Дженнифер Доннелли - Зимняя роза

– Флоренс! Флоренс! Куда запропастился мой проклятый полевой бинокль?

– Хью, ну неужели надо кричать на весь вагон. Вот он!

Леди Деламер порылась в сумке и достала бинокль. Деламер тут же передал бинокль Шарлотте.

– Там! – крикнул он. – Словно нас дожидались! Дитя, ты их видишь?

Шарлотта приникла к биноклю и вскоре шепотом спросила:

– Лорд Деламер, а это действительно жирафы? Настоящие?

– Все шесть, – ответил он. – Ясно, как божий день… Ты в ту сторону посмотри. Видишь? Целое стадо газелей Томпсона. А этих больших неуклюжих зверей видишь? Антилопы гну. Шарлотта, ты знаешь, что́ говорят про них масаи? Они говорят, что Бог слепил гну из всего оставшегося от других зверей.

– Лорд Деламер, а как насчет львов? – спросила Шарлотта, обводя глазами равнину. – Видите хоть одного?

– Пока нет, но ты не беспокойся. Если мы не увидим их здесь, то обязательно наткнемся на них, когда окажемся на сафари в Тике. В прошлый раз я подстрелил там троих.

Слова лорда напугали Шарлотту.

– Но я не хочу стрелять львов.

Леди Деламер наградила мужа таким испепеляющим взглядом, что он побледнел.

– Дорогая, я же не сказал, что из винтовки, – торопливо проговорил он. – Мы будем их стрелять затвором фотоаппарата. Знаешь, фотограф чем-то похож на охотника. А убивать львов – ни в коем случае! Кстати, я знаю замечательного проводника. Мы попросим его отвести нас туда, где львы. Дай только добраться до Тики. Я тебя с ним познакомлю. Его зовут Сид Бакстер.

Индия, смотревшая в окно, медленно повернулась.

– Вы сказали Сид Бакстер? – вырвалось у нее.

– Да. А вы его знаете?

– Конечно же нет, – ответила Индия, натянуто засмеявшись. – Я… слышала это имя в Момбасе, – соврала она. – Полагаю, он действительно хороший проводник.

– Самый лучший. Он работает у плантаторши неподалеку от Тики. Компанейским парнем его не назовешь, но мы вытащим его с плантации. Уж если он не сможет найти Шарлотте львов, тогда никто не найдет.

Лорд Деламер продолжал говорить, но Индия почти не слышала его. Ее душевная рана по-прежнему болела. На мгновение она вновь оказалась в их квартире на Арден-стрит. Сид стоял в дверях с букетом белых роз. «Привет, миссис Бакстер», – сказал он, прежде чем ее обнять.

– Мамочка! Мамочка, тебе что, плохо стало? – встревожилась Шарлотта.

– Нет, дорогая, – ответила Индия, улыбнувшись дочери. – Просто вдруг усталость почувствовала.

Шарлотта внимательно смотрела на мать, будто взвешивая ее слова и решая, верить им или нет.

– Индия, почему бы вам не прилечь? – предложила леди Деламер. – Мы не дадим Шарлотте скучать.

– Дорогая, ты не возражаешь, если я немного полежу? – спросила у дочери Индия.

Шарлотта кивнула и посмотрела вслед матери. Индия покинула салон, направившись в спальное купе. Шарлотта знала: ее мамочка сказала неправду. Такое печальное выражение материнских глаз, как сейчас, она уже видела. Иногда мать так смотрела на вазу с белыми розами, которые всегда стояли у нее на столе. А иногда этот взгляд появлялся, когда она слишком долго смотрела на Шарлотту.

– Шарлотта, девочка моя, не беспокойся за маму, – сказала леди Деламер, коснувшись ее руки. – Мама устала от дороги и обилия впечатлений.

Шарлотта сообразила, что все ее чувства написаны на лице. Она кивнула и быстро придала лицу прежнее, безмятежно-счастливое выражение. В свои неполные шесть лет она уже знала: счастливым, улыбающимся детям взрослые задают меньше вопросов. А сейчас Шарлотте вообще не хотелось слышать ничьих вопросов. Ей хотелось только ответов.

Она повернулась к окну. Над равниной опускались сумерки. Чтобы лорд Деламер ничего не заподозрил, она то и дело показывала на разных животных, но они ее больше не интересовали. Кто же такой этот Сид Бакстер? И почему ее чудесная мамочка, услышав его имя, вдруг так погрустнела? 

Высокий молчаливый парень нагревал иголку в пламени костра. Когда иголка раскалилась, он похлопал Шейми по ноге и что-то сказал на масайском. Тепили, старший носильщик, африканец из племени масаи, говоривший на ломаном английском, перевел:

– Он говорит, твой не двигаться. Он говорит, твой совсем замереть.

– Ему легко говорить. Не его же будут тыкать иглой, – пробормотал Шейми.

Так же молча парень ввел раскаленный конец иголки под ноготь пальца ноги Шейми, толкая все дальше и дальше. Он чуть наклонил иглу, затаил дыхание, после чего медленно вытащил свое орудие обратно. Из ранки выскочило маленькое белое яйцо. Парень заулыбался.

– Песчаный блохи, – произнес Тепили.

– Песчаные блохи, – повторил Шейми.

– Очень плохой. От них ты очень болеть. Ходить нельзя. Лазать на гора нельзя.

– Слышала я о них, – сказала Уилла, прикладывая к поврежденному пальцу ватку, смоченную карболкой. – Коварные твари. Откладывают яйца под ногтями. Если, чего доброго, яйцо лопнет, пока ты его вытаскиваешь, личинки проникнут во все части тела и устроят настоящий ад. Воспаление, боли, гангрена и так далее.

– Утешила, – буркнул Шейми. – По мне, так лучше Антарктика. Минус пятьдесят, ветер завывает, метель слепит. На такой холодрыге выдерживают только пингвины. Зато никаких тебе песчаных блох, клещей, змей, скорпионов и гигантских пауков-людоедов.

– Тот паук был не таким уж большим, – засмеялась Уилла.

– Ну конечно, крошка размером с суповую тарелку!

– Будет врать.

– Я не вру!

– Может, размером с блюдце, – согласилась Уилла.

– Он прыгнул мне прямо на голову!

– Упал.

– Прыгнул!

Первый день их экспедиции начался для Шейми не самым лучшим образом. Когда проходили под деревьями, к нему вдруг прицепился крупный, жуткого вида паук. Шейми орал и подскакивал, пока не сбросил с себя мерзкое насекомое. Зрелище позабавило Уиллу, Тепили и остальных носильщиков. Этим дело не кончилось. Газель почему-то атаковала не кого-то, а именно его. Шейми поранил руку о колючий куст, затем его укусил клещ и в довершение – эта чертова песчаная блоха. Он мечтал поскорее улечься на раскладушку в палатке, где москитная сетка надежно защищает от разной летучей и ползучей нечисти.

Уилла закончила дезинфекцию его пальца. Шейми натянул носки и обулся. По сути, бдительность Тепили уберегла его от большой беды. После ужина старший проводник вдруг попросил его и Уиллу снять ботинки. Оба нашли просьбу более чем странной, но Тепили настаивал. Осмотрев ступни Уиллы, африканец удовлетворенно кивнул, а когда очередь дошла до Шейми, нахмурился и сразу позвал одного из носильщиков. Извлечение яйца было болезненной процедурой, но Шейми радовался, что его удалось обнаружить и извлечь. Инфекции всегда плохи, особенно в тех местах, где до ближайшего врача – десятки миль.

– Теперь мы спать, – объявил Тепили. – С рассвет ходить дальше.

С этими словами он удалился.

Шейми и Уилла остались у походного костра вдвоем. Они сидели за складным столом, слушая звуки африканского вечера. Уилла разложила на столе свои книги. В путешествие она взяла все книги о Килиманджаро, какие смогла. Среди них были путевые заметки венгерского путешественника Самуэля Телеки фон Сека, который первым попытался подняться на вершину Кибо, и немца Ганса Мейера, первым покорившего ее.

– Тебя здесь все раздражает. Я же вижу, – обеспокоенно сказала Уилла. – Ты жалеешь, что поехал.

– Нет, Уиллс, ничуть. Фактически я даже полюбил Африку. Конечно, без всяких пауков и блох было бы лучше, но когда мы вышли из Вои и вдалеке я увидел заснеженные вершины Кили, то испытал счастье. Эта гора просто красавица. Мне не терпится поскорее оказаться на ее склонах.

– Согласна. Африка – исключительное место, – просияла Уилла. – Золотистые равнины, уходящие в бесконечность, пологие холмы…

– Во многом похоже на Кройдон.

– Хватит меня подкусывать! Я серьезно.

– Знаю, что серьезно. И соглашаюсь с тобой. Африка на самом деле исключительное место. И самым удивительным мне кажется свобода. Здесь это не просто слово. Конкретное понятие. Состояние. Здешнюю свободу можно увидеть, как бескрайнее небо, или услышать, как цокот копыт зебры. Почувствовать, как солнце на спине. Вряд ли где-нибудь я чувствовал себя настолько свободным, как здесь. Даже в Антарктике.

Уилла внимательно посмотрела на него:

– Шеймус Финнеган, путешественник-поэт. Так я и напишу о тебе в своей книге.

Она вновь склонилась над книгами, попутно делая пометки. Шейми наблюдал за ней. Его глаза задержались на линии ее подбородка, изгибах скул и губ. Сегодня они шли почти весь день, преодолев около пятнадцать миль, прежде чем устроили привал. Оба были потными, густо покрытыми пылью, но даже сейчас Уилла оставалась для него красавицей.

Их путешествие началось два дня назад. Сев на поезд в Момбасе, они сошли в Вои, небольшом городке к востоку от горы. Путь до Вои оказался долгим. Они тащились еле-еле, и время поездки увеличивалось на многие часы. Уилла выяснила причину. Оказалось, что к поезду прицеплен личный вагон губернатора, в котором ехал некто Литтон, дипломат, прибывший в Момбасу чуть раньше их, а также его семья. Дочери Литтона очень хотелось посмотреть на зебр. С этим милым ребенком они познакомились на пляже в Момбасе. Когда же поезд наконец прибыл в Вои, был поздний вечер. Шейми и Уилле пришлось переночевать в соломенной хижине. Наутро они пешком отправились в Тавету, где, по договоренности с Будекером, должны были встретить проводников, проверить снаряжение и припасы, а потом отправиться к Килиманджаро. Оттуда их путь лежал на север, в стороне от деревень и чересчур ретивых и подозрительных местных чиновников.

Шейми находился в превосходной физической форме и поначалу сомневался, выдержит ли Уилла все тяготы пути, сумеет ли шагать наравне с ним и длинноногими носильщиками. Его сомнения оказались напрасными. Уилла шла неутомимо и без жалоб. Она ни разу не просила остановиться и передохнуть, не выказывала ни малейшего страха, даже когда на реке Вои они вспугнули жирного крокодила. По правде говоря, это она сбросила с головы Шейми того отвратительного паука. Шейми продолжал искать в ней недостатки, надеясь, что она чем-то его разочарует и заставит ее разлюбить. Но недостатков у нее не было, а его чувства к ней только крепли.

За недели, проведенные вместе, Шейми хорошо узнал характер Уиллы, все ее настроения и состояния. Он знал, что́ она ест на завтрак и как пьет чай. Узнал ее запах. От нее пахло свежим воздухом и разогретой на солнце травой. Ей нравились пожилые люди и собаки, зато она терпеть не могла кроссворды. Полтора месяца плавания в одной каюте, пять ночей на одной кровати в номере «Момбаса-клуба». Эти ночи он никогда не забудет. Он лежал, слушая ее дыхание, ощущая тепло ее тела и тоскуя по ней. Утром он просыпался и видел, что с его груди свешивается ее рука. Зная, что это может ее смутить, он осторожно выбирался из постели, но прежде обязательно целовал Уиллу – всего один раз – в лоб или щеку.

– Слушай, Форсбрук пишет, что Телеки во время восхождения на Кибо поднялся более чем на семнадцать тысяч футов, – вдруг сказала Уилла, подняв глаза от книги и ткнув пальцем в страницу. – Потом у него начали сильно кровоточить губы. Навалилась усталость, и он был вынужден повернуть назад. Чувствую, высота может подгадить и нам.

– Нам незачем спешить. Будем идти медленно, пить побольше талой воды, – сказал Шейми. – Поднимаем все необходимое, разбиваем лагерь, затем спускаемся вниз, чтобы выспаться и отдохнуть. Нам достаточно подниматься на тысячу футов в день, пока не акклиматизируемся. А вот на последних отрезках мы уже пойдем как бешеные. Доберемся до вершины и поскорее вниз.

– Хорошо, что высота Мавензи не превышает семнадцати тысяч футов. Это ободряет. Если Телеки до высоты семнадцать тысяч не страдал от кровотечения, мы тоже можем не опасаться. У нас должно получиться.

– Но Телеки находился на Кибо. Кибо, конечно, не подарок, однако Мавензи куда коварнее. Мейер и Пуртшеллер упоминают, что им повсюду встречались участки с практически отвесными стенами. Ты читала, как Мейер поднимался на ледник? Двадцать ударов ледорубом – вот чего ему стоила каждая ступенька. Добавь к этому склон в тридцать пять градусов и борьбу с горной болезнью. Наши склоны будут еще круче.

– Но у нас есть шипы. У Мейера их не было, – заметила Уилла.

Шейми подумал об альпинистских кошках, которые они захватили с собой. Эти кошки крепились к горным ботинкам и имели прочные металлические шипы. Появились они совсем недавно и еще не успели пройти проверку на пригодность.