– Ты больна? – нервно спросил Эндрю. Мать его друга недавно скончалась от рака.

– Нет, я прекрасно себя чувствую. – Грейс глубоко вздохнула, чувствуя стеснение в груди – почти уже позабытое ощущение… Она даже не помнила, когда пользовалась последний раз ингалятором. – Просто давным-давно со мной случилась одна история… это очень трудно объяснить, а еще труднее – понять… Это нужно видеть, пережить… – Она мужественно боролась со слезами, а Чарльз нежно сжимал ее руку.

– Когда я была маленькой – вот как Мэтти сейчас, – мой папа очень дурно обращался с моей мамой… он часто ее бил, – заговорила она спокойно, но очень печально.

– Что, по-настоящему бил? – поразился Мэтт.

Грейс мрачно кивнула:

– Да. Очень сильно, по-настоящему. И причинял ей много боли. Это продолжалось очень, очень долго, а потом она заболела.

– Из-за того, что он бил ее? – снова спросил Мэтт.

– Возможно, и нет. Просто заболела. У нее обнаружился рак… как у мамы Зэка. – Имя друга Эндрю хорошо известно было всем в доме. – Она тяжело и долго болела… четыре года. А пока она болела, он стал бить и меня… он делал много страшных вещей… а порой бил и ее, больную… Но я считала, что если позволю ему терзать себя… – Глаза ее наполнились слезами, голос сорвался. Чарльз только еще крепче сжал ее руку, чтобы придать ей мужества. – Я думала, что, если позволю ему издеваться надо мной, он не будет так жесток с ней… и вот, я позволяла ему делать со мной все, чего ему хотелось… как это было ужасно… А потом она умерла. Мне было семнадцать лет. И вот, вечером после похорон…

Она на секунду закрыла глаза. Она была тверда в своем решении поведать детям историю, которую прежде наивно надеялась скрыть навеки. Она должна была сделать это первой – прежде, чем добрые дяди и тети с телевидения об этом позаботятся…

– Вечером, после похорон, он снова побил меня… он страшно меня избил… мне было невыносимо больно, и я была до смерти напугана… и тут вспомнила про револьвер, который мама держала в ящике ночного столика, и я схватила его… думаю, я просто хотела его припугнуть…

Теперь она уже рыдала, а онемевшие дети в ужасе смотрели на нее.

– Не знаю, о чем я думала… просто была испугана и не хотела, чтобы он и дальше продолжал меня мучить… помню, мы вырывали друг у друга револьвер… оружие случайно выстрелило, и… отец умер той же ночью.

Она судорожно вздохнула. Потрясенный Эндрю во все глаза смотрел на мать.

– Ты застрелила своего папу? Ты убила его? – спросил старший сын.

Грейс лишь кивнула. Они вправе знать обо всем. Вот только об изнасиловании она не хотела рассказывать им…

– И тебя посадили в тюрьму? – спросил заинтригованный Мэттью. Все это смахивало на крутой полицейский боевик. Его смущало лишь то, что этот тип избивал маму.

– Да, посадили, – тихо ответила Грейс, поглядывая на дочь – та ни единого слова не проронила. – Я пробыла в тюрьме два года, а потом еще два года у меня был испытательный срок… в Чикаго. Потом все закончилось. Я переехала в Нью-Йорк, встретила вашего папу, мы поженились. Потом родились вы, и все мы были счастливы, пока…

Последние пятнадцать лет все шло гладко, а теперь снова начнутся муки. Но ничего уже нельзя поделать. Они дорого заплатят за блестящую политическую карьеру Чарльза.

– Не верю… – Абигайль смотрела на мать широко раскрытыми глазами. – Ты была в тюрьме? А почему раньше ты никогда про это не рассказывала?

– Я не думала, что должна сделать это, Эбби. Тут ведь нечем гордиться… И потом, мне от этого очень больно.

– Ты говорила, что твои родители умерли, но не признавалась, что убила их! – с упреком воскликнула Абигайль.

– Я не убивала их обоих. Только отца, – пыталась объяснить Грейс.

– Но ведь из твоего рассказа следует, что ты защищалась, – спорила дочь.

– Да, это так.

– Но раз это была самозащита, почему тебя упекли за решетку?

Грейс горестно кивнула:

– Да, я защищалась – но на суде мне никто не поверил.

– Я поверить не могу, что ты была в тюрьме! – Девочка думала лишь о том, что станут теперь говорить ее подруги. Хуже этого она и представить себе ничего не могла!

– А родителей папы тоже ты убила? – спросил заинтригованный Мэтт.

– Разумеется, нет! – улыбнулась сквозь слезы Грейс. Он был еще слишком мал, чтобы понять.

– А зачем ты нам сейчас об этом рассказываешь? – печально спросил Эндрю. Абигайль была права. Это жуткая история. И с друзьями у них наверняка теперь будут неприятности.

– Потому что история просочилась в прессу, – ответил Чарльз. Это были первые его слова. Он хотел, чтобы Грейс рассказала обо всем сама так, как считала нужным, и она прекрасно справилась. Но осознать происшедшее было бы нелегко любому – не говоря уж о детях, узнавших такое о собственной матери. – Об этом сегодня будет репортаж в выпуске новостей, и мы хотели, чтобы вы заранее обо всем знали.

И тут Абигайль взорвалась:

– Ха-ха-ха! Спасибо! За десять минут до того, как на всех экранах страны… И вы предлагаете мне завтра как ни в чем не бывало идти в школу? Благодарю покорно!

– И я не пойду, – твердо заявил Мэтт. Это для него было прекрасным предлогом побездельничать. Мальчик с любопытством взглянул на мать и спросил: – А крови тогда много было?

Грейс, не удержавшись, рассмеялась. Чарльз улыбнулся. Да, для мальчишки все это не более чем детектив…

– Это не важно, Мэтт, – с упреком сказал отец.

– А сильно он кричал?

– Мэттью!

Абигайль неожиданно разрыдалась:

– Не верю! Не могу поверить… Ты ни о чем никогда нам не говорила, а теперь вся страна об этом узнает! Все узнают, что ты убийца, что ты «тюремная пташка»…

– Абигайль, ты ничего не поняла! – сказал Чарльз. – Ты не можешь даже вообразить, что довелось пережить твоей матери! Ты никогда не задавала себе вопроса, откуда у нее такая тяга помогать несчастным детям, женщинам?

– Чистейшая показуха! – зло бросила Абигайль. – Кстати, а тебе-то откуда все так хорошо известно? Ты что, был там, когда она… И потом, если бы не эта твоя дурацкая предвыборная кампания, мы жили бы сейчас припеваючи! Если бы мы не переехали в Вашингтон, ничего бы этого не случилось!

Это была чистейшая правда. Чарльз терзался отчаянно, а упрек Абигайль причинил ему лишь еще более острую боль. Но прежде чем он успел раскрыть рот, она вскочила, убежала наверх и с треском хлопнула дверью своей спальни. Грейс встала, намереваясь пойти к дочери, но Чарльз удержал ее.

– Пусть она немного успокоится, – рассудительно сказал он.

Эндрю широко раскрыл глаза.

– Вот маленькая дрянь! Почему вы с ней так цацкаетесь?

– Потому что мы любим ее и всех вас, – отвечал Чарльз. – Нам всем сейчас очень нелегко. Нам надо сообща справиться со всем этим, надо поддерживать друг друга. А когда алчная пресса начнет разрывать вашу маму на куски, будет еще тяжелее.

– Мы с тобой, мам, – ласково сказал Эндрю и обнял Грейс.

Но Мэттью глубоко задумался – все услышанное подстегнуло его фантазию. Ему это даже понравилось.

– Может, Эбби застрелит тебя, пап? – заинтересованно спрашивал малыш.

Чарльз расхохотался:

– Надеюсь, что нет, Мэтт. Никто из нас ни в кого стрелять не будет.

– Но мама же стреляла…

Грейс грустно улыбнулась, глядя на младшего сына:

– Помни об этом, когда в следующий раз я велю тебе прибраться в комнате или поскорей доесть первое!

– Угу… – широко улыбнулся мальчик, обнаруживая отсутствие двух верхних зубов. Удивительно, но в отличие от старших он вовсе не был огорчен. Но он был еще слишком мал, чтобы понять, что на самом деле произошло и чем это грозит.

Вскоре Грейс поднялась и постучалась в дверь Абигайль, но та наотрез отказалась ее впустить. А в шесть часов вечера все собрались внизу и включили телевизор. Даже Эбби тихо, словно мышка, спустилась к ним. Ни слова не говоря, она села в уголок.

Телефон разрывался вот уже два часа, но Грейс решительно включила автоответчик. Она ни с кем не желала сейчас разговаривать. Но был и еще один телефон – по нему звонили коллеги Чарльза. Было уже несколько звонков, и все в один голос предупреждали, что история весьма серьезна.

И вот во весь экран появились тюремные фотографии Грейс. Более всего поразило ее то, что на них она выглядит совершеннейшим ребенком. Тогда она была всего тремя годами старше Эндрю, а выглядела даже моложе Абигайль.

– Ой, мам! Это ты?

– Ш-ш-ш, Мэттью! – В один голос сказали все и продолжали следить за репортажем, объятые ужасом.

Все было отвратительно. Сразу же было объявлено, что Грейс Маккензи, супруга конгрессмена Чарльза Маккензи, кандидата на пост сенатора, будучи семнадцати лет от роду, застрелила своего отца во время ссоры на почве секса, за что была приговорена к двум годам тюрьмы. Затем показали еще фотографии: Грейс в зале суда, в наручниках, затем портрет ее красавца отца. О нем сказали, что он был самым уважаемым человеком в городе и душой общества. Потом объявили, что дочь обвинила его в изнасиловании и застрелила из дамского револьвера, а на суде утверждала, что действовала с целью самозащиты, но это показалось суду малоубедительным.

Затем опять показывали фотографии: Грейс, выходящая . из зала суда в наручниках и кандалах, затем Грейс в камере Исправительного центра в Дуайте. Тщательно лепился образ отъявленной бандитки. Следом объявили, что, проведя два года в Исправительном центре в Дуайте, штат Иллинойс, она была условно освобождена и два года жила под наблюдением полиции в Чикаго. Также было отмечено, что в последующие годы у нее не было проблем с властями, но в то же время сказали, что сейчас это тщательно выясняется компетентными органами.

– Компетентными органами? О чем это они? – Грейс была потрясена, но Чарльз жестом попросил ее умолкнуть – он не хотел упустить ни единого слова.

Снова говорили о том, что никто в городке не поверил в байку о сексуальном насилии со стороны столь уважаемого всеми гражданина. Затем показали коротенькое интервью с шефом полиции, арестовавшим Грейс. Он все еще занимал этот пост – двадцать один год спустя! Стареющий служака утверждал, что помнит ночь ее ареста до мельчайших подробностей.

– Обвинитель посчитал, что она пыталась… – Полицейский осклабился, и Грейс ощутила приступ тошноты. – Скажем так, возбудить своего отца, соблазнить его, а когда он должным образом не отреагировал, пришла в бешенство. Она была испорченной девчонкой, притом слегка ненормальной, впрочем, ничего не знаю о том, какова она сейчас. Но ведь леопард всю жизнь остается пятнистым, правда?

Она ушам своим не верила. Неужели так просто оказалось заставить его плясать под их дудку?

Потом вновь повторили – для тех, кто пропустил начало выпуска, что она была осуждена, и осуждена как убийца. Снова показали тюремные фотокарточки. И сразу же во весь телеэкран фотографию, где Грейс с совершенно идиотским выражением лица стоит позади Чарльза, приносящего торжественную клятву в конгрессе… Затем объяснили, что Чарльз Маккензи теперь баллотируется на пост сенатора. Когда же все кончилось и на экране замелькали другие сюжеты, Грейс без сил откинулась на спинку кресла. Увиденное потрясло ее до глубины души. Она была выжата, словно губка. Все, все стало достоянием гласности: ее фотографии в тюрьме, ее страшная история, отношение к ней сограждан, глашатаем которого выступил шеф полиции.

– Да они же… они же заявляют, что это я изнасиловала его! Ты слышал, что говорил этот выродок? – Грейс особенно возмущало заявление шефа полиции и то, что он назвал ее «ненормальной», «дрянной» и посмел вслух сказать, что она пыталась «возбудить» своего отца. – А мы не можем привлечь их к ответственности за клевету?

– Возможно, – сказал Чарльз. Он изо всех сил старался казаться невозмутимым – ради нее, ради детей… – Но сначала поглядим, что произойдет дальше. Шума, уверен, будет еще предостаточно. Мы должны быть к этому готовы.

– А разве может быть хуже? – зло бросила Грейс.

– Еще как… – Ему это было известно лучше, чем кому-либо другому. Об этом предупреждали его и друзья, и даже политические соперники, да он и сам знал, на что способна пресса. Историю с шумихой вокруг своей первой жены он помнил прекрасно.

К семи часам вокруг их дома были уже установлены телекамеры. А представители одного телеканала прибегли даже к помощи громкоговорителя: они обратились непосредственно к Грейс, потребовав, чтобы она вышла к ним и дала интервью. Чарльз тотчас же вызвал полицию, но власти сумели лишь изгнать репортеров с территории их частной собственности. Теперь вся эта братия толпилась на противоположной стороне улицы. А две камеры скрывались в кронах деревьев, и объективы их устремлены были прямо в окна спальни. Чарльз спокойно направился наверх и задернул шторы. Это была настоящая осада.

– И долго это продлится? – горестно воскликнула Грейс, когда дети уже спали. Толпа на улице и не думала расходиться.