В благодарность Симону за заботу она взялась стирать и готовить для него и его людей. У нее была своя маленькая палатка, и обычно она старалась держаться в стороне, но иногда подсаживалась к остальным с шитьем в руках или, как сейчас, чтобы погреться.

– Все так, но путь слишком тяжел, чтобы проделать его ради того, чтобы самому себе казаться праведником, – мягко сказала она. – Ты должен повернуть назад, пока не поздно.

Он невесело засмеялся.

– Уж не настолько плоха моя нога, – возразил он. – К тому же я делаю это не только для того, чтобы чувствовать себя праведником.

– Тогда для чего? – При свете костра ее глаза казались темными, а кожа золотистой.

Он поколебался.

– Не уверен, что ты поймешь, – вздохнул он. – Вот моя жена не поняла.

Она едва заметно улыбнулась.

– Я же не твоя жена.

Это были слова той, старой Сабины, и Симон почувствовал нечто большее, кроме сочувствия и жалости, которые до сих пор к ней испытывал.

– Но ты женщина.

– Да. И способна понять тебя лучше, чем твоя жена. – Она снова улыбнулась.

– Наверное.

– Так расскажи – тогда мы будем знать точно.

Это был вызов, и Симон понял, что, если он ответит на него, отношения между ними изменятся, станут более близкими. Ему надо было отвлечься. Он не хотел, чтобы она снова ушла в себя. Он взял палку и нарисовал извилистую линию на земле.

– Я сломал ногу, когда был молодым слугой при дворе короля Вильгельма, – начал он. – Долгие недели я лежал и ждал, когда срастутся кости. Перелом был тяжелым, и, хотя нога зажила, повреждение оказалось непоправимым. Я хромал и испытывал постоянную боль. Ты сама должна многое помнить.

Сабина кивнула.

– Но ты хорошо это скрывал, – напомнила она. – Когда мы были моложе, я никогда не обращала на это внимания. Для меня ты был Симоном, у тебя был сокол, которого надо было обучать, и ты вел себя… – Она быстро опустила глаза.

– Насколько я помню, ты тоже вела себя соответствующе, – мягко добавил Симон.

– Это было очень давно. – Она принялась выдергивать нитки из коврика, на котором сидела, как будто это было самое важное в ее жизни дело.

– Не так уж давно, – возразил он. – Женевьева все еще живет у меня в Хантингдоне и летает много лучше молодых соколов.

– Она была хорошей птицей, ты отлично научил ее всему, – сказала Сабина. – Даже если тебя иногда отвлекали. – Она взглянула на него и снова опустила глаза.

От одного из костров до них донесся гортанный смех женщины. Симон потер ногу и постарался не обращать внимания на вспыхнувшую внутри искорку возбуждения.

– Ты рассказывал, почему оказался здесь, – напомнила Сабина.

– Из-за тех недель, которые я провел в четырех стенах. Меня навещали. Чтобы быстрее шло время, я стал учиться грамоте, чем-то еще занимал себя, но все и всё должно было идти ко мне. Я был пленником и уже в юном возрасте понял, что многое тогда я принимал как само собой разумеющееся.

Она задумчиво кивнула.

– И теперь ты хватаешься за любую возможность обрести новый опыт, стараешься ничего не упустить.

– Более или менее, – признался он. – Я не могу позволить себе запереться в четырех стенах, а так происходит, когда я останавливаюсь. Матильда, моя жена… Я очень ее люблю, но ее устраивают эти четыре стены, которых я так боюсь. Для нее они означают надежность, не тюрьму.

– Мне кажется, то же самое можно сказать о многих мужчинах и женщинах, – пояснила Сабина. – Женщины вьют гнезда, чтобы воспитывать детей, а мужчины уходят в мир.

Сначала он рассмеялся, но, подумав, понял, что она права.

– Но вот ты не осталась, когда твой муж нашил крест?

– Нет, – ответила она. – Я пошла за ним, потому что не хотела выпускать его из виду. Да и не было у меня уже гнезда, которое нужно охранять, и детей, которых надо кормить, – Она резко встала и ушла в свою палатку. Он слышал, как она задернула полог, и понял, что ей нужно погоревать и выплакаться. В каком-то безумном порыве он хотел было пойти за ней, но здравый смысл приковал его к месту, и это мгновение прошло.

Симон вздохнул и подбросил еще угля в огонь. В последнее время тоненький внутренний голосок говорил ему, что он слишком удалился от дома и что Матильда была права, когда говорила, что трава с другой стороны холма ничуть не лучше, хоть и выглядит иначе. Письмо, которое он ей послал, не попадет к ней до осени, а он к этому времени уже будет в Иерусалиме… или погибнет. И все потому, что ему необходимо было знать, что лежит за горизонтом.

В сторонке четверо из его людей играли в кости. Он хотел сказать им о бесполезности этого занятия, но передумал. Тогда они станут от него прятаться. Даже набожным людям надо иногда отвлечься.

Он допил вино и встал. Сильная боль пронзила ногу, заставив его охнуть и выругаться.

– Милорд? – Один из игроков поднял голову и с беспокойством взглянул на него.

– Ерунда, – отрывисто сказал Симон, – продолжайте вашу игру. – Хромая, он прошел к своей палатке и отмахнулся от Тюрстана, когда тот хотел ему помочь. – Ты мне сегодня не понадобишься, делай что хочешь, – отпустил он слугу.

– Сир… – Тюрстан отсалютовал ему и присоединился к игрокам.

Симон осторожно опустился на свое походное ложе и закрыл глаза. Тюфяк был набит овечьей шерстью, и внезапно ему представилось, что он стоит среди стада овец на зеленом лугу, вдыхая знакомый запах и слушая их блеяние. Ноги у него здоровые, он широко шагает, разгоняя стадо и направляясь к ближайшему лесу. Он видит человека, который поджидает его на опушке леса. Это высокий мужчина с рыжими волосами в плаще на белой меховой подкладке. В руке у него огромный боевой топор, причем он держит его наготове, но ударить не собирается. Его шею пересекает тонкая полоска, похожая на красную нить.

Симон не отводил от него глаз. Он не испугался. Он понимал, что спит, и, если захочет, может проснуться. Но ему хотелось узнать, куда его приведет сон.

Как будто прочитав его мысли, Уолтеф улыбнулся.

– Еще один шаг, – произнес он. – Разве не к этому ты всегда стремился, Симон? Еще один шаг, чтобы доказать, что ты можешь все, на что способен человек с двумя здоровыми ногами?

Симон посмотрел вниз.

– У меня две здоровых ноги, – объявил он.

– А у меня голова на плечах, – ответил Уолтеф и, повернувшись, удалился в глубь леса. Симон поколебался и пошел за ним. Он был уверен, что должен это сделать. Иначе зачем тогда Уолтеф его ждал?

Деревья сомкнулись вокруг них, и Симону пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть тропинку.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Терпение, – сдерживал его спутник. – Мне надо тебе кое-что показать. – Он вел его дальше. Сильно пахло мхом и сыростью. Где-то выли волки, и волосы встали дыбом на затылке Симона, когда он понял, что звук приближается.

Уолтеф непреклонно шел вперед, и Симон старался не упустить из виду белый мех его плаща, потому что больше ничего не видел. Он мог поклясться, что слышит позади мягкую поступь звериных лап и шорох листьев. Уолтеф остановился, и Симон налетел на него – он был крепким, живым, а не призраком, как думал Симон.

Волки были совсем близко, их вой наполнял лес, отражаясь от деревьев и проникая ему в голову. Смрадное дыхание жаром опаляло его шею. Он схватился за пояс – но кинжала не было. Он взглянул на Уолтефа и на огромный датский топор в его руке.

– Я не могу тебе помочь, – произнес Уолтеф. – Ты предпочел последовать за мной в неизвестность. Теперь ты лицом к лицу с ней.

У него на глазах его спутник растаял в воздухе. Что-то ударилось об его ногу, и, опустив глаза, он разглядел череп, ухмыляющийся во весь рот, – отсутствие губ только усиливало насмешку. Дальше он увидел другие черепа, ряд за рядом, которые заполняли пространство между деревьями.

– Боже, помоги, – еле выговорил он. Горло пересохло. Тут волки напали. Их вой наполнял его собственный череп, и, хотя он не мог их видеть, он чувствовал их острые зубы и когти, рвущие его плоть.

– Милорд, проснитесь! Турки!

– Что? – Симон с трудом поднялся. Боль разрывала ногу, и на мгновение он был не в состоянии двигаться. При слабом свете лампы он разглядел, что на Тюрстане уже надеты кольчуга и латы.

– Арслан здесь со всей своей армией! – Голос молодого человека срывался от возбуждения и страха. – Они окружили лагерь!

Сердце Симона бешено колотилось после кошмарного сна. Прилившая к голове кровь барабанной дробью стучала в висках в такт пульсирующей боли в ноге. Неловко повернувшись, он потянулся за своей туникой и кольчугой.

Тюрстан, чьи пальцы не потеряли ловкости от страха, умело помог ему.

– Они еще не атаковали? – Дурацкий вопрос. Кто видел хоть раз турецкую атаку, никогда ее не забудет. Они мчатся на своих низкорослых лошадках, пускают град стрел из маленьких смертоносных луков и снова исчезают. Их мечи в форме полумесяца были такие острые, что с одного удара отсекали кисть человека так, что он сначала даже ничего не замечал, пока не видел свою окровавленную руку на земле у своих ног.

– Нет, милорд, но, кажется, ждать недолго. Как только немного рассветет…

Когда солнечного света будет достаточно, чтобы лучники могли видеть цель, а лошади не спотыкались. Надев пояс с мечом и прихватив шлем, Симон вынырнул из палатки, взглянул на восток и увидел тонкую полоску зари на горизонте.

Сабина уже вышла из своей палатки. Закатав рукава, она торопливо собирала ведра и котелки.

– Если будет битва, – вместо приветствия сказала она, – обязательно понадобится вода.

Симон коротко кивнул.

– Позаботься также о ткани для повязок. Если нужно, посмотри в моих сундуках.

Она согласно махнула рукой и направилась к ручью за водой.

Симон похромал к палатке нормандских предводителей. Им необходимо было подготовиться очень быстро. Как только небо станет серым, турки нападут.

Он подошел к палатке одновременно с Ральфом де Галом и Стефаном Омальрким, которые были уже в боевой готовности. Граф Бохемонд Тарантский, один из старших нормандских вождей, сидел верхом на лошади у палатки. Рядом находились Робер Нормандский и Стефан из Блуа. Бохемонд был высоким, мускулистым воином с грубыми чертами лица и голосом, способным пробить стену с пятидесяти шагов. Люди смело шли за ним в бой, потому что, помимо того что он был крестоносцем, все знали, как он дьявольски везуч.

Теперь он своим могучим голосом изложил план сражения.

– Их слишком много, чтобы остановить их верхом на лошадях, – прокричал он. – Если мы выедем им навстречу, они засыплют нас стрелами. Я послал гонца к Роберу Тулузскому, чтобы он привел свою армию нам на помощь.

– Если мы не атакуем, то что же мы будем делать? Будем сидеть здесь, как цыплята, и позволим им нас захватить? – грубо спросил горластый рыцарь, стоящий рядом с Симоном.

Бохемонд раздраженно взглянул на него.

– Мы выстроимся в оборонительное кольцо и будем ждать подкрепления, – пояснил он. – Пусть женщины и пехотинцы свернут палатки и отнесут их ближе к ручью. Женщины и те, кто не может сражаться, будут ухаживать за ранеными и носить воду тем, кто сражается. Пусть те рыцари, у кого есть латы, спешатся и образуют стальное кольцо вокруг лагеря.

– Это никуда не годится, – заорал рыцарь. – Я лучше умру, атакуя врага, чем буду изображать из себя труса.

– Никто не просит вас изображать из себя труса. – Бохемонд оскалил белые зубы. – Вы скорее изображаете из себя дурака. Хотите быть самым храбрым, тогда берите щит и встаньте в переднюю линию.

Рыцарь сплюнул и начал проталкиваться сквозь толпу собравшихся.

– Те, кто желает умереть за Христа, могут идти с ним, – крикнул Бохемонд. – Те же, кто хочет выжить и увидеть Иерусалим, выполняйте мои команды.

Несколько рыцарей, в основном приятели первого, повернулись и удалились, но большинство остались, чтобы получить подробные распоряжения.

Ральф де Гал положил свою тонкую руку на плечо Симона.

– Я видел, как вы хромали, когда шли сюда. Надеюсь, вы не будете сражаться.

Симон замер под рукой де Гала. Своим намеком тот только что лишил его выбора.

– Я могу стоять, – холодно заявил он, – и принесу больше пользы со щитом в руках, чем с ведром воды.

Де Гал расстроился.

– Я не хотел задеть вашу гордость, лишь спасти ваше тело, – заметил он.

– Милорд, намерения, которых вы никогда не имели, всегда оказывались убийственными, – резко парировал Симон и пошел к своим людям. Хотя боль разрывала ногу, он сделал все, чтобы не хромать, потому что знал – де Гал за ним наблюдает.

Едва солнце показалось над горизонтом, как турки бросились в атаку. Хотя внутри у него все замерло от страха, Симон не мог не восхититься ловкостью и изяществом, с каким турки стреляли из луков с крупов мчавшихся галопом лошадей. Некоторые подъезжали ближе и метали копья через нормандскую стену из щитов, стараясь достать тех, кто за ней укрывался.