Свадьба состоялась в июне 1957 года; венчание происходило в Ист-Хамптоне, в церкви Святого Спасителя, а само празднование — в доме Бруксонов неподалеку от Саут-Шора, на лужайке, накрытой огромным шатром кремово-персикового цвета; на Мэри Роуз было кремовое шелковое платье, в волосы ей вплели живые кремовые розы, и выглядела она очаровательно. Ее окружали десять крошечных девочек, все не старше шести лет, наряженных как цветы, так что каждая из них была сплошным каскадом кремовых и розовых рюшей и оборочек, единственной взрослой среди этого цветника была Вирджиния. Мэри Роуз настояла на том, чтобы она нарядилась точь-в-точь как эти девочки — вопреки мнению самой Вирджинии, которой хотелось одеться попроще; в результате на всех свадебных фотографиях Вирджиния, несмотря на улыбку, которой она ни на секунду не позволяла сойти с лица, выглядела все же выряженной и неестественной.

Шафер — Бинк Стратмор, парень, с которым Малыш в Гарварде делил комнату в общежитии, — незадолго перед этим сам был помолвлен и был настолько влюблен, что ему стоило величайшего труда оторваться от собственной невесты и выстоять рядом с Вирджинией даже те несколько минут, в течение которых новобрачных фотографировали; а Фред III, поднявшись, чтобы произнести несколько слов (надо сказать, делать это ему приходилось нечасто), начал долго распространяться о том, как гордится он Малышом, которого можно назвать просто идеальным сыном, и о том, как не менее горд он и Мэри Роуз, такой очаровательной, такой красивой и особенно такой умной, и если бы и нашлась когда-нибудь женщина, которая сумела бы убедить его, что ее можно пустить не только в комнату, где заседает обычно правление банка, но и ввести в само правление, то такой женщиной могла стать только она. «Но все равно в ближайшие сто и даже тысячу лет ничего подобного не случится», — закончил он под громкий хохот и аплодисменты.

Немного позже Фред взял Малыша под руку, подвел его к роялю, держа в свободной руке чечеточные ботинки, и попросил Вирджинию составить ему пару. Чечетку она танцевала изумительно; это было единственное достижение дочери, которым Фред III действительно искренне, по-настоящему гордился и в свое время настоял на том, чтобы Вирджиния научила и его. То, как она и Фред Прэгер отбивали «Ты лучше всех» в сопровождении Малыша, аккомпанировавшего им на рояле, стало одной из достопримечательностей Нью-Йорка, увидеть которую удавалось лишь немногим счастливчикам. Однако на этот раз Вирджиния отказалась — очень мило, непринужденно, но твердо. Фреду пришлось отстучать «Ты лучше всех» одному.

Впервые в жизни она не уступила ему, настояла на своем; и радость от этого слегка облегчила ту боль, которую она испытывала на протяжении всего этого долгого, преисполненного унижениями дня.


В колледж Вирджиния вернулась в подавленном состоянии. У нее было такое ощущение, что она навсегда потеряла Малыша; и она стала подумывать о том, что пора бы уже завести себе парня. Факультет изящных искусств она окончила с отличием и все лето провела на свадьбах своих друзей. К октябрю у нее появилась уверенность, что она смогла бы сама безошибочно совершить все венчальные и свадебные обряды; а однажды ей приснилось, будто бы она — организатор приема на пятьсот человек.

— И как тебе нравится квартира Мэри Роуз? — спросил ее Чарли Уоллес; дело происходило в воскресенье, в один из великолепных дней золотой осени в доме Хэмптонов, где был устроен небольшой прием с выпивкой. Поначалу Вирджиния не хотела на него идти: она еще раньше обещала Малышу сыграть с ним в теннис; но у нее разболелась голова, она вынуждена была отказаться от игры, а затем Бетси чуть ли не силой потащила ее с собой на этот прием.

— Ну, — состорожничала она, зная, что Чарли в приятельских отношениях с Мэри Роуз, — по-моему, очень приятная квартира. Очень приятная.

— Конечно. Но правда она молодец, что сумела первой заполучить Сейлу, раньше всех остальных?

— А кто такая эта Сейла? — немного рассеянно спросила Вирджиния. Мысли ее в это время были заняты совсем другим: ее мучил вопрос, сумеет ли она убедить себя в том, что Чарли с его отвисающим подбородком и манерой как-то по-ослиному смеяться — и при этом единственный в их окружении, кто то ли сам до сих пор не женился, то ли не нашлось желающих женить его на себе, — что этот Чарли может быть признан самым симпатичным парнем осени в штате Нью-Йорк, а возможно, и во всех Соединенных Штатах.

— Сейла дель Фуэго, — ответил Чарли и, по взгляду Вирджинии поняв, что ей это имя ничего не говорит, спросил: — Неужели она тебе не рассказывала? Обычно все, кому удается заполучить Сейлу, хвастают потом этим направо и налево.

— Чарли, ты говоришь загадками, — произнесла Вирджиния. — Кто такая эта Сейла дель Фуэго? Какая-нибудь новомодная штучка или что?

— Ничего подобного, — ответил Чарли. — Мэри Роуз сама не так проста, и какая-нибудь штучка ей и даром не нужна. А впрочем, кто знает, — добавил он, слегка дернув уголком рта, и Вирджиния тут же пришла к выводу, что все-таки Чарли симпатичнее, чем показался ей вначале. — Сейла — дизайнер по интерьерам. И притом потрясающий дизайнер. Она отделывала дом Банти Хэмпшира и квартиру Сары Марчмонт — ты ведь, по-моему, училась вместе с ее сестрой в колледже, верно? — да, а теперь она вроде бы будет отделывать и новый салон Кеннета; говорят, и миссис Бувье, мать Джеки, ты должна ее знать, ведет с ней переговоры. Ее проекты и эскизы печатают в каждом номере «Дома и сада».

— Господи, откуда ты все это знаешь? — с интересом спросила Вирджиния. Чарли не производил впечатление человека, который был бы близок к миру дизайнеров или интересовался его проблемами.

— Моя мать отделывает сейчас пентхаус, — ответил Чарли, — и пригласила для этого Сейлу. Вот так я и узнал, что она работала у Мэри Роуз. Может быть, Мэри Роуз нарочно тебе ничего не говорила, а хотела, чтобы ты думала, будто она все сделала сама. Дай слово, что не скажешь ей, что это я тебе все рассказал!

— Обещаю, — рассеянно ответила Вирджиния.

Сама мысль о том, что Мэри Роуз может прибегнуть к услугам профессионального дизайнера, а потом еще и скрывать это, поразила ее до глубины души. Это было совершенно непохоже на Мэри Роуз. Но, впрочем, раз уж она специалист по изобразительному искусству, то, возможно, считает, что должна сама справляться и с украшением интерьеров. Вирджиния отложила эту новость в укромном уголке памяти — пригодится на будущее — и решила, что завтра же утром отыщет среди объявлений «Дома и сада» телефон Сейлы, позвонит ей и договорится о встрече. Она не смогла бы объяснить, для чего ей это понадобилось; но в перспективе такой встречи было нечто манящее и интригующее.


В тот день на приеме у Хэмптонов Вирджиния познакомилась с Мадлен Далглейш. Это была англичанка, дальняя родственница Мэри Роуз, впрочем почти ничем на нее не похожая и гораздо больше располагающая к себе. Очень высокая, сухопарая, почти костлявая, с глубоко сидящими темными глазами и большим крючкообразным носом, она держалась более чем застенчиво и выглядела довольно странно, производя впечатление то ли немного эксцентричной, то ли малахольной, ее взволновали и растрогали внимание и искренний интерес, что проявила к ней эта молодая женщина, которая — как сообщила Мадлен хозяйка дома — не только была наследницей огромного состояния, но и по какой-то непостижимой причине до сих пор не вышла замуж.

Вирджинии же Мадлен показалась самым приятным человеком из всех присутствующих, и потому большую часть приема она проболтала с ней, тщательно избегая, однако, какого-либо упоминания о Мэри Роуз и обсуждения ее достоинств до тех пор, пока сама Мадлен Далглейш с лукавой искоркой в глазах не заявила, что у нее отлегло от сердца, когда она обнаружила: далеко не все молодые американки столь же холодно-неприступны, как ее троюродная сестра.

— Я ее всегда побаивалась, — сказала она о Мэри Роуз, уже в третий раз на протяжении беседы протягивая официанту свой бокал, чтобы его наполнили снова (вот чем объясняется ее откровенность, подумала Вирджиния), — даже когда она была еще маленькой девочкой. Она и тогда была такой же самоуверенной и самонадеянной. Впрочем, не сомневаюсь, что она станет прекрасной женой вашему брату, — поспешно добавила она.

— Я тоже не сомневаюсь, — ответила Вирджиния и постаралась побыстрее, насколько это позволяли приличия, перевести разговор на обсуждение того, что уже успела, а чего еще не успела посмотреть миссис Далглейш в Нью-Йорке.

— Знаете, куда мне действительно хотелось бы сходить, так это на биржу, — заметила та. — Мой отец работал брокером, и я почти все детство провела на галерее Лондонской биржи. Мне бы очень хотелось увидеть здешнюю и сравнить их.

— Давайте я вас свожу, — предложила Вирджиния. — Мое детство тоже прошло на здешней бирже. Прямо завтра с утра и отправимся, до обеда. Думаю, особых отличий от лондонской вы не найдете.

— С вашей стороны это очень любезно, — поблагодарила Мадлен. — С удовольствием схожу. А потом угощу вас обедом. Нет-нет, не возражайте.

Но поход на биржу так никогда и не состоялся: малолетний сын Мадлен, учившийся в Итоне, попал в больницу с аппендицитом, и ей пришлось срочно отправляться назад в Англию; так что на обещанную экскурсию просто не оставалось времени. Она позвонила Вирджинии, выразила свои искренние сожаления и сказала, что обязательно позвонит, как только снова окажется в Нью-Йорке. Это случилось девять месяцев спустя; Мадлен позвонила, как и обещала, и пригласила Вирджинию, необыкновенно обрадовавшуюся этому звонку, пообедать вместе в гостинице, где она остановилась.

Впоследствии Вирджиния часто возвращалась к мысли: как страшно, что вся ее дальнейшая жизнь висела, как выяснилось, на тоненькой ниточке и оказалась предопределенной в тот момент, когда судьба послала ей головную боль и забросила ее на этот прием.

Глава 2

Вирджиния, 1958–1959

— Дизайнеры бывают двух типов, — говорила Вирджинии Аманда Адамсон, внимательно изучая при этом патину на столике в стиле Людовика XV. — Есть крупные фирмы, такие как наша, или «Макмиллан», или «Пэриш Хэдли», с обширной и солидной клиентурой, с большим штатом специалистов; и есть независимые одиночки, у которых лишь несколько полезных контактов и ничего больше.

Она выпрямилась — худая как щепка, в твидовом, с рисунком в елочку, напоминающем по покрою ночную сорочку платье от Диора, — и уставилась на Вирджинию с выражением, не оставлявшим ни малейших сомнений относительно того, какого она мнения и об этих одиночках, и об их зависимости от везения.

— Так вот, если — и это очень серьезное «если» — вы к нам поступите, то будете всего-навсего одним очень маленьким зубчиком на очень большой и мощной шестерне. Но это не означает, что вы не будете ничего собой представлять. Наши клиенты, а они все сплошь из самых высших слоев общества, привыкли к тому, чтобы у них все — и я имею в виду именно все, в полном смысле слова, — было бы только самое лучшее. От фарфора, в котором им подают чай в нашей приемной, и до манер наших водителей и грузчиков, доставляющих сделанные у нас покупки.

— Да, — смиренно ответила Вирджиния. — Я понимаю.

— Нынешние девушки чаще всего не осознают разницы между хорошим и безликим, — вздохнула Аманда Адамсон. — Должна признаться, что, зная вашу мать и то, какое образование вы получили, я в данном случае склонна толковать свои сомнения в вашу пользу. Но все же объясните мне, почему вы хотите стать дизайнером по интерьерам?

— Ну, мне просто нравятся красивые дома и красивые вещи, — ответила, не мудрствуя, Вирджиния. — И потом, мне нравится работа с людьми… и мне кажется, что… ну, что это просто интересно, — договорила она, смущаясь и запинаясь.

Аманда Адамсон взглянула на нее еще суровее, чем смотрела до сих пор.

— Милая девушка, — проговорила она, — могу вас уверить, что наша работа не имеет ничего общего с удовольствием. Обустройство интерьеров — это серьезное занятие. Я управляю нашей компанией так же, как на Уолл-стрит управляют каким-нибудь брокерским домом. У меня в штате целых двадцать человек. У меня очень сложная система финансового учета и отчетности. Я никогда не выхожу из бюджета и всегда выполняю все сделки в срок. По одному моему слову, то есть на чистом доверии, мне привозят сюда мебель на многие тысячи долларов, и я ни разу не возвратила вещь с каким-либо, даже самым незначительным, повреждением. У меня клиенты по всей стране. Вот только на прошлой неделе я ездила в Колорадо с четырьмя сорокафутовыми грузовиками, забитыми мебелью. Такая работа может иногда приносить удовлетворение, но удовольствия от нее не получишь.

— Нет, конечно же нет, — поспешно согласилась Вирджиния. — Я не это имела в виду. Но по-моему, все равно должно возникать какое-то прекрасное чувство, когда знаешь, как хотел бы отделать дом или пусть даже одну только комнату, и видишь свои идеи воплощенными в жизнь. Это должно быть похоже на оживающую картину. Особенно когда вокруг нее ходят люди и им эта картина нравится.