Джудит вздрогнула, отвернулась от колыбели и пошла за занавеску – в ту часть помещения, где обитали они с Уолтефом. Там центральное место занимала огромная кровать с резной спинкой, на которой змеи догоняли и поглощали друг друга. Кровать когда-то принадлежал., отцу Уолтефа, легендарному Сиварду, а до того – его отцу. Что-то языческое было в этом изображении, и Джудит это коробило. Но когда она предложила Уолтефу убрать кровать, он заупрямился и с несвойственной ему решимостью заявил, что, пока он жив, кровать останется на своем месте.

Вскоре появился и Уолтеф. От него попахивало вином, но он был почти трезв. Она слышала, как он остановился в прихожей, и поняла, что он задержался у колыбели. Он никогда не проходил мимо, не взглянув на дочь. Джудит почувствовала привычный укол ревности, а затем вину. Раздраженным жестом она выпроводила младшую служанку и села на кровать. Сорочка была туго стянута у горла, а волосы она аккуратно заплела в косы. Уолтеф отодвинул занавесь и вошел в комнату. Джудит взглянула на своего мужа, и сердце ее затрепетало от желания и паники. Она никак не могла примирить два этих ощущения. Как можно быть такой неспокойной и одновременно так к нему тянуться?

– Меня послал Улфцитель, – улыбнулся он, – Сказал, что я должен провести последнюю ночь перед кампанией не в обществе старого священника, а в теплых объятиях моей жены.

Джудит подняла брови.

– А сам ты не мог до этого додуматься?

– Вовсе нет, но он сообразил быстрее. – Уолтеф сел на край кровати и начал раздеваться. – Кроме того, – тихо заметил он, – спать с женой и не иметь возможности до нее дотронуться было для меня тяжелым испытанием эти последние недели.

Джудит чувствовала растущее возбуждение. Это похоть, подумала она. Как она ни старалась погасить желание, ничего не получалось.

– Некоторые священники говорят, что женщина остается нечистой в течение восьмидесяти дней после родов, – сообщила она.

– Восьмидесяти дней! – Уолтеф изумленно взглянул tin нее. – Ничего подобного раньше не слышал.

– Так бывает, если ребенок девочка. Полагаю, это связано с грехом Евы.

Он хмыкнул.

– Эти «некоторые священники» наверняка безумно ненавидят женщин, – сердито сказал он. – Но если тебя эта мысль беспокоит, я могу позвать Улфцителя, и он освятит нашу постель.

Джудит покачала головой.

– В этом нет необходимости, – прерывающимся голосом сказала она. – Мысль о присутствии монаха с грязными ногтями была ей противна. – Я полагаю, что сорока дней достаточно.

– Мне же кажется, что это слишком долго. – Уолтеф закончил раздеваться и повернулся к ней. Он был уже в полной боевой готовности.

– Ах, Джудит, – тихо произнес он, – если бы ты знала…

Но она знала: если одна ее половина протестовала, другая приветствовала его с распростертыми объятиями и широко раздвинутыми бедрами. Когда он приподнял ее ягодицы и резко вошел в нее, она обвила его ногами и впилась ногтями ему в спину. Кровать превратилась в корабль викингов, раскачивающийся в бурном море, а она – в рабыню, привязанную к мачте и насилуемую своим хозяином, морским волком. Она заглушила крики наслаждения, прижавшись лицом к его плечу, и с торжеством слушала его рев и чувствовала пульсацию его семени. Следующий ребенок будет мальчиком. Никакая девочка не может родиться от такого дикого и страстного совокупления.

Симон так зевнул, что едва не вывихнул челюсть. Он отдежурил двойную меру по свече времени и удивлялся, как может король быть таким выносливым. Вильгельм лег спать далеко за полночь, а встал задолго до рассвета. Симон помог королю умыться и одеться и отстоял мессу вместе с ним и другими командирами. Уолтеф тоже присутствовал – такой же сонный, как и Симон; его волосы нуждались в стрижке, а щетина на лице уже превратилась в короткую бороду. Он умудрился подмигнуть Симону, давая понять, что это избыток эля, выпитого накануне, так на него подействовал.

Теперь Симон чистил шлем Вильгельма. Он мог бы перепоручить это дело младшему оруженосцу, но с первого дня службы у короля он счел это своей обязанностью и ни за что не уступил бы другому.

Нормандская армия шла маршем уже несколько дней, без задержки продвигаясь к границам Шотландии. Никто не помешал Вильгельму войти в Лотиан, пересечь Форт и оказаться во владениях короля Малькольма.

У палатки послышался топот, и огромный рыжий жеребец заслонил свет.

– Я только что говорил с королем, и он разрешил тебе проехаться верхом, – объявил Уолтеф, наклоняясь с седла. Выглядел он куда бодрее, чем час назад.

Симон еще немного потер шлем. Соблазн проехаться верхом был слишком велик.

– Если вы немного подождете, пока я закончу. Надо навести блеск.

– Конечно, – сказал Уолтеф серьезно, хотя Симону показалось, что он заметил смешинку в его глазах. – Не годится королю Вильгельму встретить короля Шотландии не при полном параде.

Закончив все дела, Симон покинул свой пост и пошел туда, где были привязаны лошади. Уолтеф последовал за ним. Его сопровождали Тетей и Сиггурд с мечами у бедра и круглыми щитами, привязанными к спинам.

Отвязав свою лошадь, Симон схватился за гриву и легко вскочил в седло, немного бравируя своей ловкостью на глазах наблюдавших мужчин. Уолтеф ухмыльнулся:

– Не только надежный посыльный, но, как я вижу, и отличный наездник, – поддразнил он парнишку.

Симон ухмыльнулся в ответ. Затем погрустнел.

– Было время: я думал, что никогда не смогу так оседлать лошадь, – признался он.

– Я в тебе не сомневался. У тебя сила воли, как у моей жены, – несгибаемая. – Уолтеф потянул поводья и пустил лошадь рысью.

Они проехали мимо часовых по разбитой дороге, ведущей через овечье пастбище, где, однако, не паслось ни одной овцы. Местные жители припрятали весь скот, дабы он не попал на ужин к нормандским или шотландским солдатам. Ближайшим поселком был Абернетай, который, если верить разведке, находился в трех милях; там шотландцы устроили засаду.

Дул сильный ветер. На вершине холма они натянули поводья и позволили лошадям перевести дыхание. Перед ними расстилалась красивая местность, подобная искусной вышивке. Поездка и красота пейзажа отвлекли Симона, но через некоторое время он снова всмотрелся в синее пятно на горизонте. Ах, если бы он мог подняться в небо, подобно орлу, и все разглядеть!

– Король сказал мне, что дело до битвы не дойдет, – пробормотал Уолтеф, глядя вдаль. – Мы слишком сильны для Малькольма. – Он грустно улыбнулся. – Люди начинают верить, что Вильгельма Нормандского невозможно остановить.

Симон промолчал. Будучи постоянно при дворе, он много слышал, но никогда не позволял себе болтать. Умение держать язык за зубами было для него делом чести, гордости и дисциплины. Представители короля Малькольма уже побывали у Вильгельма сразу после мессы, и он знал, что произойдет, но не произнес ни слова.

– Это не так, – тихо продолжил Уолтеф. – Мы могли бы остановить его у Йорка, если бы действовали сообща и не растеряли все наши преимущества. Я не призываю к измене, – быстро добавил он, поскольку Симон тяжело вздохнул. – Датчане вернулись домой, и нет никого, кто мог бы сравниться с Вильгельмом-полководцем. Эдгар Ателинг слабак, сыновья Гарольда – пираты, и после Йорка я знаю, что моих способностей тоже недостаточно. – Он печально улыбнулся. – Человек должен знать свои слабые стороны. Да и дочь моя – внучатая племянница Вильгельма.

Симон невольно подумал, искренни ли эти слова. Похоже на то, а из услышанного сделал вывод, что у короля Вильгельма может найтись для Уолтефа лекарство.

– Шотландцы едут на переговоры, – показал он на группу всадников, появившихся на тропе внизу. Блики солнца сверкали на их копьях и доспехах. Знаменосец скакал, держа развернутое знамя короля Малькольма Шотландского, а вслед за ним на белом коне ехал очень толстый человек средних лет, напоминающий крестьянина, но с короной на голове.

Симон повернул лошадь.

– Мне пора возвращаться к своим обязанностям, и король Вильгельм желал бы, чтобы вы тоже присутствовали.

Уолтеф задумчиво взглянул на Симона.

– В самом деле?

– Да, – ответил Симон. – Могу только сказать, что это в ваших интересах.

Малькольму Шотландскому было чуть больше сорока, но виски его уже поседели. В прошлом году он дал отставку своей первой супруге и женился на сестре Эдгара Ателинга Маргарет, связав таким образом свой собственный род Данкелдов с древней западно-саксонской династией.

Маргарет хотела уйти в монастырь, но это никого не интересовало, да и сама она вскоре передумала. Похоже, она быстро освоилась, поскольку была уже на сносях. Ходили слухи, что она веревки вьет из своего мужа. Также поговаривали, что она решила приручить и окультурить шотландский королевский двор.

Малькольм Шотландский, которого собственный народ звал Большеголовым, был груб и заносчив. Даже явившись сдаваться Вильгельму, он не намеревался сделать это вежливо.

Симон разлил вино и обнес всех присутствующих. Малькольм взял протянутый кубок, подозрительно понюхал и сделал несколько глотков. Губы его искривились.

– Я пил кошачью мочу и получше, – сказал он по-французски, но с таким диким акцентом, что разобрать что-либо было почти невозможно. Лицо Вильгельма, как обычно, ничего не выражало.

– Может быть, его величество предпочтет эль? – предложил Симон.

Малькольм внимательно посмотрел на него.

– Ага, – рявкнул он, – тащи эль, хотя я сильно сомневаюсь, что ваше саксонское дерьмо порадует меня.

– И все же вы отказались от первой жены ради «саксонской» невесты, – спокойно заметил Вильгельм. – И, как я понимаю, вас можно поздравить со скорым рождением ребенка.

Малькольм скривился и сунул пальцы за красивый ремень.

– Не моги надо мной насмехаться, – прорычал он.

– Ну что вы, – вежливо ответил Вильгельм. – Я только хочу сказать, что для правителя главное – целесообразность. Разве не ради этого мы здесь собрались?

Малькольм продолжал хмуриться. Вернулся Симон с чашей из камня, доверху наполненной элем.

– Это местный эль, ваше величество, – пояснил он, – сделан в вашей собственной стране.

– Ха, и украден нормандцами, – окрысился Малькольм, но чашу взял и от, души к ней приложился. – А, это сойдет, – кивнул он и небрежно махнул рукой.

Симон поклонился и отошел. Он был вынужден согласиться с Малькольмом. Эль был много лучше их нормандского вина. Уолтеф, видимо, тоже так думал, потому что с завистью смотрел на чашу Малькольма. Симон незаметно налил еще чашу и ловко поменял ее на кубок Уолтефа, заслужив улыбку благодарности.

Переговоры шли трудно, главным образом из-за дикого акцента Малькольма и его стремления постоянно задираться, хотя он и явился сдаваться. С собой он привел двадцатилетнего сына, которого оставлял в залог своего хорошего поведения. Паренек был темным и худеньким – полная противоположность толстому и светловолосому отцу.

– Вы будете с ним хорошо обращаться, – прорычал Малькольм, – иначе я понаделаю ремней из всех нормандцев отсюда до Дархэма.

Вильгельм наклонил голову.

– Если вы будете соблюдать свои обязательства, с вашим сыном ничего плохого не случится.

Малькольм долго препирался, но в конце концов согласился почти на все условия. Тем не менее они были еще не готовы скрепить свой договор поцелуем мира: Вильгельм хотел, чтобы Малькольм изгнал Эдгара Ателинга.

– Да как я могу, – размахивал руками Малькольм, – парнишка мой шурин!

– Этот человек как заноза у меня в боку. Он постоянно подстрекает народ. Сдаваясь мне, вы принимаете меня как своего властителя и не можете покровительствовать моим врагам. Шурин он вам или нет, но Эдгар Ателинг должен покинуть шотландский королевский двор.

Хотя молчание было долгим, всем было ясно, что итог может быть только один. Выбора у Малькольма не было. Это была его плата за то, что нормандские войска отойдут назад, за Форт.

– Если я пойду вам навстречу, тогда и вы должны кое-что для меня сделать, – заявил Малькольм.

Вильгельм поднял брови.

Малькольм злорадно взглянул на графа Госпатрика:

– Не хочу, чтобы через границу на меня смотрел этот зловредный Госпатрик. Если он останется, быть невиданному кровопролитию.

Госпатрик вскочил на ноги, лицо его налилось кровью, рука коснулась пустых ножен – все оружие было отобрано при входе в шатер.

– И ты смеешь выдвигать такие требования? – презрительно выкрикнул он. – Да ты просто злобный, примитивный язычник с овечьим дерьмом вместо мозгов!

Госпатрик кинулся на Малькольма и вцепился ему в горло с такой силой, что трем крепким рыцарям с трудом удалось оторвать его и прижать к стенке шатра. Задохнувшийся Малькольм упал на колени, и Уолтеф бросился ему на помощь. Яростно сверкнув глазами, Вильгельм велел вывести Госпатрика.

– Видали? – прохрипел Малькольм. – О каком мире можно говорить, если он будет на границе?