Дженнифер Доннелли - Зимняя роза

– Еще не известно, будет ли от них польза, – сказал Шейми.

– Будет. И потом, мы располагаем более точной картой, чем Мейер и Пуртшеллер. В нашем арсенале квадрант, телескоп, астролябия. Мы будем вести наблюдения, добавлять сведения к уже имеющимся. Так к началу восхождения у нас появится еще более подробная карта.

Как всякий хороший альпинист, Уилла знала: сначала ты совершаешь восхождение глазами. Во время долгого плавания они набросали примерную карту Мавензи, основываясь на фотографиях, описаниях и абрисах своих предшественников. Но оба прекрасно понимали: можно досконально прочитать все книги, взятые в путешествие, добавить к этому свои заметки и наблюдения, и тем не менее все это им ничем не поможет, когда начнется их собственное восхождение. Вот тогда они столкнутся со множеством неожиданностей. Маршрут им придется прокладывать самим. Узнавать, где таятся ледопады и трещины, смертельно опасные ущелья и карнизы. Если повезет, они окажутся первыми людьми, достигшими вершины Мавензи. Если нет – восхождение вполне может закончиться их гибелью.

Уилла вновь оторвалась от книги и теперь смотрела на огонь.

– В сто двадцать первом году Адриан поднялся на Этну, чтобы полюбоваться восходом солнца. В тысяча триста тридцать шестом году Петрарка взошел на гору Ванту. Бальма и Паккар покорили Монблан в тысяча семьсот восемьдесят шестом, а в тысяча восемьсот шестьдесят пятом Уимпер достиг вершины Маттерхорна. Шейми, ты можешь представить их чувства? Ощущение, что ты – первый? Сознание, что твои ноги первыми ступили на вершину, а глаза первыми увидели окрестности с такой высоты?

– Уиллс, я намерен не только это представлять.

– Я тоже, – во весь рот улыбнулась Уилла.

Их глаза встретились. Шейми подумалось, будто в ее глазах он увидел нечто, похожее на страстное желание и надежду. Он был готов подойти к ней, но потом испугался. А вдруг он ошибся? Шейми смущенно отвернулся, сказав, что его разморило и он намерен лечь.

– Я тоже скоро лягу. Бери фонарь. Мне хватит света костра.

Момент был упущен. Шейми встал и пожелал ей спокойной ночи, злясь на себя за бездействие. Он попытался вновь набраться смелости и хотя бы что-то сказать, но еще раньше оба услышали дьявольский смех, донесшийся из темноты. У Шейми похолодела кровь.

– Ты только послушай! – шепнула Уилла. – Это гиены. Должно быть, из-за твоего пальца. Они чуют кровь за многие мили. Даже капельку.

Странные звуки становились все ближе и громче. И вдруг из темноты выскочило крупное, сгорбленное существо и зарычало на Шейми. Он увидел блеснувшие зубы. Гиена схватила его шляпу, лежавшую рядом с палаткой, и исчезла.

– Ах ты, мерзавка! – заорал Шейми, бросившись вслед за гиеной. – Это моя шляпа!

Он догонял воровку, а смех становился все пронзительнее. Тогда Шейми остановился. На него со всех сторон смотрели и подмигивали призрачно-зеленые глаза гиен. Шейми сообразил, что удалился от костра на приличное расстояние. Он быстро вернулся обратно, сопровождаемый новыми взвизгиваниями и тявканьем.

– Они смеются не с тобой, а над тобой, – сказала Уилла, сама с трудом удерживаясь от смеха.

– Говоришь, смеются? Сейчас посмотрим, как они будут смеяться после этого.

Схватив винтовку, Шейми несколько раз выстрелил в воздух. Тявканье стало испуганным. В кустах что-то зашуршало. Донесся звук когтей, царапающих землю. Потом снова стало тихо.

– Как думаешь, Тепили позволит нам спать вместе с ними? – спросил Шейми.

Тепили и остальные носильщики обходились без палаток. Они делали маньятту, со всех сторон огораживая клочок земли ветвями колючих кустарников. Такое сооружение было способно отпугнуть даже самую смелую и наглую гиену.

– Сомневаюсь, – сказала Уилла. – Он считает, что мы дурно пахнем.

– Откуда ты знаешь?

– Он мне сказал.

– Не мог он такого сказать.

– Мог. И оказался прав. От нас просто воняет.

Шейми понюхал собственные подмышки и поморщился:

– Надеюсь, завтра нам попадется какой-нибудь ручей. Хоть помоемся.

Уилла перечитывала свои заметки.

– Уиллс, мне будет гораздо спокойнее, если ты уйдешь в палатку. Эти твари могут вернуться.

– Ладно. Все равно чувствую себя выжатой как лимон.

Забросав костер заранее припасенными ветками, оба пошли в палатку. Было решено взять только одну. Меньше тащить. В палатке свободно помещались две раскладушки. Уединенность создавала холщовая перегородка.

– Бери фонарь, – предложил Шейми. – До кровати я доберусь и ощупью. Я возьму винтовку на случай, если гиены вернутся. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Шейми.

Он быстро разулся, снял носки и шорты и нырнул под противомоскитную сетку, натянутую над раскладушкой. С минуту он разглядывал сетку, затем повернулся на бок и увидел силуэт раздевающейся Уиллы. Ее длинные ноги, а потом, когда она сняла рубашку, – изгиб грудей. Шейми знал, что она спит в камисоли и мужских трусах, надеваемых под штаны. Шейми тихо застонал. Это было выше его сил. Дальше выдерживать такое невозможно. Он должен рассказать ей о своих чувствах, даже если его признание все изменит между ними. Но на прежние отношения у него уже не хватало сил. Шейми видел, как Уилла, сидя на раскладушке, что-то писала. Он собрался ее окликнуть, когда она заговорила первой:

– Шейми!

– Что?

Фонарь погас. Шейми слышал, как Уилла ворочается, ища позу поудобнее.

– Ты еще не спишь? – (Он промычал что-то невразумительное.) – Что делает человека хорошим альпинистом? Я пытаюсь рассказать об этом в своей книге. Джордж считает, что навыки, но я бы поставила на первое место бесстрашие. Я не отрицаю навыки. Нужно все трезво взвешивать, тщательно готовиться, проверять и перепроверять снаряжение, планировать маршрут и все такое… но в какой-то момент это нужно отпустить. Нельзя подниматься в гору, если постоянно думаешь о падении.

Шейми задумался над ее словами.

– Я считаю, что хорошему альпинисту во многом присуща самонадеянность.

– Самонадеянность? Почему?

– Смотри. Когда ты лезешь на гору, все играет против тебя. Земное тяготение, ветер, погода, высота, время, географическое положение. Ты лишь песчинка на теле монолита, который торчит здесь с незапамятных времен. Но тебе плевать на все обстоятельства. Если нет, ты бы не полезла на гору. Но ты полезла, назло всем бедам и даже смерти. По сути, маленькая блоха, взбирающаяся на гору. На гору! Что это, если не самонадеянность?

Уилла ответила не сразу:

– Пожалуй, ты прав, но тогда я должна признать себя самонадеянной.

– Хм. Есть такое. Амбициозной. Состязательной. И…

– Довольно, приятель. Этого достаточно, – засмеялась Уилла, снова помолчала, потом спросила: – Что ты намерен делать? В смысле, после Килиманджаро. Когда вернемся домой. – Ее голос звучал довольно сонно.

– Узнаю, не уплыл ли Шеклтон в Антарктику. Если нет, уговорю его взять меня с собой. А ты?

– Я снова думаю про Альпы. Мы с Джорджем много говорили про Эверест. Конечно, все это лишь разговоры. Там слишком холодно, да и высота другая, но мы продолжаем фантазировать насчет восхождения. Ему отчаянно хочется туда подняться. – Уилла зевнула. – Мне думается, Джордж за всю жизнь так и не изведает счастья, если не поднимется на Эверест. Я его спросила почему. И получила ответ: «Потому что на свете существует Эверест». Таков Джордж, еще один поэт-путешественник. Везет мне на них.

– Уилла!

– Хм?..

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

– Хм?..

Шейми помолчал, набираясь смелости, потом сказал:

– Я… я люблю тебя, Уилла. Уже давно. Я не жду, что ты испытываешь ко мне те же чувства. Я знаю: между тобой и Джорджем что-то есть. Но я должен был тебе сказать. Надеюсь, это не внесет осложнений… но что есть, то есть. Извини.

Воцарилась пауза. Шейми с болезненным напряжением ждал ее ответа. Когда ответа не последовало, он с уверенностью объяснил это себе: Уилла испугалась. А может, рассердилась.

Потом он услышал звук, как будто рядом рвали ткань. Шейми хорошо знал этот звук: Уилла храпела. Она храпела, как пьяница, и спала, как спят мертвецки пьяные люди. Спала она настолько крепко, что даже землетрясение не смогло бы ее разбудить. Это он узнал еще в «Момбаса-клубе».

Шейми сделал глубокий вдох, потом неторопливо выдохнул. Он испытывал облегчение. Надо же, поддался минутному безумию. К счастью, Уилла не слышала его признания. Их дружба продолжится без осложнений, и это его радовало. Сложности им совсем не нужны, особенно когда до Килиманджаро осталось каких-то пятьдесят миль и когда их ждет рискованный подъем на Мавензи.

Уилла продолжала оглушительно храпеть, а Шейми улыбался. Пусть ее храп и не назовешь приятным для уха, но гиен он отпугнет наверняка. 

– Четверо детей вынуждены спать на деревянных поддонах, которые их мать украла на причале, – сердито произнес Джо Бристоу. – Если бы не эти поддоны, они бы спали на сыром полу. Трое малышей больны туберкулезом. Все дети истощены. Вас это удивляет? Мать зарабатывает уборкой. Почти всю неделю уходит из дома в пять утра и возвращается в семь вечера. Отец – инвалид. Работал на причале, покалечился. Никакой компенсации.

Джо почти срывался на крик. Этот разговор происходил в подвале ветхого дома в Уоппинге. Джо остался в узком коридоре. Под колесами его коляски журчала вода, проникая в сырую комнатенку, где ютилась эта семья бедняков. Их сейчас фотографировали. Тощие дети были одеты в лохмотья. Отец лежал на односпальной кровати и тупо смотрел в пространство. Испуганный взгляд матери метался между Джо и большой черной фотокамерой, стоящей на треножнике посреди комнаты.

Человека, настраивающего фотокамеру, звали Якоб Риис. Он слушал гневную речь Джо и рассеянно кивал. Рядом стоял помощник с записной книжкой в черном переплете, занося туда каждое слово Джо.

Не выдержав, Риис подошел к Джо и тихо сказал:

– Вы очень шумите, а мне нужно сосредоточиться.

– В самом деле? – поморщился Джо. – Извините, Джейк. Увидел, как они живут, и не смог сдержаться.

Фотограф похлопал его по спине.

– Знаю, – вздохнул он. – И понимаю. Но гнев не принесет вам денег. А хорошие фото принесут. И хорошие статьи. Их прочтут хорошие люди, которые тоже возмутятся и наорут на своих членов парламента. Нам нужен их гнев, а не ваш. Так что успокойтесь и дайте мне работать.

Джо покорно кивнул. Поскольку здесь от него не было никакого толку, он решил выбраться на улицу и поискать еды, в которой столь нуждались дети и их родители. Джо поднялся в коляске по дощатому пандусу, положенному на ступени. Магазинов вблизи дома не было, и потому Джо повернул в северном направлении, где, как он помнил, они имелись.

Двигаясь по разбитым улицам, он думал над словами Рииса: «Гнев не принесет вам денег». Фотограф прав, но порой гнев оказывался единственным оружием в арсенале Джо. Гнев заставлял его сражаться. Гнев помог ему вызвать Рииса в Лондон, а также заинтересовать редакторов газет в фоторепортажах о жизни бедняков. Гнев уберегал его от самодовольства, которым страдали многие правительственные чиновники. Если повезет, то именно гнев – не его, а премьер-министра – принесет ему необходимые деньги. Все сто тысяч фунтов.

Премьер-министр уже был разгневан. К сожалению, не на условия жизни бедноты Восточного Лондона. На него самого. Премьер злился на его неумолчную критику Угандийской железной дороги и чудовищные деньги, потраченные на ее строительство. Фактически мистер Кэмпбелл-Баннерман настолько разозлился, что месяц назад вызвал Джо к себе вместе с несколькими высокопоставленными служащими Министерства по делам колоний. Расчет был на то, чтобы совместными усилиями попытаться заткнуть рот скандальному мистеру Бристоу.

– Мы предлагаем вам, так сказать, услугу за услугу, – заявил тогда Кэмпбелл-Баннерман. – Вы прекращаете ваши филиппики против железной дороги, а мы изыскиваем для вас запрашиваемые деньги.

– Сколько?

– Полагаю, речь могла бы идти о двадцати тысячах фунтов.

– Это пятая часть необходимой суммы. Ваше предложение смахивает на откровенное оскорбление, – заявил Джо, собравшись уйти.

– Да взгляните же вы на вещи трезво! Нам необходима эта железная дорога.

– Зачем? – спросил Джо. – Катать по ней кучку толстозадых охотников с такими же толстыми кошельками? Туристов, жадных до впечатлений? Доставлять захватчиков чужой земли туда, где их ждут лакомые кусочки?

– Это предельно циничный взгляд! – горячо возразил Фредди Литтон. – Угандийская линия строилась не в помощь спекулянтам, а для дальнейшего исследования земель и удобства перемещения миссионеров к местам проживания туземцев.