Начало состоянию Прэгеров было положено в 1760 году одним умным, но нахальным и дерзким молодым человеком по имени Джек Милтон, который служил клерком в маленьком банке в Саванне, штат Джорджия. До него доходили разговоры о том, что можно сделать неплохие деньги, финансируя так называемый золотой треугольник — торговый маршрут, на котором корабль покидал английский порт Ливерпуль с грузом металлических сундуков и оловянных вилок и ложек и шел к западному побережью Африки, где эти товары обменивались на рабов. После чего корабль направлялся к Бермудам, где рабов, которым предстояло в конечном счете попасть в южные штаты Америки, обменивали на мелассу;[1] на последнем, третьем этапе этого маршрута корабль с грузом сахара возвращался назад в Ливерпуль. Маршрут этот, при всей его кажущейся фантастической сложности, был практически вполне осуществим и, как правило, приносил обычно по сто пятьдесят процентов прибыли на каждом своем этапе.

Джек Милтон, который был расчетливым молодым человеком, сказал своему непосредственному начальнику в банке о возможности вложить деньги в «золотой треугольник» с американской его вершины; начальник же, который был менее расчетлив, покачал головой и сказал, что ему все это представляется крайне рискованным. На том бы все и закончилось, если бы однажды, когда Джек допоздна засиделся на работе, в банк не заглянул его владелец, некто Ральф Хобсон, заметно навеселе, чтобы забрать коробку сигар, подаренную ему днем одним из клиентов. Увидев Джека все еще за работой и будучи в благожелательном расположении духа, владелец проникся уважением к трудолюбию клерка и заговорил с ним, и Джек сам не заметил, как рассказал ему о возможностях, скрытых в «золотом треугольнике». Три месяца спустя Хобсон вложил некоторую сумму в снаряжение небольшого корабля; а еще через девять месяцев после этого вложенные им деньги учетверились. Хобсон повторил эту операцию; убедился, что доходы банка резко подскочили; и, будучи человеком честным, наградил Джека несколькими акциями своего банка. Со временем он сделал Джека своим партнером. Банк «Милтон и Хобсон» процветал; молодые мистер Милтон и мистер Хобсон получили его в наследство от своих отцов, а потом передали банк собственным сыновьям. Они жили в Джорджии, их плантации располагались по соседству друг с другом, и хлопок приносил им дополнительный — и немалый — доход; к тому же каждый из них владел несчетным количеством рабов. Но в самом начале 1850 года Дуглас Хобсон заразился холерой и умер, так и не успев оставить потомства; Джереми Милтон стал, таким образом, единоличным владельцем банка, однако его собственными наследницами были лишь дочери. Жена Джереми умерла при родах их единственного сына, а несколько часов спустя за ней последовал и новорожденный.

Сам Джереми тоже не отличался крепким здоровьем: он страдал легкими, и доктора опасались, что у него могла развиться чахотка. В свои тридцать пять лет он выглядел уже пожилым человеком и был всерьез обеспокоен будущим банка.

Коринна, старшая из его дочерей, была настоящей красавицей: с большими темными глазами и копной густых тяжелых волос, падавших вниз длинными темно-рыжими локонами; поскольку к тому же ей одной предстояло еще и унаследовать весьма значительное состояние, то естественно, что она была желанной партией. Никто так и не понял, почему она все-таки не вышла замуж ни за одного из увивавшихся вокруг нее блестящих красавцев, а выбрала в конце концов ничем не примечательного молодого человека по имени Фредерик Прэгер, рядового служащего в банке, правда серьезного и симпатичного, но безденежного и к тому же заику.

Они поженились в 1852 году, Джереми сделал Фредерика своим партнером в банке, и молодожены окунулись в полную страсти и блаженства жизнь; год спустя Коринна уже пользовалась в местном обществе репутацией молодой, но гостеприимной хозяйки. Фредерик процветал по-своему, вкладывая собственные деньги и средства клиентов банка в строительство железных дорог, которые бурно множились по всей стране; Джереми наблюдал за его успехами и ростом активов банка и был всем этим чрезвычайно доволен. Фредерик оказался достойным обретенного положения и как зять, и как будущий преемник.

Но чем ближе подходил конец 1850-х годов, тем чаще и больше все вокруг говорили о войне. О войне между Севером и Югом. Юг был самонадеян; уверен в том, что он не только способен победить, но обязательно победит; что его генералы — неподражаемые Борегар, Джонстон, Ли — непобедимы; и что янки с Севера представляют собой лишь банду выскочек, которые и воевать-то толком не умеют. Очевидная близость войны нимало не волновала подавляющее большинство южан; но у Джереми Милтона были друзья и партнеры на Севере, и он понимал, что вооружение и организация армии там гораздо лучше, чем на Юге, а люди по меньшей мере столь же храбры и подготовлены не хуже, чем солдаты армии конфедератов.[2] И к тому же у Севера было больше денег. Намного больше денег.

— Мне все это не нравится, — сказал как-то Джереми Фредерику. — Совершенно не нравится. Ну, мы-то от всего этого, не сомневаюсь, только выиграем. Война для банков — прекрасное дело. Перед войной все запасаются оружием, снаряжением, припасами, а после войны надо восстанавливать разрушенное. Но я боюсь за Юг. Боюсь за этот город. Боюсь за тебя и за свою дочь. По-моему, если война начнется, тебе надо будет сразу же отправить Коринну на Север.

Вот почему всю войну Коринна и ее отец провели в Филадельфии. Фредерик вступил в армию конфедератов и смог воссоединиться с семьей только в самом начале 1866 года — исхудавший, немного ослабевший от непрерывных приступов дизентерии, но каким-то удивительным, чудесным образом оставшийся живым и невредимым. Уцелела вся их семья. И не только уцелела, но сумела сохранить и почти все свое состояние. С самого начала войны Фредерик продолжал вкладывать деньги в строительство железных дорог. И несмотря на поражение, на блокаду, обстрелы, на то, что сгорела вся Атланта, стальные артерии устояли и теперь, когда война закончилась, снова вдыхали жизнь в штаты Юга. Более того, на протяжении двух лет подряд перед началом войны Фредерик продавал огромные партии хлопка напрямую непосредственно в Ливерпуль и оставлял вырученные за них деньги там, в местном банке, где никто не смог бы до них дотянуться. Теперь же он взял оттуда все эти деньги, а это были многие тысячи долларов. И еще — предстояло заново отстраивать Атланту. Весь Юг надо было отстраивать заново. Создавать промышленность, вдыхать в него новую жизнь. Семейство Прэгер вернулось в Саванну и оказалось там одной из очень немногих семей, которым повезло и они не разорились; и, по мере того как Юг, подобно фениксу, возрождался из пепла, Прэгеры становились все богаче и богаче.

В 1867 году Коринна забеременела; доктор сказал, что в тридцать два года, в принципе, уже поздновато заводить детей, но поскольку она женщина крепкая и в добром здравии, то все должно пройти прекрасно. Супруги Прэгер были довольны: быть может, наконец-то судьба ниспошлет им столь долгожданного сына. Джереми пребывал в таком же радостном ожидании и возбуждении, как и они: с самой свадьбы Коринны он мечтал о внуке, о наследнике.

Родился и вправду мальчик: крупный и здоровый ребенок, с такими же, как у Коринны, темно-голубыми глазами и светлыми, как у Фредерика, волосиками; но вместе с ним в семью пришла не радость, а горе. Коринна, с обычными для нее мужеством и стоицизмом перенесшая долгие и тяжелые роды, взяла ребенка на руки, с обожанием посмотрела на его маленькое сердитое личико, и тут вдруг у нее внезапно открылось сильнейшее кровотечение, и она умерла прежде, чем успели хоть что-нибудь предпринять для ее спасения.

Неделю спустя с Джереми, который был уже весьма слаб, случился удар; и хотя удар был несильный, Джереми после него так никогда уже полностью и не оправился. На Фредерика легла вся ответственность за жизнь и воспитание младенца.

Он нанял нянек, экономок, гувернанток, с истечением времени дом снова вошел в упорядоченный ритм жизни, но сам Фредерик оставался отчаянно несчастным человеком: память о Коринне продолжала жить в доме и преследовала его, словно привидение, а вид слабеющего, шаркающего ногами тестя наполнял безысходной тоской, от которой, казалось, нет спасения. В этом непрерывном кошмаре Фредерик прожил целых четыре года, на протяжении которых единственным убежищем, где он мог хотя бы на время скрываться, отвлекаясь от своих тяжких мыслей, был банк; в 1872 году Джереми умер, банк стал семейной собственностью Прэгеров и сменил название, а Фредерик переехал в Нью-Йорк.

Переезд отозвался немедленным успехом.

Фредерику не пришлось преодолевать чьего-либо сопротивления в делах; связи его чрезвычайно расширились, у многих из прежних его клиентов уже были в Нью-Йорке свои филиалы и представительства, и эти клиенты оказались счастливы снова встретиться с банком, к которому они привыкли; а экономика страны росла в те годы поразительными темпами.

Банк разместился в превосходном здании на Пайн-стрит — улице, параллельной Уолл-стрит, — выстроенном из темного песчаника, с потолками, украшенными лепными карнизами тонкой работы, с мраморными каминами в самых просторных комнатах, с резными ставнями на высоких окнах и стенами, отделанными деревянными панелями; к тому же Фредерик не поскупился на обстановку; он выложился полностью, насколько это было в его силах, и банк выглядел почти как семейный жилой дом — лампы от Тиффани, мебель из лучших в Нью-Йорке и Атланте салонов антиквариата, индийские ковры; предметом особой гордости банка «Прэгерс» было то, что в каждой комнате всегда стояли свежие цветы, а в шкафах вдоль стен выстроились рядами не только финансовые справочники, но и тома Чарльза Диккенса, Марка Твена, Вальтера Скотта, Шекспира. Клиентам нравилось приходить сюда, в этот своеобразный и благодатный мирок, где было приятно находиться, проводить время и где всегда можно было получить отличный деловой совет.

Нью-Йорк в те годы стремительно разрастался: Александр Т. Стюарт только что открыл тут первый в мире универсальный магазин, вслед за ним свои универмаги открыли Лорд и Тейлоры, Купер-Сигель и семья Мэйси, и в поистине лихорадочном темпе сложилось то, что позднее обрело известность как «женская миля». Строительство велось с огромным размахом и потрясающе быстро: буквально на глазах у Фредерика поднялись собор Святого Патрика, церковь Святой Троицы и многие прекрасные торговые и гражданские сооружения — такие, как музей «Метрополитен», Карнеги-холл. Привыкший к неспешной, размеренной и манерной жизни Юга, Фредерик постоянно ощущал здесь душевный подъем и прилив физических сил, исходившие и от присущей Нью-Йорку атмосферы энергичного стяжательства, и от царившего тут потенциально опасного, но исполненного кипучей жизни смешения рас и народов, на котором зиждилось все быстро разраставшееся богатство города. Феноменальная работоспособность Фредерика, его коммерческая прозорливость и мягкое обаяние, сочетавшееся с глубокой серьезностью, обеспечили ему и личный, и деловой успех; быстро поняв, что не сможет конкурировать с крупнейшими банками Уолл-стрит, но что у него есть отличное преимущество — возможность строить отношения с клиентами на более близкой, почти личной основе; возможность, которой лишены крупные банки, — он решил специализироваться на издательском деле и связи, и его клиентами стали процветающие компании — владельцы кабельных линий, а также книжные и быстро развивавшиеся журнальные издательства. Одним из первых его нью-йоркских клиентов оказался молодой человек по имени Ирвин Дадли, занимавшийся изданием романов, которые миллионными тиражами раскупали главным образом молодые американки из рабочих семей; однажды за ужином Фредерик и Дадли вместе задумали новое издание, еженедельник, составленный из повестей и рассказов, в том числе и с продолжением, что обеспечивало бы им постоянство читательской аудитории. Когда в 1885 году началось издание первого такого еженедельника — «Любовные истории», — спрос читательниц на него оказался поистине ненасытен и первый номер пришлось отпечатывать полным тиражом трижды; «Настоящая любовь», родственное издание, в котором помещались истории, якобы действительно имевшие место, а также колонки советов покинутым и страдающим от безответной любви, расходилось с такой быстротой, что для его печатания пришлось срочно завозить дополнительное количество бумаги с фабрик, расположенных на Юге, потому что в самом Нью-Йорке добыть столько бумаги в сжатые сроки оказалось невозможно. Фредерик, поручившийся в тот раз за Дадли всеми капиталами «Прэгерса», стал одним из директоров компании, издававшей эти еженедельники, а в результате и его личное состояние приятно увеличилось.

Клиентов у него теперь было больше чем достаточно, процветали и «Прэгерс», и сам Фредерик, особенно после того, как наиболее честолюбивые хозяйки нью-йоркских салонов обнаружили в его лице такую редчайшую социальную драгоценность, как привлекательный и свободный мужчина. Его всюду приглашали; за ним охотились и те, кто устраивал всевозможные званые обеды, и крупные процветающие строительные и железнодорожные компании из числа его клиентов, стремившиеся заполучить его в состав своих правлений; им восхищались, его чуть ли не боготворили, и он чувствовал себя настолько счастливым, что даже сам с трудом верил в это. Но всем тем бесчисленным молодым женщинам, которые, лелея в душе планы будущего супружества, старались сесть рядом на торжественных обедах или знакомились с ним в театрах и концертах либо на приемах, что устраивались в летнее время прямо на открытом воздухе, — всем им суждено было испытать разочарование. У Фредерика была только одна любовь в жизни — не считая привязанности к сыну и бережно хранимой памяти о Коринне, — и предметом ее был «Прэгерс». Банк вытеснил собой все другое не только из головы Фредерика, но и из его сердца; Фредерик относился к нему как к любимому ребенку; самая первая его мысль утром и самая последняя перед тем, как заснуть, были всегда о банке, да и во сне Фредерик часто видел его же. Нью-йоркские девицы на выданье и их матери напрасно намекали, что мальчику, наверное, необходима мать, что особняк в Верхнем Ист-Сайде, по-видимому, должен казаться без хозяйки слишком большим и пустым, что и самому Фредерику, надо полагать, бывает неуютно и тоскливо одному в свободные от работы часы; Фредерик в ответ только улыбался им с выражением легкого сожаления на лице, как будто извиняясь, — он отработал эту мину до полной безупречности — и говорил, что нет, нет, нет, все прекрасно, у малыша великолепные няньки и заботливые воспитательницы, экономка ведет хозяйство умело и энергично, а у него самого столько друзей, что ему просто некогда чувствовать себя одиноким.