Навстречу им вышел Раму, а за ним Каушалья в халате из голубого шелка, затканного крупными пестрыми цветами. Она во все глаза рассматривала вошедших, на миг застыв от удивления и, как сова, округлив глаза. Вслед за ней по лестнице спустился Бадринатх. На нем была белая рубашка и серые брюки на подтяжках. На его носу красовались очки в блестящей оправе.

— Вы ее мать? — обратился к Каушалье полицейский и жестом дубинки указал на Гиту, которая стояла в непринужденной позе. На губах ее играла улыбка, а на лице не было и тени смущения.

— Мы… мы… мы… приемные… — начал, заикаясь, Бадринатх.

— Она наша приемная дочь, воспитанница, вот как надо отвечать! — оборвала его Каушалья.

— Да, — выдавил Бадринатх междометие, которое далось ему нелегко.

— Это ваша воспитательница? — указывая на Каушалью, обратился к Гите сержант, привыкший к ведению допросов и протоколов.

— Да зачем она мне нужна?! — с отвращением ответила Гита и отвернулась от Каушальи.

— Как я рада, милочка, что ты опять вернулась к своей тете, — запела та, расточая ласковые интонации и улыбаясь.

— Э-ге-ге! Мало ли что ты рада, дорогая толстуха! — дразня ее, парировала Гита.

— Ее надо не только воспитывать, но и лечить, — резонно заметил полицейский с дубинкой.

— Как только вы уйдете, я займусь ее лечением, обязательно займусь, — ответила Каушалья с прозрачными намеками. — Кажется, нужно возобновить процедуры, — заключила она аллегорическим выражением, которое не поняли, пожалуй, только полицейские.

— Я понял, что мы задержались у вас, — тактично сказал сержант и тронул блестящий козырек фуражки.

— И я тоже, — вставила Гита.

— Нет, доченька, ты с ними не пойдешь! — отрезала Каушалья.

Полицейские поспешно удалились, закрыв за собой дверь.

— Что-что?! — со смехом воскликнула Гита. — Ну уж нет, моя дорогая! Один раз пошутила и хватит! Во второй раз от твоей шутки мне уже не смешно.

В это время появилась Шейла в блестящем платье-мини. Она с удивлением рассматривала Гиту, оценивая ее брючный костюм.

Ее младший брат Пепло, сияя и не скрывая радости, подошел к Гите.

— Вернулась! Зита! Девочка моя вернулась! Зита! Зита! Зита! Где ты столько времени пропадала? — послышался хрипловатый возглас Индиры, которую на кресле-каталке вез Бадринатх.

— Бабушка! Наконец-то вернулась наша Зита, — подбежав к бабушке, звонко вторил ей Пепло.

— Как ты могла оставить свою бабушку! — протягивая руки к Гите, со слезами вопрошала Индира.

— Зачем ты ушла от нас, сестра? — серьезно спросил Пепло, и голос его надломился. Он подошел к Гите, которая обняла его за плечи, и мальчишка, чуть не плача от радости, прильнул к ней.

— А… а! Сейчас рады! А искал ее кто-нибудь, кроме меня? Я, как проклятая, бегала по всему городу! Только позорилась! — упрекая всех домочадцев, закричала Каушалья.

— Все-таки, Каушалья, девочка нашлась. Тебе не следует так ругаться, — пытался урезонить ее супруг.

— Она опозорила нас! — завопила Каушалья. — Вот чего ей не следует прощать, — подняв руку вверх, отчеканила она и, резко повернувшись к Гите, строго заявила: — Знай только одно: еще хотя бы раз уйдешь из дома, изобью до смерти! — с этими словами она влепила Гите мощную оплеуху.

— Пойдем, дочка, — бросила она Шейле.

— Э…э…э… — мямлил раздосадованный Бадринатх.

— Ты что это? Может, извиниться захотел?! А ну, за мной! — скомандовала ему Каушалья грозным голосом.

— Бэ…э…э…бэ… — только и смог, словно ягненок, проблеять Бадринатх, совершенно подавленный напором своей благоверной.

Гита, не в силах оставаться больше безучастной и желая отомстить обидчице и за себя и за Бадринатха, хотела приемом «уложить» толстуху на пол, но стон и возгласы:

— Зита, милая, где ты? — остановили ее. Она подбежала к креслу-каталке.

— Боже мой? Что с ней? — с состраданием в голосе воскликнула Гита.

— Бедняжка потеряла сознание, — тихо ответил Бадринатх.

— Бабушка! Бабушка! — закричал Пепло. — Что с тобой, бабушка?!

— Позвольте, я отвезу бабушку в ее комнату, — пробормотал испуганный Бадринатх и пошел, осторожно толкая перед собой кресло-каталку. Гита и Пепло пошли вслед за ним.

Гита, обладая чутким и отзывчивым сердцем, сразу прониклась глубокой жалостью ко всем в этом доме, кто страдал от злого нрава Каушальи.

— Что мне еще сказать тебе, девочка? — продолжил Бадринатх прерванный разговор, когда они вошли в комнату бабушки. — Уже три дня у нее высокая температура, но никому до этого нет дела. Лекарство давно кончилось, — с горечью в голосе проговорил сын, сверкнув очками в тонкой золоченой оправе. — Если бы у меня были хоть какие-нибудь деньги, я бы купил, что надо. Но кто из них даст хотя бы одну медную монету?

— Сестра, — вступил в разговор Пепло, — когда тебя не было, бабушка попросила маму купить ей лекарство, но она так сильно раскричалась на нее, что бабушка только закрыла лицо руками и заплакала.

Гита, слушая слова этого доброго мальчугана в коротких штанишках и футболке, очень расчувствовалась. В ее больших черных глазах светились искры истинного сострадания и понимания.

— Ты сама знаешь, какой суровый нрав у твоей тетушки. Но она стала сущим дьяволом, когда ты ушла, — голосом, полным обиды и безысходности, сказал Бадринатх.

Гита посмотрела на благородное лицо Индиры, изможденное болезнью. В это мгновение глаза старушки открылись, и она, вздохнув, медленно и тихо позвала:

— Зита, Зита, Зита! Где ты? Подойди поближе! Ты оставила меня! Не уходи!

— Нет, бабушка, я пришла! — быстро ответила Гита, и по ее голосу можно было догадаться, что она приняла какое-то решение. — Я больше не уйду, я буду с тобой, бабушка! — продолжала она с нежностью в голосе.

— Зита, ты здесь! Теперь я чувствую, что ты здесь. Я плохо слышу твой голос, но ты не покинешь меня, я знаю. Ты всегда была доброй ко мне, — Индира замолчала, переводя дыхание. В комнате было тихо. Размеренное тиканье настенных часов делило неумолимо текущее время на секунды, минуты, часы… В стекло билась, настырно звеня, заблудившаяся оса.

Пепло, моргая увлажнившимися глазами, смотрел то на бабушку, то на Гиту.

— Мне будет так больно, так больно и тяжело, если ты опять уйдешь, — со стоном и бесконечным страданием в голосе проговорила Индира сквозь слезы.

Гита ощутила безвыходность своего положения. Совесть не позволяла ей покинуть этот дом сейчас. Она понимала, что своим уходом доконает эту старушку. Круг замкнулся, и она решилась:

— Нет, нет, бабушка, теперь я не уйду. Мне непременно нужно остаться, хотя бы для того, чтобы ты жила! Мне нужно наказать зло в этом доме, и я накажу его! Я клянусь! — многозначительно закончила она, нежно пожав сухую и узкую ладонь Индиры.

Глава третья

Итак, Зита волею судеб, сама того не подозревая, вновь очутилась в доме, где она впервые увидела божий свет и впервые вдохнула воздух этого мира.

Не знала она и того, что Лила, ее теперешняя «мать», принимавшая роды у ее родной матери, Лалы, тайно припрятала ее сестру-близнеца, рожденную вслед за ней, и воспитывала ее все эти быстро пролетевшие восемнадцать лет, назвав девочку Гитой.

Зите казалось, что живет она в этом доме давно… Окруженная заботой и лаской Лилы, вниманием красивого молодого Раки и уважением со стороны соседей, она постепенно возрождалась к жизни.

Однако нравственные потрясения, пережитые отчаяние и безысходность, в результате которых Зита приняла решение уйти из жизни, а также сам факт реализации этого решения в физическом смысле — падение с высоты, нанесли ей не только сильную психологическую, но и физическую травмы, отразившиеся на способности мозга проецировать прошлое в настоящее; иными словами, бедняжка лишилась памяти, или, выражаясь научным языком, находилась в состоянии амнезии.

По своему характеру и наклонностям она оставалась прежней. Делала простую будничную работу по дому легко и непринужденно. Ходила на рынок за овощами и фруктами, стряпала и убирала. Но изредка у нее появлялась задумчивость, рассеянность и временами даже некая отчужденность. Ничего не подозревая, все эти изменения в своей дочери Лила приписывала последствиям ее недавней попытки покончить с собой.

Рака, уверенный, что спас Гиту, свою партнершу, а не Зиту, ее сестру, впал в уныние, удивляясь такой перемене в ней. Дважды он приводил индийского лекаря, вайдью, — чтобы тот излечил ее.

Вайдья, седой старик с козлиной бородкой, в белом домотканом дхоти поверх бедер, дал Зите понюхать мускуса и сбрызнул ее лицо розовой водой. Затем зажег благовонную сандаловую палочку и кратко отслужил пунджу, шепча посиневшими тонкими губами молитвы — мантры. После этого он обвел ладонями голову Зиты, не прикасаясь к ней, и откланялся, поочередно приложив правую руку ко лбу и груди.

Впечатлительная и отзывчивая, Зита вносила в бедный быт этих простых людей любовь и доброту.

В силу религиозного сознания индийского народа, что все люди — братья, равные перед Богом, родственники, общение происходит в атмосфере открытости, уважения, сострадания, непринужденности. Поэтому хозяин соседнего дома называл Зиту дочерью, а его дети — сестрой. Жизнь ее потекла размеренно и безмятежно; все здесь было ей по душе и по сердцу.

Особенное чувство она испытывала к Раке, этому непосредственному, простому и доброму человеку, красивому и молодому парню. Когда он приходил к ним в дом, она не сводила с него своих нежных и заботливых девичьих глаз, и очень огорчалась, если он напивался, что случалось не так уж редко.


Сидя во дворе на большом камне, разогретом солнцем, Рака и Чино, анализировали сложившуюся ситуацию.

Их явно беспокоила перемена в «Гите», которая произошла с ней после попытки утопиться в священных водах.

— Я не могу понять, что это с ней случилось? — с досадой говорил Рака, стукнув кулаком по колену. — Была, как огонь, стала холодной, как лягушка! — И он с возмущением и полным недоумением на лице вскочил на ноги.

— Конечно, прыгнула в воду обыкновенная девушка, а достали мы оттуда какую-то речную русалку, — рассудительно заметил Чино своим ломающимся голосом.

— Да, и такая спокойная стала, — пожав плечами и округлив глаза, озадаченно изрек Рака. — Мост удачи прогнулся под нами, дорогой Чино, — высокопарно заключил артист. — Вот тебе раз! Надо же такому случиться! — не унимался он. — Даже противно! С такой не поругаешься, это на нервы действует. И заметь, мой мудрый товарищ, она даже не заикается о выступлениях, как будто я теперь сам должен ходить по веревке.

— А спросите-ка ее, хозяин, пойдет ли она теперь с нами работать? — смело предложил мальчишка.

С одной стороны, такая кротость, слетевшая, как голубь, на голову «Гиты», нравилась Раке, но с другой стороны, жизнь требовала свое — надо было работать, зарабатывать на «хлеб насущный», а из-за нее он вот уже несколько дней шляется без дела.

Немного подумав, Рака ответил на предложение Чино:

— Иди-ка вот сам к ней и спроси, чего она хочет.

— Сейчас! — обрадованно сказал мальчик и быстро направился в дом.

— Без нее нам и делать-то нечего, — промолвил Рака вслед удалявшемуся Чино.

Сидя на табуретке за низким столиком, Зита перебирала бобы в глиняной миске.

Чино, собравшись с духом, подошел к ней и тихо спросил:

— Ты еще долго будешь, ну, это самое, — он никак не мог подобрать подходящего слова, — ну, бастовать! — наконец осенило его.

— Бастовать? Что значит бастовать? — удивленно спросила Зита мальчишку и внимательно посмотрела на него.

Почесав затылок грязной ручонкой, Чино ответил:

— Ну да, отдохнула немного — и хватит, работать надо!

— Работать? Конечно, пожалуйста! — просто согласилась Зита, совершенно не подозревая, о какой работе идет речь.

— Тогда идем, — обрадовался Чино.

— Только спрошу у мамы разрешения, — объяснила ему Зита.

— Что ты, доченька? — заволновалась Лила, услышав слово «мама».

— Раньше не спрашивала, — с укоризной констатировал мальчишка.

— Что это ты хочешь спросить у меня, доченька? — повторила Лила.

— Чтоб отпустить ее, — опередил Зиту осмелевший Чино.

— Ты меня отпускаешь? — спросила Зита Лилу, которая подошла поближе.

Рака услышав, что его партнерша снова согласилась работать, повеселел и тоже зашел в дом.

— Если тебе хочется, доченька, можешь пойти, а если не хочется, оставайся. Я тебя не принуждаю, — мягко ответила Лила.

— Ха! А что она дома-то будет делать? Посмотрите, какая дохлая стала! Начнет работать, глядишь, и оживет немного, — включился в разговор Рака.