тяжелой головой. Крики продолжались, хотя он уже не спал, но в них не было злобы, только восторг мужчин, готовых идти на Йорк, чтобы прогнать нормандцев.