Дженнифер Доннелли - Зимняя роза

– Я думаю не об их бедах. О твоих, Сид. О твоих. – (Сид отвернулся; ему вдруг стало невыносимо видеть ее глаза.) – Ты хочешь дать мне крупную сумму, чтобы тебе стало легче. Чтобы продолжать жить прежней жизнью, но облегчить совесть благодеянием. Я этого не позволю.

Сид раздраженно повернулся к ней.

– Да я просто хочу тебе помочь! Помочь твоим пациентам! – крикнул он.

Они снова орали друг на друга. А ему хотелось… уложить ее рядом с собой. Обнять и попросить что-нибудь рассказать. О ее детстве. О пациентах. О чем угодно. Ее прикосновение, ее голос… они успокаивали его. Тогда бы он заснул. Сид знал, что уснет, если она ляжет рядом.

– Поступай, как знаешь, Индия, – наконец сказал Сид. – Оставь деньги здесь. Завтра я пошлю их снова и адресую Элле. Сдается мне, она их возьмет. У нее нет такого тупого упрямства, как у тебя.

Индия сердито швырнула ящичек с деньгами ему на кровать.

– Прекрасно, – сказал Сид, пристально глядя на нее. – Ты вернула мне деньги. И чего ты этим достигла? Хочешь преподать мне урок? Задеть мои чувства? Спешу тебе сообщить: меня это не задевает. Это ударит по здоровью людей, которые могли бы получить помощь в больнице. Откажись от денег, и ты останешься на своем высокоморальном островке в тепле и сухости. Тебе ведь там уютно? А можно пойти на риск. Шагнуть в грязь, где все мы топчемся, и спасти несколько жизней.

Казалось, Индия вот-вот заплачет. Усталость сделала Сида жестоким.

– Извини. Я не хотел… – начал он.

– Есть одна жизнь, – дрогнувшим голосом произнесла она. – И ту жизнь я бы очень хотела спасти. Если я возьму деньги, я не спасу, а погублю эту жизнь. Сид, тебе нужно выбираться из всего этого.

– Ну никак ты не уймешься! Твоя чертова больница еще не открылась, а ты уже пытаешься браться за тяжелые случаи. – Сид смотрел ей прямо в глаза. – Неужели ты не понимаешь, что есть что-то, помимо денег?

– Неправда! – воскликнула Индия.

Сида удивила внезапная свирепость в ее голосе. Раньше, чем он успел что-то сказать, Индия подошла к нему, обняла и поцеловала. Ее поцелуй был страстным, голодным. Сид закрыл глаза. Его волнами захлестывали противоречивые чувства: потрясение, желание, любовь, печаль и страх. Он боялся Индии и того, что она просила от него. Он боялся за Индию.

Сид обнял ее и крепко прижал к себе. Потом отодвинул. Индия вопросительно посмотрела на него. Сид покачал головой.

– Почему? – спросила она.

– Потому что ты хорошая, – сердито прошептал он. – Настолько хорошая, что даже меня заставляешь верить в лучшее вопреки собственному опыту. Я-то знаю: ничего хорошего в этой жизни нет.

– Ты не хочешь меня.

– Я очень тебя хочу. Больше, чем кого-либо из женщин, которых хотел. Но я не могу. И не сделаю. Это было бы ошибкой. Жуткой ошибкой. Ты и сама знаешь. Ты же мне говорила. Тебе стоит уйти, – как можно мягче сказал Сид. – Я велю Озу тебя отвезти. Доставит тебя в целости и сохранности на Брик-лейн и…

– Я не хочу уходить.

– Индия…

– Я… я люблю тебя, Сид.

В комнате стало тихо. Сид слышал потрескивание угля в камине, лай собаки где-то на улице и стук собственного сердца.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что люблю тебя.

– Неправда!

– Правда, – прошептала Индия, утыкаясь взглядом в свои руки, чтобы совладать с захлестнувшими ее чувствами.

Сид попытался заговорить, но не смог. Женщины говорили ему о любви, но ни одна не вкладывала в эти слова такого смысла, как Индия. Ее любовь означала целый мир. Ее любовь была всем, чего он хотел и чего боялся.

– Это было бы катастрофой, – наконец произнес Сид. – Ты ведь знаешь.

Глаза Индии были полны боли.

– Если ты меня не любишь, я смогу это понять и принять, – произнесла она. – Но если любишь, пожалуйста, не заставляй меня просить.

Сид снова обнял ее. Крепче, чем прежде.

– Я очень тебя люблю, Индия. Ты даже не догадываешься, как я тебя люблю.

Они стояли, обнявшись. Потом Сид почувствовал ее губы у себя на щеке. На губах. Поцелуи Индии были страстными и неистовыми. Его поцелуи – ранящими. Сид хотел ее. Ему хотелось обнять ее нагую, чувствовать ее тело, чувствовать биение ее сердца. Здесь и сейчас. Без предисловий. Его любовь была сравнима с темнотой, и Сид это знал. Печальной, сокрушительной, которая раздавит их обоих. Обратной дороги не будет, но сейчас Сид и не хотел возвращаться. Не надо ему обратных дорог.

Сид расстегнул и снял с нее блузку, затем камисоль. Отсветы каминного пламени плясали на ее коже, отбрасывая тени. Сид поцеловал плавный изгиб ее плеча, потом впадинку под горлом. Ее груди легко помещались у него в ладонях.

– Я не ахти как умею это, – призналась Индия. – Боюсь, сначала мне нужно выпить. Мне… холодно.

– Я тебя согрею.

– Я не про такой холод. Я подразумеваю…

– Знаю, что ты подразумеваешь. Ты ошибаешься.

Сид взялся за пояс ее юбки и сбросил юбку на пол, после чего снял нижнюю юбку. Затем расшнуровал и снял с нее ботинки и чулки. Он любовался обнаженной Индией, пил ее, как редкое вино. Покраснев под его взглядом, она подняла юбку и попыталась прикрыться.

– Не надо. – Сид отнял у нее юбку. – Я хочу тебя видеть, Индия. Ты красивая. Очень красивая. Ты это знаешь?

Он перенес Индию на кровать и лег рядом с ней. Он целовал ее губы, наслаждаясь нежностью ее кожи. Ему хотелось только эту ночь. Эту комнату. Эту женщину. Он целовал ее груди, мягкий плоский живот, изгиб бедер. Добравшись до лобка, он пощекотал волосы. Индия хихикнула. Сид повторил, пока она не засмеялась громко и не попросила прекратить. Сид просто жаждал слушать, как она смеется. Это были звуки ее удовольствия, ее счастья. Вопреки просьбам, он снова пощекотал ее и, когда она зашлась смехом, раздвинул ей ноги и стал целовать там. Сид ласкал ее лоно, пока там не стало мокро и дыхание Индии не сделалось сбивчивым.

– Возьми меня, Сид, – прошептала она. – Я хочу тебя.

Он осторожно вошел в нее, продолжая ласкать, пока Индия не раздвинула ноги шире. Тогда он обхватил ее ягодицы и проник глубже. Ему до боли хотелось Индию. Он перехватил ее испытующий взгляд. Потом Индия закрыла глаза и стала двигаться в одном ритме. Поначалу медленно.

– Как прекрасно, – бормотала Индия. – Как прекрасно…

Она искала его губы. Ее пальцы запутались в его волосах. Сид чувствовал, что ее движения становятся сильнее и требовательнее. Ее тело делалось все жарче, покрываясь липким потом. Сид ощущал приближающийся оргазм, который ему никак не удержать. В это мгновение Индия вздрогнула и выкрикнула его имя. Сид закрыл глаза и уже не противился оргазму. Он растворился в ощущениях, звуках и запахах Индии. Когда все кончилось, Сид продолжал обнимать Индию. Она дрожала. Сид прикрыл ее своей рубашкой.

– Я люблю тебя, Сид. Я очень тебя люблю, – прошептала она, ненадолго приоткрыв глаза.

Потом она снова закрыла глаза и прижалась к нему, положив голову на его руку. Сид расправил мокрые от пота локоны, прилипшие к ее щеке. Через несколько минут ее дыхание выровнялось и стало медленнее. Индия погрузилась в сон. Сид смотрел на мерцающие угли в камине. Он хотел остаться с ней на всю ночь, а когда наступит утро, снова заняться с ней любовью. Потом увезти ее куда-нибудь. Туда, где светло и красиво. На берег моря.

Индия шевельнулась в его руках и тихо вздохнула. Сид смотрел на нее, на ее прекрасное лицо и спрашивал себя, не совершил ли он самое худшее преступление в своей поломанной жизни.

– Джентльмены! Джентльмены! Где мы находимся? В Утопии? Или в Уайтчепеле? – кричал Фредди Литтон, обращаясь к мужской аудитории: грузчикам, фабричным рабочим и строителям, до отказа набившимся в прокуренный зал паба «Десять колоколов». – Мы бы и хотели жить в идеальном мире, только мы там не живем. А живем мы в реальном мире, где вынуждены сталкиваться с реальными фактами и делать реальный выбор. Голосовать за лейбористов – все равно что бросать голоса в помойку. У лейбористской партии нет никаких шансов. Любой здравомыслящий человек это понимает. Мы должны сплотиться и одолеть настоящего врага – тори, возглавляемых Солсбери.

Сидящие кивали с серьезным видом. Стоящие задумчиво почесывали подбородки. В целом слова Литтона были встречены жиденькими возгласами. Не успели они отзвучать, как в атаку ринулся Джо Бристоу.

– В восемьдесят восьмом они говорили то же самое работницам спичечных фабрик! – крикнул он с другого конца зала. – Политики, газетчики, фабриканты. Словом, все, имевшие власть, утверждали, что у рабочего движения нет шансов на успех. Это говорилось накануне забастовки работниц, требовавших повысить безопасность труда. Как известно, забастовка закончилась победой. А в восемьдесят девятом власть пыталась запугать грузчиков, требовавших повышения жалованья, и опять накануне их забастовки. Как мы знаем, грузчики тоже одержали победу. Их запугивали. Говорили: «Не надейтесь. Не смейте роптать. И не мечтайте». Сегодня я вам говорю: не слушайте их. Пусть ваша солидарность будет посланием Вестминстеру и всему миру. Я говорю вам: надейтесь. Набирайтесь смелости. Верьте. Верьте в лейбористскую партию. Верьте в меня. Но, что еще важнее, верьте в самих себя.

На сей раз одобрительных возгласов было намного больше. Они перемежались со свистом и выкриками, но Джо едва слушал их, продолжая говорить и полемизировать с Фредди.

Парламент распустили неделю назад, а на двадцать четвертое октября были назначены всеобщие выборы. Для кандидатов в палату общин наступил жаркий месяц. По всей стране они выступали с предвыборными заявлениями, вели дебаты с соперниками, сражались с критиками всех мастей. Предвыборная лихорадка охватила всю Британию, но нигде словесные поединки не вызывали такого жгучего общественного интереса, как битва за представительство от Тауэр-Хамлетс.

Время близилось к десяти вечера. Джо выступал в местном отделении профсоюза, когда ему сообщили, что буквально в двух шагах отсюда, в пабе, находится Фредди Литтон, сопровождаемый газетчиками. Сторонники Джо, жаждавшие дебатов, подхватили его на руки и перенесли в «Десять колоколов». Невзирая на усталость и охрипший голос, он не колебался. Внутри Джо бурлил гнев. Гнева было столько, что казалось, тот никогда не иссякнет.

Гнев не покидал Джо ни днем ни ночью. Никогда еще он не был настолько зол, как сейчас. Гнев служил его движущей силой, заставляя стучаться в двери, говорить с избирателями, давать интервью и произносить речи. Другие на его месте давно бы рухнули от измождения.

Джо злился на Восточный Лондон и на всегдашних спутников жителей этой части столицы: лишения, высокий уровень преступности, отчаяние и беспросветную, бесконечную нищету. Он давно уже не дрожал от холода в заплатанной куртке, и его отец давно уже не отказывался от завтрака, чтобы им с братом и сестрами досталось побольше. Джо и Фиона были богаты. Они ушли от бедности, но сейчас ему открылась горькая истина: бедность от них никуда не ушла.

Бедность разрушала семьи. И как бы далеко ты от нее ни ушел, она сумеет тебя догнать. В этом печальном факте Джо убедился на примере собственной семьи. Они с Фионой теперь жили порознь. Три недели назад он ушел из дому и нынче жил в «Коннахте», а Фиона с Кейти остались на Гросвенор-сквер. И причиной всему был Сид Мэлоун, брат Фионы. Двенадцать лет назад этот парень, не выдержав бедности и отчаяния, сломался. Сида затянул преступный мир, изменив до неузнаваемости, но Фиона так и не смогла с этим смириться.

Джо хотелось искоренить бедность. Сокрушить с той же яростью, с какой жестокое наследие бедности сокрушало его, вынуждая день за днем проводить вдали от тех, кого он любил больше всего на свете, – жены и дочери.

– Все это прекрасные, высокопарные слова! – насмешливо воскликнул Фредди, когда Джо закончил говорить. – Но слова стоят недорого. В правительстве ценится опыт. Умение работать в рамках государственной системы и решать вопросы.

– Опыт? – переспросил Джо. – Что ж, приятель, я расскажу вам и остальным о своем опыте. У меня достаточно опыта по части голода, холода и работы по шестнадцать часов в день при любой погоде. А каков ваш опыт, Фредди? Вам когда-нибудь приходилось работать на голодный желудок? Вам знаком холод, пробирающий до костей? Разумеется, нет!

– Давайте не уклоняться от насущных тем! – вспыхнул Фредди.

– Я думал, что как раз говорю на очень насущную тему, – парировал Джо, рассчитывая вызвать смех собравшихся.