Я наблюдала за его пальцами, которые сомкнули створки замка на браслете, и какая-то странная теплая волна поднялась у меня внутри. Прикосновение его пальцев породило во мне желание. Да, желание, которого никогда прежде не знала и никогда, казалось, не могла бы ощутить; то самое желание, которое Шеба пыталась описать мне в день нашей встречи в Очо Риос, когда мы сидели с ней, глядя на море, а она рассказывала, что такое замужняя жизнь.

Я хотела дотронуться до лица Чеда и поцеловать его в губы, хотела обвить его руками, хотела, чтобы он обнял меня и прижал к себе. Я никогда не думала, что такие чувства войдут в мою жизнь после всего, что я перенесла от Оливера; и я удивилась силе этих чувств.

Голова моя была будто в тумане, сознание плыло, и меня озарило, что я люблю человека, назвавшегося моим мужем. Где-то внутри я осознавала, что давно любила Чеда, но лишь сейчас ясно поняла это.

Он нажал на застежку, а затем взглянул на меня.

– Ну вот. Теперь надежно. – У него изменилось выражение лица: – Что с тобой, Кейси? У тебя будто жар, и глаза… Не знаю, право. Наверное, и глаза как-то особо блестят. Ты не больна?

Я выдавила из себя улыбку и покачала головой, затем взяла его руку, как обычно, будто мы нежно привязанные друг к другу супруги.

– Нет, все в порядке. Правда. Просто я… я немного нервничаю, потому что думала о Дэниеле.

– Ну что ж, это понятно.

Пока мы спускались вниз, я пыталась о чем-то говорить, но мои бедные мозги все еще осмысливали то новое, что я обнаружила в себе, и я уже ощущала приближающуюся боль души. Чед женился на мне по соглашению. К счастью, мы с ним стали друзьями, но я хорошо знала, что он не любит меня. Когда он добьется своей цели, он захочет быть свободным, как и было оговорено.

Я приказала себе не выдавать никоим образом свои чувства. Сэм почти вынудил меня сбежать от похожей ситуации, и я стану презирать себя, если внесу разлад и смущение в наш общий дом. Усилием воли я заставила себя сконцентрироваться на разливании чая.

– …и вот я подумал, что пора тебе знать правду, – услышала я обрывок фразы Чеда.

– Правду? – Я испуганно переключилась на эти слова, пытаясь догадаться о смысле. – Ты имеешь в виду…

– Монету. – Он смотрел на меня с удивлением. – Монету на твоем браслете. Ты меня слышишь, Кейси?

– О, прости, кажется, я замечталась. Дэниел не мог решиться рассказать мне о происхождении монеты.

– Да, потому что он думал, что знать об этом – опасно, но теперь опасность миновала. Я не вижу причин замалчивать это, если ты хочешь, чтобы тайна была открыта.

Я была благодарна за любую предложенную тему, которая избавит меня от необходимости продолжать разговор в следующие несколько минут, поэтому сказала:

– Да, думаю, что хотела бы знать.

– Ну, что касается всех четырех монет, то твоя была переделана в амулет, две были расплавлены на браслет, а моя, выходит, осталась единственной в своем роде. Видишь ли, монеты эти – с сорокапушечного испанского фрегата, который затонул возле берегов Кубы во время урагана в 1794 году. Назывался он «Альмиранта». На его борту было сто тысяч подобных монет, – Он протянул руку, чтобы взять чашку, и удивленно поднял бровь: – Кажется, ты нисколько не удивлена, Кейси.

– О, прости. – Мне не хотелось, чтобы он заметил мое волнение. – Это и в самом деле интересно, Чед, но когда живешь на Ямайке, то слышишь десятками истории о затонувших галионах и сундуках с сокровищами.

– Конечно, но это – особенная история, потому что касается она особых монет. Ничего, если я сейчас преподнесу тебе короткий урок истории? – Я кивнула. – Ну так вот, Карлос IV, король Испании, взошел на трон в 1788 году, но он был слабохарактерным мужчиной, которым командовала жена, Мария Луиза. Эта страстная особа имела фаворита по имени Мануэль де Годой, и начиная с 1792 года Испанией фактически правил молодой Мануэль. Я сказал молодой, потому что он стал премьер-министром, когда ему было двадцать пять лет.

Чед отхлебывал чай и глядел в огонь камина. Мне все время хотелось посмотреть ему в глаза, но я заставляла не отрывать взгляда от своей чашки. Чед сунул руку в карман жилета и подал мне золотую монету. На одной стороне ее был изображен тот же герб, что и на моем амулете, но на оборотной стороне был женский профиль и несколько слов по-испански, среди которых и надпись «Мария Луиза».

– Эту монету мне дал Дэниел, – сказал Чед, – и на ней изображена сама королева. Мануэль де Годой приказал отчеканить в Мехико, который тогда был испанским владением, тысячу таких золотых монет достоинством по восемь эскудо. Они назвались «дублонами Марии Луизы» и должны были быть доставленными в Испанию на «Альмиранте». Испания была в состоянии войны с Францией, а французы были сильны в Карибском регионе; так что было решено отправить монеты фрегатом, а не галионом: так казалось безопаснее. Но «Альмиранта» попала в ураган, и дублоны Марии Луизы пошли ко дну вместе с кораблем.

– Но каким образом к Дэниелу попали эти четыре монеты?

– Он не просто нашел их, – покачал головой Чед. – Он сначала нашел затонувший корабль, а место оказалось весьма далеко от того, которое указано в старых записях Кингстонской библиотеки.

– В таком случае место должно быть недалеко от Ямайки. Ты думаешь, что он нашел затонувшее сокровище, Чед?

– Так он сказал мне в тот день, когда дал мне эту монету как доказательство своего открытия. Он сказал, что один сундук сломан и открылся, но другие пять – не тронуты.

– Если Дэниел нашел затонувший корабль, то значит, он покоится где-то в неглубоких водах, – заключила я. – Я имею в виду, что глубина не должна превышать пятнадцать фатомов [3]. Не думаю, что он смог нырнуть глубже чем на сто футов [4].

Чед поднял брови.

– Так глубоко?

– Ну да. Как только привыкаешь к давлению на уши, на глубине в восемнадцать метров чувствуешь себя вполне комфортно. И думаю, что на в два раза большей глубине происходит то же самое. Только на поверхность долго подниматься и освещенность снижается. Сама я не ныряла глубже чем на восемнадцать метров.

Чед недоверчиво посмотрел на меня.

– Больше шестидесяти футов? Это нереально, Кейси.

– Ничуть. И даже для девушки. Дэниел рассказывал мне, что в Японском море ныряльщики за жемчугом – именно женщины, они искуснее мужчин. В этом нет никакой премудрости, Чед. Просто владеют этим умением лишь немногие. Я сама пришла к этому чисто случайно.

– Да, – улыбнулся Чед. – Сомневаюсь, что многие из английских девушек согласятся поплавать две-три минуты на глубине шестидесяти футов. Я пытался нырять в водолазном костюме, и, должен сказать, мне это показалось довольно опасным занятием.

– Меня бы это просто ужаснуло. Я бы чувствовала себя в костюме как в ловушке. Теперь вспоминаю, однажды Лайза рассказывала мне, что вы с Сэмом учились плавать под водой с аквалангом. Не потому ли, что надеялись поднять сокровища Марии Луизы с «Альмиранты»?

Чед кивнул и вытянул ноги.

– Да. Когда я поговорил с Дэниелом, он не только отдал мне свиток со своим признанием, он пытался восполнить мне причиненное горе чем мог. Он рассказал о сокровище, сказал, что для его подъема на поверхность понадобится глубоководный ныряльщик. Если бы я смог организовать подъем, сокровище стало бы моим.

– Это и есть то дело, которое ты хотел обсудить с Оливером, когда мы встретились на бегах в Кингстоне?

– Да. Я думал, что он захочет профинансировать проект за четверть стоимости сокровищ по оплате его кредита, и показал ему монету Марии Луизы, но я ничего не сказал ему о Дэниеле. Но, чем дольше мы с ним разговаривали, тем менее я доверял Оливеру Фою. Он был хитер и коварен. – Чед посмотрел на меня, подняв одну бровь: – Может быть, он находился в долговой зависимости, Кейси?

Я изумленно посмотрела на него.

– Нет, не думаю. Он был богатейшим на острове человеком.

– Так думал и я. Но у Сэма есть некоторые друзья по бизнесу в Америке, которые знают финансовое положение богатейших семейств. Они пришли к выводу, что отец Оливера перед смертью перевел большую часть своего заложенного имущества в благотворительные фонды, оставив сына с весьма небольшим доходом.

– Не думаю, Чед. Казалось, у него всегда было денег в избытке.

– Ну, теперь это неважно. Важен факт, что я отказался от мысли иметь дела с Фойем – и вся эта задумка повисла в воздухе. Я приехал в Англию, и мы с Сэмом учились плавать на глубине. Мы намеревались вернуться на Ямайку и заняться сокровищами самим. Через год весной я в весьма осторожных выражениях написал Дэниелу, что готов приступить к делу, которое мы обсуждали, и что приеду в июне со своим коллегой. Очевидно, почтальон принес письмо к свояченице Дэниела, которая не умела читать. Она отнесла его к священнику, чтобы тот прочитал ей письмо. Он вернул его мне по моему адресу, приписав, что Дэниел Чунг погиб в сентябре прошлого года во время шторма и что он выражает сожаления.

Чед передал мне пустую чашку и печально усмехнулся.

– С гибелью Дэниела, как я думал, всей затее конец. Без него найти затонувшую «Альмиранту» невозможно. – И он кивнул на мой браслет, когда я наливала чай. – Вот почему, когда я впервые увидел этот амулет у тебя на руке, я узнал монету Марии Луизы и спросил, рассказал ли тебе Дэниел, откуда к нему попала эта монета. Но поскольку он не рассказал, то надежды отыскать «Альмиранту» нет.

Некоторое время я размышляла. Шеба, конечно, отнесла письмо мистеру Ройстону из методистской церкви, чтобы спросить, что делать.

– Это мистер Ройстон вернул тебе письмо и написал, что Дэниел погиб в шторм. Написал ли он что-нибудь о том, что Дэниела разыскивала полиция?

– А, Ройстон. Действительно, такая была фамилия в письме. Нет, он не написал ничего более того, что я сказал тебе, Кейси. Может быть, он не желал распространяться об этом.

– Спасибо, что рассказал мне историю этих монет, Чед. Жаль, что я не знаю, где лежит «Альмиранта», но я понимаю, отчего Дэниелу это казалось опасным.

В этот момент Диммок, наш дворецкий, вошел в комнату и объявил, что уже четверть шестого и вскоре начнут съезжаться гости. Я весь вечер автоматически выполняла свои обязанности. Внутренне я лишилась покоя: была как во сне и думала о том чувстве, с которым мне предстоит бороться в последующие дни. Ирония состояла в том, что теперь я находилась в той же ситуации, что и Лайза: любила человека, который относился ко мне только по-дружески. Разница была лишь в том, что мы с Чедом были женаты, и мне было сложно скрыть от Лайзы с Сэмом, что я влюблена в своего мужа. Если мне и удавалось это – то только потому, что все были невероятно загружены работой и всего несколько вечеров проводили вместе.

В другое время я бы очень увлеклась историей, рассказанной Чедом, пофантазировала бы, как Дэниел спустился на глубину, как он отыскал корабль, как ступил на покрытую илом палубу. Но голова моя кружилась от радости и отчаяния по поводу моей, слишком очевидно, безответной любви к Чеду Локхарту, поэтому много думать об истории с сокровищем я не могла. Я не могла догадываться тогда, что эта история посеяла в моем сознании семена, которые со временем мощно прорастут и пробьют барьер, поставленный моей же памятью, и что, когда вернется ко мне мой навязчивый кошмар, он станет еще страшнее и будет угрожать моему браку.

17

Через неделю после этого разговора в дом на Сент-Джеймс-сквер пришел полковник Браун. Я не видела его со дня венчания и была удивлена, почувствовав искреннее удовольствие, как только произнесли его имя. Было уже почти восемь часов, Чед находился за одним из столов для виста, поэтому я принимала полковника одна.

– Добрый вечер, рада вас видеть, полковник. Как хорошо, что вы к нам пришли.

– Вы очень добры, миссис Локхарт. – Он склонился над моей рукой. – Простите мой поздний визит, но мне необходимо было задержаться в городе.

– Пожалуйста, не извиняйтесь. Я боюсь, что в такой час уже не найдется свободного места за столом для игры в вист, но, может быть, вы намеревались сыграть в покер?

– Это не моя игра, миссис Локхарт. К великому сожалению, я не обладаю гениальностью вашего мужа.

– В таком случае, может быть, вы согласитесь выпить бокал шерри, пока не закончится роббер? Чед поменяется с вами.

– Ничто не принесет мне большего удовольствия, миссис Локхарт. Я очень благодарен вашему мужу за приглашение на вечер.

Я ощутила раздражение на самою себя за странное удовольствие, которое испытывала в присутствии этого человека, но это было совершенно необъяснимо. Он всегда был любезен и вежлив. Конечно, поведение его отличалось эксцентричностью, но это мне и нравилось. Если бы, скажем, он напоминал мне Дэниела, мои симпатии были бы понятны, но они ни в коей мере не были похожи. Если бы он напоминал мне Чеда – допустим, был бы отцом Чеда – я бы тоже не удивлялась своей симпатии, но тут опять же не было сходства. Я не могла понять, почему он нравится мне, и не могла понять своих сомнений по его поводу; но какой-то инстинкт говорил мне, что он – не тот, кем представляется. То, как он изучал меня, никогда – оскорбительно прямо, но всегда с большим интересом, смущало меня.