Пока семейство Кейтерхэмов еще гостило в Шелзе, Фред и Бетси приехали как-то на уик-энд с таким расчетом, чтобы захватить не только выходные, но и конец текущей недели, и начало следующей; результатом, однако, стала напряженность в отношениях между всеми членами семьи. Стоило только деду появиться, как Шарлотта буквально приклеилась к нему и больше уже не отходила ни на шаг. Они совсем как влюбленные, заметила Бетси с некоторым оттенком грусти в голосе, и это действительно было так: они вместе гуляли, играли в гольф и в теннис, катались под парусом, всегда сидели рядом за столом, обменивались шутками, понятными только им двоим, и вообще не пускали в свои занятия и общение никого третьего.

В понедельник вечером, перед тем как Фред и Бетси должны были возвращаться в Нью-Йорк, четверым старшим детям было разрешено не ложиться спать, а остаться на ужин вместе со взрослыми; само собой разумеется, что после ужина Фред приказал Малышу, чтобы тот сел за рояль, а сам он с Шарлоттой исполнит «Ты лучше всех».

— Не хочу, — заявил Малыш. Он был уже довольно навеселе; в последнее время он пребывал в таком состоянии каждый вечер. Фред колюче посмотрел на него.

— Я сыграю, — поспешно вызвалась Вирджиния. — Малыш устал.

Представление удалось как нельзя лучше; но Бетси и Вирджиния были единственными, кто аплодировал в конце с искренним энтузиазмом. Малыш уже почти спал, Александр казался смущенным и чувствовал себя неловко, Фредди, утонув в глубоком кресле, весь погрузился в игру в фишки, чем-то напоминавшую пасьянс, Кендрик и Георгина незаметно улизнули на кухню за дополнительной порцией мороженого, а Мэри Роуз, еле-еле прикасаясь ладонью к ладони и холодно улыбаясь танцорам, старалась скрыть свое отвращение к происходящему.

— Очень хорошо, — проговорила она, когда выступление закончилось. — Но я удивлена, Шарлотта, что ты до сих пор не выучила чего-нибудь новенького. Разве ты больше не ходишь на занятия танцами?

— Хожу, — ответила Шарлотта, — но мне сейчас не с кем разучивать новые номера, нет партнера. Ну, такого, которого можно было бы назвать приличным.

Фред III улыбнулся ей, притянул к себе и усадил на колено.

— Вот это по-моему, девочка. Хороший партнер — это все. Это еще Джинджер[15] говорила.

Наступила тишина; ее нарушил громкий храп Малыша. Фред с неприязнью посмотрел на него.

— Малыш, — негромко, но таким тоном, от которого, казалось, сейчас начнут лопаться стекла, произнесла Мэри Роуз, — Малыш, не мог бы ты нам всем принести еще чего-нибудь выпить?

Малыш проснулся и, волоча ноги, потащился на кухню; у Бетси вид был откровенно страдающий.

— По-моему, он и так уже выпил достаточно, — заметила она.

— Ничего подобного, — возразил Фред, привыкший всегда и во всем ей противоречить. — Он много пьет, но знает, когда надо остановиться.

Фред бросил мимолетный взгляд на Вирджинию; в комнате повисла напряженная тишина.

— Пожалуй, — с трудом выговорила Вирджиния, чувствуя, как в глазах у нее начинает жечь от подступающих слез, — пожалуй, с вашего разрешения, я пойду и лягу сегодня пораньше. Я страшно устала. Макс поднял меня сегодня в половине шестого утра и заставил петь ему колыбельную.

— Да, дорогая, конечно, — поспешила ответить Бетси, — у тебя и вправду очень усталый вид. Фредди, голубчик, поди сюда, покажи мне, чем это ты там занят?

— У меня ничего не получается. — Фредди подошел к ней с доской, на которой пять фишек стояли слишком уж далеко друг от друга.

— Кто же так играет, — хмыкнул Фред. — Вот Шарлотта может это сделать в один миг, ведь правда, детка? Покажи-ка Фредди, как ты это делаешь.

Шарлотта забрала у Фредди доску и, самодовольно улыбаясь ему, расставила фишки в исходную позицию.

— Ну, это нетрудно. Смотри.

Ровно через минуту на доске осталась одна-единственная фишка — точно в центре. Фред III торжествующе улыбался:

— Каково, а? Она мне это только сегодня утром показала. Шарлотта, девочка, а со мной своим секретом не поделишься?

— Только если ты пообещаешь, что утром сыграешь со мной в гольф.

— Обязательно сыграю. Обещаю.

Мэри Роуз выглядела так, словно ей вот-вот станет плохо.

«Иногда мне кажется, — подумала Вирджиния, выходя из комнаты, — что я ее понимаю и даже могу ей посочувствовать».


Александр тоже вел себя не лучшим образом. Ему было откровенно и мучительно скучно. Ему не нравилось ходить под парусами; не нравились ему и друзья Малыша и Мэри Роуз — богатые, замкнувшиеся в собственном, очень узком кругу, всячески подчеркивающие свою принадлежность к клану «старых денег», давно уже сложившихся крупных семейных состояний; жены здесь были воспитаны в таком же ревностном отношении к своему семейному долгу, своей общественной роли и выполняли то и другое с такой же мучительной серьезностью, как и Мэри Роуз; мужья являли собой неприятный и неудобный в общении сплав самых необузданных амбиций и того мужского товарищества, что царит обычно в предбанниках и спортивных раздевалках; всю свою жизнь, изо дня в день, они проводили в обществе друг друга, в очень тесно спаянном, духовно замкнутом кругу и, прощаясь вечерами, договаривались о том, чтобы пойти назавтра на яхте, сыграть в теннис или просто выпить, с такой дотошностью и обязательностью, как будто сама мысль о возможности провести день в одиночестве повергала их в ужас. Александр по большей части слонялся один, купался или тоже один, или же прихватывая с собой Георгину, которая явно была его любимицей, и отказываясь брать с собой других детей; обычно он говорил, что это слишком большая ответственность и что, с его точки зрения, на пляже или на яхте на каждого ребенка должно быть по одному взрослому.


Вирджиния заявила, что ей нужно поехать в Нью-Йорк.

— А оттуда на Лонг-Айленд, — объясняла она за ужином Александру. — Возникли некоторые трудности с тем коттеджем в Сэг-Харборе, над которым я работаю. Меня не будет до конца недели. Ты не возражаешь?

— Вообще-то, возражаю. — Он странно посмотрел на нее. — Но, насколько я понимаю, мне придется с этим смириться.

— Да, Александр, придется.


Оставшись без Вирджинии, Малыш почувствовал себя на удивление одиноко. Он вдруг осознал, насколько ему не хватает Энджи, как он без нее соскучился. К тому же его беспокоило, что она одна в Нью-Йорке, предоставленная самой себе. Перед этим она съездила в Англию навестить миссис Викс, а потом вместе со Сьюзи провела отпуск во Франции; деньги на отдых дал им Малыш, который был рад хоть таким образом сбросить с себя часть вины за то, что вынужден проводить лето со своими домашними; но теперь Энджи уже должна была вернуться.

— К этому времени, Малыш, мне пора будет выходить на работу. Но это всего одна неделя, а потом ты тоже вернешься, и тогда мы отпразднуем наше воссоединение, и сделаем это как следует, с шумом, удовольствием и до последних сил. Не беспокойся обо мне, со мной все будет в порядке.

— Я не могу не беспокоиться о тебе, Энджи. Ты мне кажешься такой беззащитной. Я сам не понимаю почему.

— Я тоже не понимаю почему, — ответила Энджи.


Утро пятницы было чудеснейшим; золотистые лучи солнца вначале целеустремленно пробились через легкую дымку к сиренево-голубому морю, а потом и вовсе разогнали ее. День явно обещал быть очень жарким. Малыш проснулся рано; настроение у него было жизнерадостное и спокойное, что за последний месяц случалось нечасто; и он решил пойти искупаться. Дети уже встали и были на кухне, там их кормила замотанная нянька; Фредди и Шарлотта потребовали, чтобы им разрешили пойти вместе с Малышом.

— Пошли, конечно, — добродушно согласился Малыш. — Буду только рад вашей компании.

Фредди плавал хорошо; это было единственное, что он делал лучше, чем Шарлотта. Прибой был довольно сильный, а снизу, под волнами, шло мощное обратное течение.

— Будьте осторожны, — предупредил Малыш ребят, — не заходите глубже чем по шею.

Шарлотта, против обыкновения, поступила так, как ей было сказано; Фредди же, хохоча от удовольствия, заплывал все дальше, раскачиваясь на бурунах, подныривая под них или же стараясь удержаться на них. Сердце Малыша переполнялось любовью, когда он смотрел на сына; и что бы там ему самому ни доводилось претерпевать от Фреда и от Мэри Роуз, все это стоило того, лишь бы только видеть, что дети счастливы, и знать, что будущее Фредди обеспечено.

Потом они сидели на причале, завернувшись в огромные полотенца, и пили горячий шоколад. Появился Александр. Он улыбался и тоже был настроен много лучше, чем все последние недели.

— Только что звонила Вирджиния. Она приедет завтра, прямо с утра.

— С ней все в порядке?

— Разумеется. А почему должно быть иначе?

— Н-ну… я… просто спросил, — неуверенно проговорил Малыш. — Она была какая-то бледная, когда уезжала.

— С ней все в порядке, — коротко ответил Александр. Потом он словно бы сделал над собой какое-то усилие, внутренне собрался и объявил: — Я еду кататься на велосипеде. Кто-нибудь хочет поехать со мной?

— Я бы поехал, — отозвался Малыш, — но после этого купания я совершенно без сил. Ребята, хотите поехать?

— Я хочу, — сказала Шарлотта. — Папа, можно?

— Конечно. Иди одевайся.

Они отъехали, Александр впереди — смеясь, он что-то говорил через плечо Шарлотте, — а та сзади, страшно вихляя из стороны в сторону на своем велосипеде; Малыш задумчиво посмотрел им вслед. Странный он какой-то, этот Александр, почти постоянно застегнут на все пуговицы, напряжен, так трудно с ним разговаривать. Может быть, англичане все такие.

Малыш глубоко вздохнул и, сбросив с себя полотенце, удобнее расположился на досках настила, вытянув длинные ноги и подставив их теплому солнцу. Осталось дотерпеть всего три дня, а потом — назад, в Нью-Йорк. К Энджи. «Все-таки жизнь — хорошая штука», — подумал он, окончательно расслабляясь и погружаясь в приятное полудремотное состояние.


Потом он снова поплавал. Затем сходил в теннисный клуб, сыграл там три партии в теннис, поболтал с друзьями, потягивая при этом не пиво, как обычно, а содовую воду: выбор был сделан сознательно, Малыш уже начал приводить себя в отличное состояние к следующему понедельнику и к встрече с Энджи. Сама мысль об Энджи, свидание с которой становилось все ближе и ближе, приводила Малыша в неистовство; стараясь как-то умерить свои оголодавшие чувства, он в конце концов перестал волноваться о собственном здоровье, выпил за обедом почти целую бутылку калифорнийского шардоне — обедал он в этот день очень поздно — и улегся за домом в гамаке; в его воображении маленькая, ладная фигурка Энджи то приближалась, то отдалялась от него, представая в разных видах и словно раскачиваясь на волнах его мечтаний совсем так же, как утром качался на бурунах прибоя Фредди. Малыш положил себе чуть пониже живота большую шляпу от солнца, чтобы никто не увидел чудовищной эрекции, возникавшей у него при этих мечтаниях, и потихоньку заснул.


Разбудила его трель телефона. Звонил Фред.

— Приезжай в Нью-Йорк, Малыш, и немедленно. Немедленно в самом прямом смысле слова.

Первым чувством, охватившим Малыша при этих словах, было ощущение сильнейшего, липкого ужаса: что-то произошло с банком; наверное, он допустил какую-нибудь кошмарнейшую, непроходимую глупость; он ощутил, что его захлестывает волна безотчетной, нерассуждающей, слепой паники. Но Фред продолжал говорить, голос его был предельно ледяным, исполненным презрения и негодования, и прежний ужас сменился в сознании Малыша новым, не менее потрясающим.

— Ты обманщик, Малыш. Обманщик и дурак. Интересно, понимает ли Мэри Роуз, за какое дерьмо она вышла замуж? И это после всего, что она для тебя сделала!

Малыш запаниковал еще сильнее, он понял, что Фред говорит об Энджи, о его отношениях с Энджи, что ему все известно, что кто-то все ему рассказал. Чуть позже, когда он уже лихорадочно собирал сумку и думал, как и чем сможет объяснить Мэри Роуз необходимость своего столь срочного отъезда в Нью-Йорк — и это в пятницу, в три часа дня! — позвонила Вирджиния; голосом, напряженным от слез и внутренней боли, она призналась, что это она все рассказала Фреду, это ее вина.

— Но я была вынуждена, Малыш, я просто была вынуждена, ты должен это понять, я все объясню тебе при встрече. Я тебя буду ждать на Центральном вокзале. Прости меня, Малыш, мне очень жаль, мне ужасно, ужасно жаль, что так вышло.

Дорога в город показалась ему страшно долгой; на пароме он мучительно раздумывал над тем, что же произошло, и без конца курил, а в поезде ему физически стало так плохо, что он полпути провел, запершись в туалете, и сидел там на унитазе, обхватив голову руками; на Центральный вокзал поезд пришел, когда Нью-Йорк уже погружался в сумерки, однако в городе все еще было невыносимо жарко и влажно; Вирджиния встречала его на вокзале, у нее был совершенно пепельный цвет лица и, что самое странное, такие же пепельные губы. Она приехала на машине Фреда, за рулем сидел Хадсон; они устроились на заднем сиденье, причем Малыш отодвинулся от сестры как можно дальше, и по мере того, как она рассказывала ему, что же случилось, раздражение и враждебность Малыша все усиливались, доводя его чуть не до тошноты; а случилось то, что перед самым обедом кто-то позвонил Бетси, представился сотрудником знаменитого Чолли Никербокера, который вел колонку светских сплетен, и сказал, что хотел бы поговорить с Фредом.