– Нет, – твердо возразила Ангелина. – Нет, этого не будет.

– Чего именно, неразумная? – постучал Оливье пальцем по ее лбу.

– Ты не будешь принимать в этом участие, я сделаю все сама, – заявила Ангелина с такой решимостью, что Оливье понял: спорить бесполезно. Давно миновали времена, когда он вез по заснеженной России запуганное, покорное, а главное – молчаливое существо. Теперь Анжель пришла в себя и частенько демонстрировала Оливье твердость и даже жесткость своего характера, а уж язычок ее был воистину острее бритвы. Особенно дерзка она стала с тех пор, как овдовела и получила немалое наследство после мужа, и хотя Оливье тоже кое-что перепадало, случались и неудачные дни. Что поделаешь, он уже натворил множество глупостей из-за Анжель и ничуть не сомневался, что натворит их еще немало.

Так оно и вышло, ибо не кто иной, как Оливье организовал «великое похищение фиалок», которые затем были вывезены за пределы Парижа и сброшены в Сену. Все вроде бы предусмотрели, даже то, что в момент появления «цветочницы» бывшую императрицу отвлекут под каким-нибудь предлогом, – однако кто же мог представить, что Ангелину будет ждать самая настоящая западня? Ведь нет сомнения, что мадам Жизель не только знала об обмане с фиалками, но и ждала именно Ангелину! А Моршан? Откуда взялся он?!

И если с мадам Жизель Ангелина не побоялась бы схватиться не на жизнь, а на смерть, то явление Моршана перечеркнуло все ее надежды.

* * *

«О Господи! – взмолилась Ангелина. – Прими душу мою, но не оставь Юленьку!» Если не придется ей показать дочке Россию, те места, где она была так счастлива с ее отцом, то останется письмо, которое написала Ангелина, отправляясь в Мальмезон, и которое получит ее дочь, когда ей исполнится семнадцать. Вырастет, не зная родной страны… Но в этом нужно винить и не столько злой рок, сколько саму себя. Не было ночи, когда бы не видела Ангелина возвращение в Россию. Да и наяву она проклинала себя за то, что не ускользнула от Оливье, не добралась до Санкт-Петербурга, не посоветовалась с умными людьми, которые подсказали бы, как обезвредить Моршана и спасти деда с бабкой от его мести… Утешало все эти годы ее только одно: уж наверняка рано или поздно ее месть настигнет мадам Жизель. А теперь выходит, что гнусная графиня солгала? Моршан все это время находился во Франции? Ангелина напрасно принесла себя в жертву? И месть… тоже провалилась? Но откуда же они узнали о «заговоре фиалок»? Как могли проведать, что Ангелина проникнет в Мальмезон? Значит, среди людей Оливье есть предатель? И уже не предупредить, никому ничего не сказать, не увидеть Юленьку…

Серые ясные глаза дочери всплыли в памяти Ангелины, и она невольно схватилась за сердце. Одно утешение: будущее Юленьки обеспечено, Ангелина обо всем позаботилась. Оливье назначен опекуном ребенка, доверенность на ведение всех финансовых дел находится у поверенного ее покойного супруга, значит, Оливье и Юленька ни в чем не будут нуждаться.

Ну что же… такова судьба, и надо встретить свой конец так же достойно, как Никита.

Ангелина перекрестилась по-православному и, с вызовом глядя на Моршана и мадам Жизель, воскрешая в памяти сцену расстрела в яблоневом саду, проговорила, как тогда Никита:

– Палите-палите! Только чтоб руки не дрожали! Дай Боже, чтоб эта проклятая война скоро кончилась, и помоги нам покарать злодея, поднять разбойников на штыки! Ну а теперь – пли!

Она зажмурилась, ожидая выстрела, но ничего не произошло.

– С ума сошла! – послышался голос Моршана, и, открыв глаза, Ангелина увидела насмешку на его лице и презрение – в улыбке мадам Жизель.

– Ты решила умереть героиней? – спросила графиня. – Ты приказываешь мне убить тебя? Ох-ох-ох, какая жалость, но у меня и в мыслях такого нет! Твой час, конечно, настанет… но теперь тебе даже арест не грозит. Ты уйдешь отсюда, а Ее Величеству я сама отдам твои фиалки. Надо полагать, они не отравлены?

Ангелина растерянно заморгала. Не веря своим ушам, она пошла следом за мадам Жизель, была проведена через сад к потайной калиточке и еще долго потом стояла одна, вспоминая прощальные слова графини: «Ничего, Анжель, скоро мы увидимся снова. Не веришь? Ну что ж, твое дело! Но запомни: если тебе понадобится моя помощь, приходи сюда и скажи часовому, что тебе нужна графиня Гизелла д’Армонти. И запомни пароль: «Сервус»[57].

2. Мистраль

Хотя в натуре Ангелины самоуверенность причудливо сочеталась с нерешительностью, ей не следовало винить себя за то, что она очутилась в Париже вместо Нижнего Новгорода. Обстоятельства оказались сильнее, более того – она сочла их непреодолимыми, когда вскоре после памятного разговора на берегу Березины осознала, что беременна. В череде черных дней, в которую давно уже превратилась жизнь Ангелины, этот был темнее прочих.

Ребенок вряд ли мог принадлежать Фабьену; стало быть, она зачала его или от Лелупа, или от Никиты. В одном она не сомневалась: Оливье не имеет к ребенку никакого отношения. Он тоже понимал это, а потому готов был найти повивальную бабку еще в Польше, потом уже во Франции, и был немало обижен и изумлен, когда Ангелина отказалась. Только сумасшедшая могла терпеть такие муки добровольно. Ох, как ей было худо! Выпадали ужасные дни, когда ее желудок извергал всякую пищу, когда ее корчили судороги от самого безобидного запаха. Все это мог причинить ей только плод Лелупа, в такие часы и дни она в этом не сомневалась. Она старалась возможно меньше думать о будущем. Господь чудесным образом не раз спасал ее от смерти, потому она слепо положилась на его волю в полной уверенности, что все пойдет хорошо. Однако же не зря говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай», вот почему Ангелина на всякий случай решила: если увидит, что родила ребенка от Лелупа, тут же убьет дитя и покончит с собой… Ибо, разумеется, ни жизни, ни счастья с таким грехом на душе она не мыслила. После этого ей стало легче, и впоследствии Ангелина не раз думала о том, что именно сие чудовищное решение помогло ей жить – и даже иногда получать удовольствие от жизни.

Удовольствия, надо сказать, поначалу было мало. Что на чужбине и сладкое горько, Ангелина поняла с первых дней жизни в Бокере, где они поселились у тетушки Марго де ла Фонтейн, супруги дяди Оливье, который женился на богатой буржуазке ради ее денег, но не успел ими насладиться и сошел в могилу, оставив вдове вожделенную частицу «де» и право именоваться «мадам». Кривобокая, с брюшком, тетушка Марго казалась не то горбатою, не то беременною. А что за обоняние, вкус и желудок были у этой женщины!

Прогорклое масло, ветчина со ржавчиной, похлебки, варенные в нелуженой посуде, подавались на ее стол. А еще в тетушке Марго гнездились два порока: она была страшная ханжа и зануда, а вечерком, уединившись, любила тайком выпить. Сперва Ангелина никак не могла понять, почему тетушка приняла племянника под свою крышу, а главное – почему не выкинула вон его спутницу? Более того! Сразу уяснив, что Оливье не намерен жениться на «этой особе», беременной бог весть от кого, однако же не собирается расставаться с нею, тетушка Марго удовлетворила любопытство жителей Бокера удобной версией о том, что Анжель – кузина Оливье, родители которой некогда бежали от ужасов революции в Россию да там и нашли свой конец. Ну а Оливье, мол, намеренно искал и нашел свою несчастную кузину в варварской стране.

Гостеприимство тетушки Марго объяснялось очень просто: после брака все ее состояние перешло в руки Жана де ла Фонтейна, а тот, озабоченный судьбою племянника, так составил свое завещание, что жена его получала право распоряжаться деньгами при двух условиях – ее заботы об Оливье и его к ней почтении. Условие сие было известно всему Бокеру (городок-то маленький!), а потому Оливье и тетушке Марго приходилось делать хорошую мину при плохой игре. Оливье никогда не жаловался на теткину скупость, а только нахваливал знакомым свою жизнь: «Ах, брат, война дает цену вещам! Сколько раз, вымокший от дождя или снега, я мечтал о теплой постели и хоть какой-нибудь еде, а теперь – не сытому хвалить обед!» Тетушке Марго тоже приходилось заботиться о племяннике – правда, втихомолку жалея о том, что он воротился с войны столь быстро… что вообще воротился! – и держать его в узде и послушании еще одной оговоркою дядюшкиного завещания: Оливье мог унаследовать капитал мадам де ла Фонтейн, но лишь после ее особого о том распоряжения; в случае, если тетка умрет, не оставив завещания, все немалые деньги перейдут в пользу благотворительных учреждений Бокера, Тараскона, двух-трех близлежащих в долине Роны городов – на лечение заболевших вследствие мистраля. Ведь именно мистраль стал причиною воспаления мозга у Жана де ла Фонтейна.

Когда в Бокере свирепствовал этот северный ветер, всякий только и искал, где укрыться. Солнце могло ярко сиять, но нестерпимый холод проникал в самые защищенные жилища и так действовал на нервы, что приводил в дурное расположение духа даже самых бесстрастных людей; нервных же и больных терзал до сумасшествия. Жизнь здесь становилась невыносимою при мистрале. Да и без него Ангелине скоро стало в Бокере невмоготу.

* * *

Говорили, что в конце июля в городке проходит праздник для всех – знаменитая ежегодная ярмарка, которая на неделю собирает сюда торговцев из Каталонии и Бретани, Лиона и Генуи, прочих недалеких городов – то есть Бокер становится центром вселенной.

Однако, за исключением времени ярмарки, нет более скучного места в мире, чем этот маленький и безобразный городок. Желающие попасть на ярмарку снимают дома, дворы, сараи на год вперед, и плата за них так высока, что на нее бокерцы живут целый год. Поэтому они и не занимаются никакими ремеслами и питают отвращение ко всякому труду, вследствие чего постоянно зевают.

Маленький городок во Франции – это совокупность отдельных семейств, ведущих замкнутый образ жизни, которым уже не о чем говорить – обо всем давным-давно переговорено. И поэтому бокерцы, как беременная женщина на солененькое, набросились на рассказы Оливье о войне и его отношениях с «кузиной из России». Все с нетерпением ждали, когда молодой де ла Фонтейн поведет хорошенькую Анжель под венец, и ежедневно судачили, почему этого не происходит.

Как многие страстные женщины, Ангелина могла придумать сложнейшую и грандиозную ложь и сама поверить в нее, однако ей никак не удавалось внушить себе, что она любит Оливье. Он не был ей неприятен: ласковый, как мурлыкающий кот, изощренный в затейливых ласках… Она ложилась с ним в постель, с удовольствием копила в себе маленькие, но такие волнующие ощущения, и порою они даже, собравшись все воедино, одолевали душевный холод Ангелины, но это случалось, увы, так редко! Заниматься любовью с Оливье было все равно что пытаться собрать роскошный букет на клумбе в вершок величиной. Однако Оливье не считал Анжель бесчувственной, он ведь не знал, что она часто уступала греховному наслаждению, вообразив себя в объятиях навеки потерянного Никиты. Распалив себя воспоминаниями, Ангелина чувствовала такой неистовый жар в чреслах, что спешила отдаться Оливье где могла – на столе, на кресле, на ларе с мукой, лишь бы не на глазах у тетушки Марго, и ей достаточно было представить глаза или губы Никиты, чтобы тотчас удовлетворить свою страсть.

Анжель отчаянно нравилась Оливье. Ни одна женщина так не возбуждала его, а то, что она беременна, придавало ей особенную привлекательность, ибо Анжель скрытно надеялась добиться выкидыша, а потому эротические фантазии ее делались раз от разу все изощреннее. Однако жениться Оливье и помыслить не мог! Во-первых, оба без гроша. Когда еще помрет тетушка… А вдруг забудет написать завещание? Да и брак с мнимой кузиной был бы ей не по сердцу; вдруг уменьшит и без того его мизерное содержание? Представить себя зарабатывающим на жизнь Оливье не мог при всей своей неумеренной фантазии. Оставалось либо красть, либо выгодно жениться. Второе показалось ему предпочтительнее, и Оливье начал приглядывать себе невесту в зажиточных бокерских семьях. Слух о сем мгновенно воцарился на брачной бирже Бокера. Свахи пришли в боевую готовность… Однако произошло событие, которое свело на нет все матримониальные планы Оливье, доказав Ангелине, что Бог есть и он заботится о ней, хоть и весьма своеобразным способом.

* * *

У тетушки Марго в Тарасконе жила старая нянька, и вот Господь прибрал ее. Тетушка отправилась на похороны и поминки, а в этот день, как нарочно, разыгрался мистраль. Когда их дилижанс переезжал через Бокерский мост, ветер пришел в полное неистовство. Кучера сдуло с козел; с крыши дилижанса посыпались чемоданы и корзины, сам же экипаж угрожающе накренился… Пассажиры-мужчины повыскакивали наружу и вцепились в веревки, укрепленные по его стенкам, однако усилий восьми человек было недостаточно, и экипаж, проломив резные перила моста, свалился в Рону под страшный женский крик, доносившийся изнутри, и под вопль спохватившегося кучера: