Зита стояла в нерешительности. Неопытность юного сердца, в котором не было зла, несмотря на все усилия окружающего ее мира, не могло принять твердого решения. Чистота доверчива, общительна и вездесуща. Зита не любила этого человека, но вместе с тем и не могла его ненавидеть, и вообще, Зите было незнакомо чувство ненависти.

Злой силе нестерпима атмосфера чистоты. И в этом большая, глобальная победа таких, как Зита.

— Твое положение в доме очень печалит и волнует меня. Я не враг тебе и мог бы быть твоим защитником.

Зита молчала.

Ранджиту нравилась эта красивая, благородная и юная девушка, богатая наследница, — ведь все, что принадлежало семье, и этот дом родители записали на нее.

Ранджит не знал, какая страсть более раздирает его — страсть к богатству и власти или любовь к этой девушке. А может, и то, и другое?

Как знать?

Ясно одно — Ранджит был эгоистичен, самолюбив и жаден, а потому хитер и коварен. И более напоминал сына тьмы. Сыны света всегда ратуют за единство всего сущего.

Эгоизм и гордость разделяют людей, а потому они отвергаются всеми религиями мира.

Зита не знала всего этого, но сердце девушки — ведущее.

Знания женщины черпают из своего сердца, а мужчины — из книг.


В это утро, собираясь на службу, Бадринатх, дядя Зиты, брат ее отца, чистил ботинок. Его волосы, зачесанные назад, были наполовину седыми — сизыми, как крылья голубя.

Дядя, кстати, обладал одной из известных качеств этой птицы — кротостью.

Но эта кротость порой переходила в безволие; он давно был «под башмаком» у жены. Она вертела им как хотела.

У него на глазах унижают, издеваются и заставляют делать самую черную работу его родную племянницу, а он только словами защищает, а делом — увы! — нет. И в результате — попустительствует.

Его мать больна, у нее хронический бронхит, а денег на лекарства и лечение у жены не вырвешь.

Не жизнь, а кошмар. Он осознавал это, но инерция жизни, ее поток нес его, как щепку, дальше и дальше к тому берегу, куда уходят все. Но он надеялся, что все скоро кончится, если удачно выдать Зиту замуж. Для этого есть все основания. Род древний, княжеский, его деды были богатыми землевладельцами, потомками касты раджпутов — «царских сыновей». Еще до сих пор поются баллады по всей Индии о героических деяниях его предков в борьбе с мощной империей Великих Моголов. Эти герои: рана Санга и махарана Пратал — победили в восемнадцати жестоких битвах императора Акбара.

При этих воспоминаниях Бадринатх вздрагивал и корил себя за то, что дух великих предков покинул его. Старость? — Может, и она. «Не радует луна мучимого холодом, не радует солнце мучимого зноем, не радует жену муж, иссушенный старостью».

Ведь он пока хозяин в доме и мог бы все взять под свой контроль. Но не тут-то было. Каушалья своим безудержным темпераментом, жадностью, невежеством и слепой любовью к дочери Шейле подавляла его.

Каушалья, желая, чтобы ее дочь имела ученого, высокородного и богатого мужа, холила ее, держала в неге и довольстве.

По ее настоянию дочь отдали учиться в английский колледж, чтобы не ударить в грязь лицом перед другими богатыми семьями.

Этот снобизм, стремление к западной цивилизации, рабское преклонение перед ней — болезнь многих в Индии, которую занесли англичане. Это глубоко национальная беда.

Слишком занятые практическими устремлениями, англичане нисколько не наслаждались тем, что составляет роскошь, изящество и очарование Индии. Для них все это казалось пошлым и обыкновенным. Вообще они презирали все, что несходно было с привычными им понятиями.

Тщетно раскрывалась перед ними природа Индии, пленительная, простодушная и вместе с тем дикая и величественная; для устройства парков они не использовали ее богатство, а искореняли, насаждая растительность, чуждую местному климату.

И по сей час близ английских зданий уничтожается все, что напоминает Азию.

Они истребляли пальмы. А ведь Бомбей построен на месте великолепного пальмового леса.

Чем это можно объяснить? Тоской по родине? Уверенностью, что все европейское лучше азиатского?

Безнравственно пренебрегать природой, изумительной в своей простоте, и насаждать искусственную, не гармонирующую с законами экологии.

Но почему сами индийцы заражены тем же неприятием всего своего?

Вот и Каушалья туда же, и Шейла с ее английским колледжем.

Сколько раз, вспоминал Бадринатх, я говорил и настаивал на том, чтобы отправить Шейлу, как Зиту, в обычную индийскую школу!

Однако его настоянию пришлось рассыпаться в прах под натиском совместного словесного муссона жены и дочери, сопровождавшегося треском разбитой посуды. «Как не свить веревок из песка и не завязать в узел воздух, так и не исправить, видимо, характер и нрав жены», — думал Бадринатх.

Конечно же, он страдал, страдал, как старый израненный воин на поле боя. Бадринатх часто вспоминал брата Рао — этого светлого, чистого человека. Любил он его бесконечно и его молодую жену Лолиту!

Но луч, светлый луч пронзал темноту его мыслей. Этот луч — Зита, которая вобрала лучшие черты женщин его рода. Зита — его надежда. Он верил в ее судьбу, ее счастье. И радость поселялась в его старое и страдающее сердце.

Блажен тот, у кого радость в сердце, разве земля не покрыта кожей для того, у кого ноги обуты?

Крик супруги вывел Бадринатха из блаженного состояния.

— Ишь, нескладеха. У тебя и руки-то не так приставлены, как у добрых людей!

— Ну что ты трешь? — набросилась Каушалья на оторопевшего мужа, который, сверкая оправой очков, удивленно посмотрел на нее.

— Чищу ботинки, — заикаясь, ответил он просто.

— Зита, а ну, вычисти ботинки дяде, и до блеска, поняла? — приказала тетка подошедшей племяннице.

— Мало у нее другой работы по дому? — попытался защитить дядя племянницу.

— Мало у нее работы! Меньше будет есть и больше двигаться, скорее похудеет, — отрезала толстуха.

Ранджит стоял у своих дверей, жевал бетель и усмехался в усы. Но не вмешивался. В душе он был рад, что его сестра так школит Зиту. Он попробует на контрастах, хитростью и вероломством захватить дичь в искусно расставленную сеть.

«Ум мой превыше всего! О, благословен Господь, украсивший сад человеческой плоти розой разума!»

И Ранджит, довольный, закрыл за собой дверь.

Зита быстро убрала в ванной комнате после омовения тетушки. И тут же принялась чистить ботинки.

— Не переломится, пусть работает! — бросила тетка.

— Когда этот адвокатишка принесет за Зиту деньги? Наняли адвоката! До какой же степени нужно было не доверять брату, чтобы нанять адвоката, который распоряжался бы деньгами девушки, — съязвила с удовольствием Каушалья и продолжала, кипятясь все более и более:

— Дом на Зиту записан. А мне что причитается? Пять тысяч рупий в месяц за воспитание, и все! И то, заметь себе, старый упрямец, только до замужества Зиты. Но пусть не очень надеется. Ждать ей этого замужества и ждать!


Ранджит возлежал на тахте и читал газету. Вошел Раму, предварительно постучав.

— Господин Ранджит, я принес вам чай, — доложил Раму.

— Дай спичку, — грубо потребовал Ранджит, не обращая внимания на чай.

Раму, чиркнув спичкой о коробок, поднес лепесток пламени к сигарете господина.

Ранджит глубоко затянулся и, пустив кольцами дым в потолок, сказал, растягивая слова:

— Завтра утром чай пусть принесет мне Зита. Понял? А теперь убирайся отсюда.

Грустный Раму вышел и в молчании плотно прикрыл за собой дверь.


Младший брат Шейлы — Пепло рос смышленым и наблюдательным. Ему было уже десять лет.

Отрок в душе любил Зиту, а к Шейле относился преднамеренно грубо и всегда подшучивал над ней.

Пепло увидел, как Зита чистит ботинки, и ему захотелось помочь ей.

— Сестра, — сказал он, — давай я почищу ботинки.

— Спасибо, Пепло!

И вдруг Зита вздрогнула от ужаса, вспомнив, что оставила включенный утюг на сари Шейлы.


— Мама! Смотри, что она наделала! Она нарочно сожгла мое самое любимое сари! — притворно плачущим голосом заныла Шейла.

— Вот, вот, — вмешался дядя, — забили голову бедной девочке работой: сделай то, сделай это! Сколько у нее хозяев! Да еще твой Ранджит!

— Замолчи! Тебя не спрашивают, — взорвавшись, осклабилась Каушалья.

Бадринатху показалось, что она стала увеличиваться в объеме. Глаза ее округлились при виде прожженного сари и стали медленно вращаться.

Давление «парового котла» дошло до предела, еще секунда — и будет выброс.

Побагровев от возмущения, на какое-то мгновение Каушалья не находила выхода своему негодованию. Гневная стихия захлестнула ее. Все дремлющие в ней инстинкты тигрицы обнажились с первобытной силой, и она закричала:

— Негодяйка, я убью тебя!..

Зита, бледная, испуганная и взволнованная, подбежала к Каушалье и в отчаянии, сложив руки на груди, умоляла:

— Тетя, простите, я не хотела, тетя, простите!..

Она дрожала, как пальмовый лист на ветру. Бедная девочка!

Сердце ее так колотилось, что казалось, вот-вот выскочит из груди, и она ничего не смогла сказать, кроме: «Тетя, простите, я не хотела».

Сиротское сердечко учуяло надвигающуюся грозу. Слезы ручьями потекли из ее прекрасных глаз, в которых отражались страх, беспомощность, боль и смятение. Это были глаза Лолиты, ее матери, чистые, как воды Годавари, но в этот миг они помутились, и волны горечи и страдания прокатились по ним. Зита плакала навзрыд.

— Ты все врешь, негодяйка. Ты нарочно это сделала. Ты сделала это из зависти к моей дочери! Ты мстишь ей, — не унималась тетка, сотрясая воздух полными, побагровевшими руками.

Свекровь, бабушка Зиты, почуяв недоброе, с трудом перебралась в кресло-каталку и, сверкая плохо видящими глазами, выкатилась на площадку.

Выбежал Бадринатх, дрожа и приговаривая несвязные слова. Он то и дело повторял:

— Каушалья, успокойся!

— О-о-о! Ты жалеешь эту сиротку? Я ей покажу, как издеваться надо мной и моей дочерью!

— Я убью тебя! — с визгом повторила она и надвинулась всей своей массой на Зиту. Халат ее развевался и бушевал, как водопад в пору дождей. Каушалья была грозна, как разгневанный Индра — Бог-громовержец, метающий огненные стрелы.

— Тетя, простите, это не так, как вы говорите. Я не хотела. Все получилось случайно, — повторяла, вся в слезах, бедная девочка.

— Каушалья, успокойся, — с трудом вставил реплику Бадринатх, но все было тщетно.

Ливень и град брани сотрясали дом.

Бабушка подкатила к Зите и обняла ее.

— Бабушка, я не виновата, дядя, я не виновата, простите меня, помогите мне, бабушка! — и она рухнула на ее грудь.

— Долго я терпела твои выходки, но теперь — все! Прочь от меня! Будешь сидеть в комнате на замке. Будешь там сидеть до самой смерти, — с пеной у рта отчеканивала взбешенная тетка.

Зита убежала в свою комитату. Слезы застилали ей белый свет. Наощупь она добралась до кровати и упала на нее, как подкошенная, рыдая и причитая:

— Мама, милая, возьми меня к себе! Нет никого у меня на свете. Зачем вы оставили меня здесь одну? Мама, милая, и драгоценный мой отец, возьмите меня к себе. Дорогие мои, возьмите меня к себе!..

С этой безутешной мольбой, орошаемой горючими слезами, бедная Зита и уснула.

За обеденным столом, накрытым белой скатертью, присутствовали все члены семьи, кроме Зиты.

Второй день она была заперта в своей комнате.

Раму несколько раз в день подходил к закрытым дверям и глубоко вздыхал. Он очень любил девушку. Переживал за нее. Но что мог он сделать? Он всего-навсего слуга, раб, а быть рабом у таких злых и невежественных людей — сущий ад.

Шейла — деспотичная пустышка, Каушалья — взбалмошная, подлая и лицемерная, жадная и грубая женщина, добравшаяся до чужого богатства и возомнившая себя царицей; Ранджит — известно — проходимец и приживальщик, хоть и щеголяет английским костюмом и привычками, но издевается над слугами, как истинно восточный деспот.

Каждый божий день Раму срезал лучшую розу из гюлистана Рао, отца Зиты, и приносил ей, чтобы она прикалывала цветок к своим чудным волосам. Он часто рассказывал ей об ее отце и ее матери, Лолите. О том, какие это были благородные и образованные люди. Рао был истинным, дважды рожденным брахманом.

Под сенью родительского дома, на солнечном берегу, у лодок, стоявших у причала, в тени салового леса и смоковниц, вырос прекрасный сын брахмана, юный сокол Рао.