(Англия) Элизабет Чедвик - Зимняя мантия

Священник кивнул.

– Значит, ты не его любовница, – сухо заметил он.

– Конечно нет! – возмутилась Сабина. – Я вдова с добрым именем. – Собственные слова резанули ей ухо. Останется ли у нее доброе имя, когда она вернется домой?

– Тогда твоя преданность этому человеку вдвойне похвальна, – одобрил священник. – Я знаю, где живет византийский лекарь, и отведу тебя туда. – Он жестом прервал готовый вырваться у нее поток благодарных слов. – Хочу предупредить: он дорого ценит свои услуги и презирает нас не меньше, чем мы его соплеменников.

– У меня достаточно денег, чтобы заплатить за его услуги, – ответила Сабина. – И мне безразлично, кто он, был бы хорошим лекарем.

Священник пожал плечами.

– Это тоже сомнительно, дочь моя, ты рискуешь. – Он двинулся в путь, поднимая сандалиями тучи пыли. Сабина шла за ним по узеньким улочкам Никаи, пока они не добрались до аллеи, с обеих сторон которой стояли дома с дверями, выкрашенными в яркие цвета, и каменными стенами – толстыми, как в крепости. Темноглазые, смуглые ребятишки играли в мяч на улице. Женщина выбивала вязаный половик на подоконнике второго этажа, и пыль и грязь сыпались прямо на головы.

Остановившись у красной двери, отец Жильбер громко постучал и крикнул:

– Я ищу лекаря Алексиуса. У меня больной, который нуждается в его искусстве.

Женщина, выбивавшая половик, бросила на них враждебный взгляд и с шумом захлопнула ставни. Дети куда-то исчезли.

– Греки! – фыркнул священник. – Теперь ты понимаешь, почему это пустая трата времени?

Сабина сжала губы.

– Я не сдамся так легко, – возразила она и снова постучала в дверь.

Она еще не успела опустить руку, как из-за дома вышел мужчина с недовольным выражением на лице. Он был одет в просторное одеяние, похожее на мантию, с шелковой окантовкой. В его роскошной бороде застряли крошки хлеба.

Он оглядел пришедших темными глазами. Сабина виновато опустила руку и спрятала ее за спину.

– Может человек спокойно поесть? – угрюмо спросил мужчина. – Вы, франки, настоящие варвары. – Он говорил на нормандском французском с сильным акцентом, но, поскольку Сабина не знала ни слова по-гречески, она не собиралась ставить ему это в вину.

– Простите, что побеспокоили, – с некоторым напряжением произнес отец Жильбер, – но есть больной, который нуждается в ваших услугах. Мы пришли из христианского милосердия.

– А почему вы пришли ко мне? У вас есть врачи, вполне способные на «христианское милосердие». – Он говорил с явным презрением. – У меня нет желания вмешиваться в их лечение. – Стряхнув крошки с бороды, он начал поворачиваться, чтобы уйти.

– Подождите… пожалуйста… Они сказали, что нужно отрезать ему ногу, а это точно убьет его, – вскричала Сабина.

Алексиус фыркнул.

– Ваши целители всегда так говорят. Они отрубают от человека куски с большей легкостью, чем мясник рубит мясо. – Но было заметно, что он слегка оттаял. – Я пойду, но ничего не обещаю. Вы, франки, посылаете за мной только в крайнем случае, когда обычно уже поздно. Подождите, пока я доем и возьму свою сумку. Несколько минут ничего не изменят. – Он снова исчез.

– Я предупреждал тебя, дочь моя, – кисло пробормотал отец Жильбер.

Сабина с трудом улыбнулась.

– Честно говоря, я смирюсь с его манерами, если он сможет помочь моему господину.

– На прошлой неделе я стоял и смотрел, как ваши костоправы убивают человека, – рассказывал Алексиус, входя за Сабиной в ворота дома, где лежал Симон. – Он был ранен стрелой в бедро, и я лечил его припарками, но ваши люди считали, что он поправится, только если отнять ему ногу. – Он презрительно хмыкнул. – Что сказать, он расстался с жизнью даже быстрее, чем понадобилось, чтобы отрубить ему ногу боевым топором.

– Милорд отказался расстаться с ногой, – пояснила Сабина. – Он решил, что если умрет, то умрет с неповрежденным телом.

– Мудрый человек, – заметил Алексиус. Они вошли в комнату к Симону, где было темно из-за закрытых ставен. Он метался в горячке. Тюрстан, дежуривший у его постели, вскочил и с тревогой взглянул на Сабину и незнакомого человека.

– Не беспокойся, – быстро сказала Сабина. – Мастер Алексиус здесь, чтобы помочь милорду.

– Если ему еще можно помочь, – пессимистично заметил грек, подошел к окну и распахнул ставни, впустив в комнату жаркое желтое солнце. – А я ничего не могу сказать, пока сам не посмотрю.

Симон закричал и закрыл глаза рукой от неожиданного света. Тело его блестело от пота, как будто он только что вышел из воды.

Лекарь подошел к постели и, откинув легкое покрывало, осмотрел Симона, прищелкнул языком и покачал головой.

Сабине едва не стало дурно.

– Вы можете ему помочь? – спросила она.

– Я много чего могу сделать для него, но выживет он или нет – другой вопрос. – Алексиус взял свою сумку и закатал рукава. – Мне понадобятся горячая вода и чистые льняные повязки.

Сабина кивнула и пошла к двери.

– И если у вас есть хорошее чистое вино, принесите и его. – Он наклонился над перевязанной распухшей ногой Симона и еще раз прищелкнул языком.

– Вы не собираетесь ее отрезать? – спросил пришедший в себя Симон и попытался сесть.

– Конечно, нет, – ответил Алексиус, раздувая ноздри от возмущения. – Я не ваш варварский французский живодер. – Он приложил руку ко лбу Симона. – У вас жар, но не настолько сильный, чтобы вы не понимали, что с вами происходит. Я дам вам питье, оно притупит боль, а я вычищу вашу рану и приложу примочку.

Симон лег и оскалил зубы в ужасном подобии улыбки.

– Так вы бросаете вызов священнику, который приходил, чтобы приготовить меня к смерти?

Алексиус ответил ему такой же безрадостной улыбкой.

– За мной приходили священник и женщина, – пояснил он. – Отец Жильбер занимается утешением и спасением душ. Я же врачую плоть.

Вернулась Сабина с водой, повязками и вином. Она думала, что вино нужно для смешивания снадобий, и оказалась права, но большая его часть быстро исчезла в горле Алексиуса, и только небольшая чаша была оставлена для больного.

– Выпейте, – врач протянул Симону чашу с горячим вином и настойкой трав. – Это поможет вам уснуть.

– Что это? – с подозрением спросил Тюрстан, положив руку на эфес меча.

Алексиус раздраженно взглянул на него.

– Думается, это то, что вы, франки, называете сонным зельем. Тут сок травы болиголов, белый мак и белена вместе с уксусом и брионией.

– Господи, да вы его отравите! – Тюрстан двинулся на врача, вытаскивая меч.

– Остынь! – приказал Симон юноше. – Сам подумай, если он меня убьет, то не сможет выйти отсюда живым.

– Опасно количество, а не состав, – заявил совершенно спокойный Алексиус. – Человек может убить себя одним вином, если выпьет достаточно много. Это же лекарство только притупит болевые ощущения у вашего хозяина, пока я буду делать свое дело.

Сабина, тоже начавшая сомневаться, с тревогой смотрела, как Симон пьет снадобье.

Очень скоро его веки отяжелели, и когда лекарь поднял руку Симона и отпустил, она безвольно упала на постель.

Алексиус принялся очищать и промывать рану на ноге так быстро, что за ним невозможно было уследить. Запах был настолько ужасен, что Сабина вынуждена была прикрыть лицо платком. Тюрстан заметно побледнел, но оставался на месте.

– Вижу, нога была сломана много лет назад, – сказал грек. Он промыл рану подсоленной водой. – Теперь следует сделать примочку и перевязать. – Он щелкнул пальцами, давая понять, что ему нужны горячая вода и повязки.

Сабина, превозмогая отвращение, подошла со всем необходимым к постели. Даже промытая и очищенная, рана выглядела так ужасно, что Сабине не верилось, что она может когда-либо зажить.

Алексиус коснулся воды локтем, удовлетворенно кивнул и отлил примерно четвертую часть в чашу. Достал из сумки нечто подозрительно напоминающее сырой хлеб, разломал на куски, бросил в воду и размешал. Затем уложил эту массу в рану и плотно перевязал.

– Вот так, – пояснил он. – Менять повязки будем дважды в день и посмотрим, как пойдет дело. – Он удовлетворенно крякнул и вымыл руки в оставшейся воде. Затем занялся менее серьезными ранами Симона. Их он смазал толстым слоем меда и перевязал.

– Пусть спит, – сказал он. Он собрал свои инструменты и сложил их в сумку. – Я зайду вечером, перед комендантским часом.

Сабина проводила его до дверей и дала ему одну золотую монету из тех, что оставил ей де Гал. Алексиус довольно улыбнулся.

– По крайней мере, вы платите добрым византийским золотом, а не обычным серебром франков.

– Вы нас не любите, – не удержалась Сабина, – а ведь это ваш император призвал нас помочь ему в войне с турками.

– Я считаю вас варварами, – заявил Алексиус. – И наш император просил прислать нескольких опытных наемников, а не толпу одержимых, которую прибило к его стенам. Но я не могу не признать мужества и выносливости ваших воинов и женщин, которые следуют за ними в пыли. – Он склонил голову и вышел – высокий, худой, похожий на птицу.

Сабина вздохнула, закрыла дверь и вернулась к постели Симона. Она сделала что могла. Теперь все действительно в руках Божьих и в руках византийского целителя, который явно заботился о своей репутации, даже если ему был безразличен больной.

Монастырь Элстоу, Рождество 1097 года

– Новости есть?

Матильда знала, что интересует ее мать, и вопрос вызвал у нее раздражение. – Только то письмо в сентябре, – сказала она и поежилась. День выдался очень холодным, того и гляди снег пойдет, но мать разрешила развести только очень маленький огонь в своих покоях. Джудит могла бы жить в роскошных, хорошо согретых покоях, но предпочла спартанскую жизнь, лишенную красок. Вышивки, которые она раньше так любила, исчезли в двух простых сундуках, на стенах не осталось никаких украшений – только распятие.

Джудит, с трудом передвигая скрюченные подагрой ноги, подошла к одному из сундуков, открыла крышку и достала оттуда зеленый шерстяной плащ.

– Вот, надень. – Она протянула дочери плащ и, зачерпнув угля маленькой лопаточкой, подбросила его в жаровню. – Твой дядя Стефан написал, что они разбили турок у местечка под названием Дорилаеум, но это было еще летом. Новости идут так долго. – Она перекрестилась. – Я молюсь за их успех и благополучное возвращение.

– Я тоже. – Матильда надела плащ и расправила складки. Маленькая Матильда, стоявшая рядом, стала играть, прячась под покров длинного шерстяного одеяния.

Джудит горько усмехнулась.

– Теперь ты, как и я когда-то, графиня с множеством обязанностей. У тебя круги под глазами, дочка. Ты уверена, что эта ноша тебе по плечу?

Матильда покачала головой.

– Круги у меня потому, что одна я плохо сплю, – пояснила она. – Я не разделяю твою любовь к одиночеству.

Джудит презрительно фыркнула.

– Раньше или позже нам всем приходится спать в одиночестве.

– Я знаю, но лучше пусть будет позже. Что же до управления землями… Я видела, как ты это делала, и многому научилась. Я знаю, кому доверял Симон, и доверяю тем же людям, так что все идет гладко.

– Настолько гладко, что и не заметишь, если они начнут тебя обкрадывать. Лучше никому не доверять, – предупредила Джудит.

– Никто меня не обманывает, – спокойно и с достоинством возразила Матильда. – Я не закрываюсь в покоях и не затыкаю уши. Я хлопочу, как пчела в улье, потому, что только после того, как я окончательно вымотаюсь, я могу заснуть. – Она безрадостно улыбнулась. – Да поможет мне Господь, мама, но иногда мне кажется, что твоя тень стоит за моей спиной.

Джудит поджала губы.

– Вижу, как ты меня терпеть не можешь, – вздохнула она. – Даже сейчас, когда мы помирились. Но не я тень за твоим плечом. Поищи другого на это место.

Матильда покраснела, потому что слова матери попали в цель. Возможно, она никогда так и не освободится ни от одного из родителей.

– Ты ошибаешься, – возразила она. – Мы с тобой одной крови, вот и все. Я вижу, как в будущем я стою там, где сейчас стоишь ты… и это меня пугает.

Джудит покачала головой.

– У тебя нет причин для страха, дочка, – сказала она. – На моем месте ты разожгла бы побольше огня и завернулась в теплый плащ. У тебя нет вкуса к простоте… Страсти в тебе отцовские, им здесь не место. Иди и живи своей жизнью – не его или моей.

Неловкое молчание прервал звон колоколов, зовущих монахинь на заутреню. Мать и дочь с чувством облегчения присоединились к ним.

В церкви Матильда встала на колени рядом с матерью и молилась за благополучное возвращение Симона. Маленькая Матильда вертелась как уж и не капризничала только потому, что ей был обещан кусочек сот с медом полакомиться. Уолтеф вел себя прекрасно, он, казалось, полностью погрузился в пение и молитвы. Он внимал словам священника с открытым ртом и сияющими глазами. Это было так странно для маленького мальчика, что по спине Матильды невольно побежали мурашки. Джудит тоже заметила, потому что, выходя из церкви, она сказала: