— Нам, пожалуй, пора! Да, Ранджит? — сказала Сандра.

— Конечно, дорогая! — и Ранджит вытащил бумажник.

— Нет-нет, позвольте мне, — поспешил Юсуф расплатиться с барменом. Затем великий наваб, почтительно сложив руки «лодочкой», поклонился. И они расстались.

Сандра с Ранджитом вышли из клуба. Миновали ворота с бессменным привратником, который указал им на такси. Ранджит дал ему на чай. Привратник поклонился.

— К нам? — спросила уверенно Сандра.

— Куда же еще, — ответил Ранджит.

Он с облегчением закурил сигарету и сел в машину.


Таксист включил счетчик, озарил Сандру ослепительной улыбкой, небрежно бросил тонкую руку на баранку и, резко рванув с места, погнал машину вперед. Он крикнул что-то резкое обгоняемым моторикшам и лихо проехал в сантиметре от встречного автобуса.

Сандра, невольно прижавшись к Ранджиту, вскрикнула:

— Пожалуйста, осторожнее!

— Все будет о’кей, мисс. Вам в кафи-хаус? — весело спросил водитель.

— Нет, нам домой, на Марин-драйв, — небрежно бросил захмелевший Ранджит.

Перевалив через дамбу, такси миновало сияющий иллюминацией парк «Висячий сад» и выехало на набережную бухты Бэк-Бей.

На Марин-драйв машина остановилась у шестиэтажного дома, где была «тайная» однокомнатная квартира, которую через неделю предстояло оставить, так как Ранджит был уже не в состоянии оплачивать и гостиницу, и эту квартиру.

Ранджит вручил водителю шесть рупий. Тот, в знак благодарности, приложил деньги ко лбу и еще раз наградил ночную парочку ослепительной улыбкой.

Как только Ранджит и Сандра вошли в комнату, она сорвала с себя платье и, как пантера, бросилась на Ранджита. Затем стала медленно оплетаться вокруг его тела, как лиана вокруг ствола. Ее глубокий поцелуй напоминал Ранджиту о том, что Сандра высосет из него, как пчела из цветка, все, что ей нужно. Губы Сандры, поначалу горячие, стали холодеть от страсти.

«При любовном наслаждении уста женщины всегда чисты».

В синем небе сияла полная луна.

Глава десятая

Зита сидела на кухне за низким столиком и, подравнивая ножницами листики бетеля, бросала их в серебряный ящичек.

Внешне она была спокойна, как всегда, миловидна и благообразна.

В ее позе и простых движениях просматривались прирожденные грация и изящество, что так характерны истинным дочерям Великого Бхарата, плавные переходы движений тела которых сочетаются в единую гармонию с их речью, мыслями и движениями глаз.

До трех лет ее воспитанием занимались мать и няня. Позднее, когда не стало родителей, Зиту воспитывала Индира — бабушка, мать отца.

В детстве на нее никогда не кричали, не сердились. В ее присутствии взрослые никогда не ссорились, в каком бы настроении они ни были.

Обуздание чувств — главная, красная нить воспитания, основная линия личного поведения и тема проповедей. Подобный подход к воспитанию сохраняется в Индии с древнейших времен.

Истоки ведения о человеке, о его назначении, о его поведении в обществе себе подобных и среди природы отражены в ведийской литературе, упанишадах, в эпосе «Рамаяны» и «Махабхараты».

Еще Гаутама Будда говорил своим ученикам, что слишком слабо натянутая струна и излишне перетянутая — не издадут нужного звука. Истина — посередине.

Люди, владеющие собой, освобождаются от пороков и могут постичь Брахмана.

В индийских семьях воспитание развивается из этого главного зерна.

До появления пресловутой Каушальи Зита росла в атмосфере доброжелательности и любви. Подобная атмосфера царила и в семьях ее родственников.

В памяти Зиты сохранились незабываемые слова матери: «Дочка, не раздави муравья. Осторожно, милая, не бросай камешки в птичку, никому не наноси вреда».

Все это сводилось к одному — не делай зла, будь доброй и сдержанной в чувствах.

Зита успокаивала себя: «Кроме злых Каушальи, Шейлы и Ранджита, меня окружают добрая бабушка, сочувствующий дядя, преданный Раму. Адвокат Гупта хороший. Рави — красивый и, наверное, добрый, как и его родители. Плохо, что они ушли обманутыми. Пепло, младший брат Шейлы, относится ко мне с уважением и пониманием».

Эти мысли вдохновляли ее и укрепляли в ней веру в добро, которое, рано или поздно, должно победить зло.

И она терпеливо ждала своего освобождения. Она верила, что у нее со временем будет муж, который для нее все, вся жизнь, это бог на земле, это та половина женщины, без которой она не человек, не личность.

Все проделки Каушальи, и особенно последняя — со сватовством, сильно ранили молодую девушку, но она стойко переносила все. Снова и снова, день ото дня возрождалась ее душа к свету, вере, правде и добру.

Зита не помнила, когда переселились на постоянное жительство в их дом дядя Бадринатх со своей бесценной Каушальей и дочерью. Она слышала только, что тетка родом из Пенджаба, из той его части, которая после войны отошла к Пакистану.

Брат тетки, Ранджит, переехал к сестре лет десять тому назад.

Зита знала, что «речь жены, обращенная к мужу, должна быть сладостна и благоприятна». И для нее ужасно было видеть бесчисленные картины безобразного обращения Каушальи с мужем и слышать те оскорбительные слова, которыми она награждала больную свекровь.

Ранджит, в свою очередь, удивлял ее испорченностью нравов и повергал в тоску, когда издевался над всем тем, что было для нее святыней. Грубое обращение со слугами свидетельствовало о нем, как о человеке недалеком, ограниченном и невежественном.

Ранджит, легкий на помине, прервал ее мысли.

Он следил за ней, сгорая от страсти и от сложного чувства, которое изматывало его тщеславие: цель рядом, а все попытки поразить ее оборачивались неудачей.

Зита поднялась и подошла к раковине. Она включила воду и принялась промывать листья бетеля.

— Зита, — негромко окликнул ее Ранджит.

— Вы? Что вы хотите от меня? — холодным тоном спросила Зита.

— Конечно, я. Кто же еще? Мне больно видеть, — начал осторожно и как бы издалека Ранджит, — как ты страдаешь. Кто такой Рави? Обыкновенный врач, так себе, эскулапишка. Есть и получше его. Мужчины настоящие, которые подходят тебе и по рождению и по сердцу.

И тут Ранджит, приблизившись к Зите, спросил прямо, без обиняков:

— Зита, а я тебе нравлюсь?

Зита молча промывала листья. Закончив эту работу, она вновь вернулась к столику, смущенная столь бесцеремонным вопросом.

— Я люблю тебя, Зита, дорогая! — театрально воскликнул Ранджит с волнением в голосе.

И чем больше он говорил, тем сильнее в нем закипали страсть и влечение к Зите.

— Я умираю от любви, Зита, моя госпожа, богиня! Неужели ты не замечаешь этого? — после короткой паузы сказал Ранджит.

Поколебавшись несколько мгновений, Ранджит бросился к Зите, обнял ее и попытался прижать к себе ее гибкое молодое тело.

Но Зита, как дикая лань, быстрым и ловким движением освободилась от его объятий.

— Оставьте меня! Бабушка, помогите! — крикнула Зита, сама не своя.

Ранджит, прерывисто дыша, вновь бросился к Зите.

— Зита, я люблю тебя! Иди ко мне, любовь моя, — бормотал он, схватив ее за плечи.

Зита резко отпрянула от него, разорвав сари, и громко позвала на помощь.

Но Ранджит вновь заключил ее в свои объятия.

Собрав все силы, она оттолкнула его, и он, потеряв равновесие, ударился плечом о распахнутое окно.

Зазвенело стекло, разбитое вдребезги.

— Бабушка, дядя, помогите! — вся в слезах не переставала кричать Зита. Она дрожала, как пальмовый лист под дождем.

— Зита! Что с тобой? — послышался возглас Индиры. — Кто бьет стекла? Что случилось? — и кресло-каталка, как боевая колесница, ворвалось на кухню.

Влетела Каушалья, в цветном халате, с распущенными волосами. Она мгновенно оценила обстановку.

— Кто разбил стекло? — прокурорским тоном спросила Каушалья.

Вбежал Бадринатх. Он, заикаясь, только и смог выговорить:

— Что здесь происходит, Ранджит?

— Ранджит, как тебе не стыдно обижать сироту? — строго спросила Индира, сверкнув глазами сквозь стекла очков. — Ты не имеешь никакого права прикасаться к ней, — добавила она сурово.

Весь дом был на ногах.

Вбежал Пепло, а за ним — Шейла.

Раму стоял в стороне и молча наблюдал за происходящим.

Ранджит почувствовал, что капкан вот-вот сработает. Чтобы выкрутиться из создавшегося положения, он грубо солгал:

— Зита украла мой бумажник, когда убирала мою комнату!

— Это неправда! — в испуге, потрясенная таким наветом, вскричала Зита. — Бабушка, дядя, это — неправда! Я не брала денег! Можете меня обыскать. Боже мой, как не стыдно! Я не брала…

И Зита, опустившись на табурет, зашлась в рыданиях.

— Успокойся, внученька, — увещевала ее бабушка, ласково гладя Зиту по ее прекрасной головке со свежей розой в черных волосах.

Все бросились искать бумажник.

Каушалья была впереди всех. Она с радостью подхватила наглую и грубую клевету, так удачно подброшенную ей братцем, для того, чтобы жестоко наказать Зиту.

Ранджит незаметно передал ей свой бумажник, и подлая ведьма Каушалья, воспользовавшись суматохой, которая царила в доме, ловко подсунула его под подушку на постели Зиты.

Через некоторое время суеты и беготни из комнаты в комнату Каушалья сказала:

— Бадринатх и вы, дорогая Индира, прошу, пройдемте в комнату Зиты и все вместе поищем кошелек. Бог знает, что происходит! Не хватало еще воровства в нашем доме! — подвывала она, нагнетая атмосферу. — Воспитали невесту, красавицу! И вправду, в тихом омуте черти водятся, — заключила она.

Все домочадцы двинулись по направлению к комнате Зиты, которая, рыдая, не могла вымолвить ни единого слова.

— Внученька, милая, дорогая, успокойся, не плачь, — приговаривала бабушка, — пойдем к тебе. Пусть все убедятся, что это — гнусная ложь.

Каушалья торжественно отбросила подушку своей пухлой холеной рукой. На простыне, цвета свежевыпавшего снега, лежал красный кожаный бумажник Ранджита.

Воцарилась внезапная тишина.

Первой заговорила Каушалья:

— Вот негодница! Воровка! Хотела украсть деньги в доме, где ее кормят, поят, одевают и обувают!

— Бабушка, дядя, я не знаю, как он здесь оказался, я его не брала, этот злосчастный кошелек! Зачем он мне? — сквозь слезы оправдывалась Зита.

— Ты его взяла, негодяйка, подлая воровка, ты! — яростно кричала тетка. — Наказать ее надо за такое неслыханное преступление. И кого только мы держим в доме, кого кормим, воспитываем, окружаем заботой, — продолжала злобно причитать Каушалья.

Зита, бледная и ослабевшая от бессилия доказать свою невиновность, подошла к бабушке, схватилась за ее кресло, как утопающий за соломинку, и голосом, полным истинного страдания, промолвила:

— Бабушка, я не брала деньги, я не виновата. Это ложь, ложь. Кошелек явно кто-то подложил.

Ранджит, опасаясь, что дело может принять нежелательный для него оборот, подавляя ярость, бросил:

— Я сам займусь ее воспитанием. У меня практика в этом деле хорошая.

И он, сняв широкий кожаный ремень, размахнулся и сильно ударил им девушку.

Зита, вскрикнув, отскочила, как раненая газель.

Индира со стоном откинулась на спинку кресла и с криком: «Не троньте ее, не троньте!» — уронила голову на грудь и потеряла сознание.

Ранджит с садистским упоением наносил удары.

Зита, заслонив голову руками, уклонялась от ударов, насколько это было возможно.

— Бабушка, спасите меня! — кричала Зита. Сердце ее, казалось, вот-вот выскочит из груди. Сари на Зите лопнуло в нескольких местах. Ей казалось, что еще немного — и она умрет. Да, она умрет. Лучше умереть, чем жить среди таких в самом деле мерзавцев, как ее тетка с братцем.

Вдруг Зита перестала плакать и кричать. Она остановилась. Опустила руки. Не защищалась.

Ранджит было замахнулся, чтобы вновь нанести ей удар, но застыл от неожиданности. Затем медленно опустил руку. Золоченая застежка ремня звонко ударилась об пол.

— А ты, старая, знай: воспитание девчонки я должен продолжить, — обратился он к Индире.

Индира, с трудом придя в себя после того, как Бадринатх дал ей понюхать мускуса и сбрызнул лицо розовой водой, хрипло произнесла:

— Не тронь ее, Ранджит. Не тронь! Поди прочь!

Она подъехала к Зите.

— Не плачь, милая, не плачь.

Зита не плакала.

Глава одиннадцатая