— По-моему, вы уже раньше пару раз встречались, — сказал он, вводя Шарлотту в кабинет Хоффмана.

— Да, встречались, — ответил Гейб, протягивая Шарлотте руку. — В частности, на дне рождения, помните? Добро пожаловать. — Он улыбнулся ей, показав идеальные зубы; но глаза его не улыбались, не говорили они ей и «Добро пожаловать».

— Спасибо. — Шарлотта коротко пожала ему руку. — Рада буду работать вместе с вами.

— Урок первый, — проговорил Гейб, продолжая улыбаться такой же холодной улыбкой. — Не со мной. У меня.

С этого момента между ними началась война.


Гейб вел себя по отношению к ней хуже некуда. Если бы он был женщиной, Шарлотта назвала бы его не иначе как ведьмой. Он постоянно что-то требовал, ругал ее, хамил ей. Она, конечно, не ждала, чтобы он вставал, когда она входит в кабинет, или распахивал перед ней двери; но не была она готова и к тому, чтобы он прерывал ее, когда она с кем-то разговаривает, и требовал сейчас же позвать к нему кого-то — находящегося в этой же комнате; или велел немедленно бросать трубку, не закончив разговора, потому что ему срочно что-то понадобилось, или вызывал ее на работу рано утром в выходные и заставлял по часу дожидаться своего собственного появления. Он ни о чем с ней не разговаривал и ничего не обсуждал, разве что иногда что-нибудь снисходительно растолковывал; игнорировал любые ее замечания, отметал любые предложения, причем так поспешно и резко, что поначалу это доводило ее до слез.

Но самое противное, что в «Прэгерсе» он преуспевал. Бесспорно, был там восходящей звездой. Фред III считал его весьма компетентным. Отец Гейба через пять лет должен был уйти в отставку, и никто не сомневался, что, когда это произойдет, Гейб займет место младшего партнера.

И уж совсем невыносимо было то, что все остальные работавшие в банке женщины просто помирали от любви к Гейбу. Да и сама Шарлотта, как бы она его внутренне ни проклинала, вынуждена была признать, что он весьма сексуален. В свои тридцать два года он был щедро наделен чувственным мужским обаянием. Шарлотта запомнила его очень высоким, однако теперь он стал еще и очень массивным, плотным, с широченными плечами, но тем не менее остался гибким и удивительно грациозным в движениях. Это сочетание изящества с весьма внушительными размерами и придавало ему какую-то особую чувственность. Все говорили, что он прекрасно танцует и превосходно играет в теннис. Его загар был великолепен и летом и зимой: у семьи был дом в Сэг-Харборе, и Гейб круглый год ходил там под парусами. Темные волосы, очень коротко подстриженные, каким-то непостижимым образом казались непокорными; а карие глаза, окаймленные длинными ресницами, которые любому другому лицу придавали бы женственность, способны были одним только взглядом вызывать у большинства представительниц женского пола трепет и почти рабское желание услужить, доставить радость. Разумеется, Шарлотта в это большинство не входила.

Ее самой заветной мечтой было досадить чем-нибудь Гейбу Хоффману, но она не решалась на это.

А кроме того, существовал еще и Фредди. Фредди не вел себя по отношению к ней так грубо, как Гейб, на публике он был холодно вежлив, а с глазу на глаз полностью игнорировал ее. Поначалу это даже почти забавляло Шарлотту, но время шло, моральный дух ее слабел в неравной борьбе, и такое отношение все более ощутимо ранило ее. Фредди часто обедал вместе с Гейбом, а по утрам они без конца совещались друг с другом; Шарлотта не без оснований подозревала, что Фредди Гейбу не очень-то симпатичен, но Гейб поддерживал хорошие отношения с ним просто из прагматических соображений, что было вполне в его духе. В конце концов, рано или поздно, но Фредди станет когда-нибудь его боссом. И они были солидарны между собой в одном важном для них вопросе: оба были преисполнены решимости сломить ее, камня на камне не оставить от ее иллюзий — если таковые у нее были — о собственной значимости, ясно и недвусмысленно дать ей понять, что ее жизнь в «Прэгерсе» всегда и во все времена будет для нее предельно трудной и неприятной и никакой иной.


Она была очень одинока. Друзей в Нью-Йорке завести еще не успела; в «Прэгерсе» близких ей по духу людей пока не нашла; и, поскольку работала практически круглосуточно, не имела даже и возможности завести знакомства и установить какие-то отношения за пределами банка. Работавшие в «Прэгерсе» молодые люди относились к ней настороженно, их сковывала ее принадлежность к семье владельцев банка и ее неизбежная в будущем роль в нем, а также и ее манеры и склад ума, которые, по всеобщему мнению, были властными, своевольными и типично британскими. А кроме того, те женщины, что до сих пор видела в «Прэгерсе» Шарлотта, работали исключительно секретаршами, а с ними у нее не было ничего общего.


Она поселилась, причем очень неохотно, у Фреда и Бетси; нутром чувствовала, что стратегически это было не лучшим решением, но еще не набралась достаточно храбрости, чтобы взять и перебраться в собственную квартиру, да у нее и не было времени подыскивать себе жилье.

Проведя в Нью-Йорке около полутора месяцев, она воспользовалась каникулами на День благодарения, отклонила — под тем предлогом, что Александр одинок и чувствует себя угнетенно, — приглашение Бетси отправиться с ними в Бичез и вместо этого на несколько дней съездила домой. Перед Александром и Максом она держалась бодро, говорила, что в Нью-Йорке ей захватывающе интересно, работа для нее — как дуновение свежего ветра, она узнает там каждый день массу нового и что теперь она совершенно уверена, что сделала правильный выбор, отправившись туда; но накануне своего отъезда из Лондона она обедала вместе с Чарльзом Сент-Маллином у «Симпсона» на Стрэнде и сама была неприятно поражена, когда во время этого обеда вдруг сердито и обиженно разрыдалась.

— Ненавижу я этот банк. И все, чем там занимаюсь, ненавижу. Работа — тоска смертная, босс — свинья, друзей у меня нет, обращаются все со мной так, словно я принцесса какая-нибудь надутая.

— Ну что ж, — удивительно спокойно ответил Чарльз, протягивая ей вначале носовой платок, а потом бокал с вином, — вряд ли стоит их за это осуждать. Может быть, ты и не надутая, но все-таки принцесса. Тут, конечно, нет твоей вины, но это так. И наверное, даже твоему боссу, этому Гейбу, довольно трудно внутренне с этим примириться. С тем, что, как бы настойчиво он ни работал и каких бы успехов при этом ни достиг, он все равно не может даже и надеяться стать кем-либо, кроме партнера, владеющего явным меньшинством голосов, в деле, которое будет принадлежать тебе и управлять которым будешь тоже ты.

— Совместно управлять, — автоматически поправила его Шарлотта.

— Пусть совместно. Но в любом случае ты не можешь упрекать его за то, что он пытается командовать тобой, пока у него есть такая возможность.

— Да, наверное, ты прав. — Шарлотта слабо и неуверенно улыбнулась ему. — С такой точки зрения я об этом не думала. Так что же мне делать? Только не убеждай меня, будто я должна начать постоянно говорить ему, какой он замечательный. Меня при одной этой мысли уже тошнит.

— Ладно, не буду, — согласился Чарльз. — Но мне кажется, что тебе стоило бы в чем-то немного уступить. Я тебя еще, к сожалению, не слишком хорошо знаю, Шарлотта, но ты мне кажешься очень незаурядным во всех отношениях человеком. Думаю, тебе было бы полезно притвориться немного беспомощной, если, конечно, ты сумеешь заставить себя это сделать. Причем не только по отношению к этому Гейбу, но ко всем. Покажи всем, что тебе нужна какая-то помощь. И не бойся время от времени показаться глупенькой.

— О господи, терпеть не могу казаться глупой, — горько вздохнула Шарлотта. — А что, это все действительно нужно?

— Ну, я тебе только высказываю свое мнение, — улыбнулся Чарльз, — а я всего-навсего скромный адвокат. Но мне кажется, тебе бы стоило попробовать держаться подобным образом.


Между ними очень быстро возникла духовная близость. После первой же своей встречи с Чарльзом она, отчаянно нуждаясь в тот момент в ком-то, с кем можно было бы поделиться, посоветоваться, прибежала к Максу и, понимая, что лучше с ним об этом не говорить, все же возбужденно выпалила:

— Я знаю, что он мой отец, Макс. Я это просто чувствую. Я едва только увидела его там, в ресторане, увидела, как он сидит и ждет меня, так сразу же поняла, что это он.

— И как же он тебе об этом сказал? — скептически поинтересовался Макс. — Никогда не поверю, будто бы он просто взял и заявил: «Здрасте, девушка, я ваш папочка, можете не сомневаться, давайте-ка я вам расскажу о том романе, что у меня был с вашей матерью». — Макс выглядел мрачным и раздраженным; Шарлотта вздохнула.

— Разумеется, ничего подобного не было. Мы оба очень долго ходили вокруг да около. Мы разговаривали, как бы прощупывали друг друга, и потихоньку, понемножку все выходило на поверхность. Примерно на середине обеда он вдруг спрашивает: «Наверное, нелегко было меня разыскать? Отталкиваясь только от крестильного платья?» И я ответила, что да, конечно, нелегко, но это было очень интересно, а кроме того, я была преисполнена решимости его найти. И рассказала ему, как мне понравилась Ирландия, именно тот ее уголок, что в таком красивом месте я еще в жизни не была. А он вдруг попросил: «Расскажите мне о своей семье. Как там дядя Малыш поживает?» А потом сказал — и выглядел таким грустным, просто ужасно грустным, когда говорил это, — что очень переживал, когда мама погибла, что он прочитал о ее гибели в газетах и хотел вначале что-то нам всем написать, но потом подумал — а что он, в сущности, может сказать? И тогда я спросила — сама не знаю, как набралась храбрости, может быть, это потому, что я уже выпила несколько бокалов вина, да и все вышло как-то вдруг, само собой, — но я спросила: «Послушайте, это, конечно, ужасный вопрос, и с моей стороны жуткое нахальство спрашивать об этом, но между вами и моей мамой был роман?» И он довольно сильно рассердился и ответил: «Да, это действительно жуткое нахальство» — и сказал еще, что не может обсуждать со мной такие вещи, а потом спросил, с чего мне это пришло в голову. И этот его вопрос я поняла как приглашение к продолжению разговора. Ну, или как возможность его продолжить. И объяснила ему, что неожиданно для себя обнаружила некоторые странности в нашем происхождении. Но может быть, он прав, и мне действительно не следует обсуждать с ним все эти вещи. И тогда у него стал такой вид, одновременно и очень торжественный, и ужасно смущенный, и он признался, что да, у него и правда был роман с мамой. Он сказал это очень тихо и печально. А потом спросил меня, что я имела в виду, говоря о странностях в нашем происхождении. И я ответила, что, как мы обнаружили, у нас разные отцы. У всех троих. И что папа обо всем этом знает.

— Шарлотта, нельзя же трепаться о таких вещах по всему Лондону!

— Я не треплюсь по всему Лондону, Макс. Я же тебе говорю, я знаю, что он мой отец. И он честный и порядочный человек, я чувствовала, что ему можно об этом сказать. Что с ним можно обо всем этом разговаривать.

— Тебе просто повезло, вот и все, — проговорил Макс.

— Так вот, тогда он сказал, что да, они были любовниками, и довольно долго, и он очень любил маму. И что он всегда подозревал, что я — его ребенок, даже несмотря на то, что мама это отрицала и положила конец их взаимоотношениям, как только обнаружила, что беременна. Он сказал, что время от времени ему попадались мои снимки в газетах, и он чем дальше, тем все более был уверен, что я — его дочь.

— А ты на него похожа?

— И да и нет. У него темные вьющиеся волосы, синие глаза, и он весь в веснушках. Тощим его никак не назовешь, тут у нас с ним больше всего сходства. Но дело не в этом, в нем просто есть что-то такое, отчего я себя с ним чувствую… не знаю, ну как с родным. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Не очень, — ответил Макс. — А он ничего не сказал тебе, зачем, по его мнению, маме понадобился этот роман? И почему она намеренно пошла на то, чтобы зачать тебя? Когда она в то время только-только вышла замуж?

— Нет. Он не знает. Сказал только, что никогда не мог понять, почему она так поступила. Сказал, что она была прекраснейшим человеком, что она была очень лояльна по отношению к отцу…

— Уж куда лояльней! — хмыкнул Макс. — Странная лояльность: спать с кем попало налево и направо.

— Она не спала с кем попало! Только с ним.

— Ну да, и еще только с отцом Георгины, и только с моим отцом.

— Я думаю, пока что мы выяснили лишь одно: мы почти ничего обо всем этом не знаем. И нам предстоит выяснять еще очень и очень многое. И наверное, нас ждет немало открытий.

— Ну, с тобой-то уже все в порядке, разве не так? Папочку своего ты разыскала, и — господи, вот уж поистине удивительно, кто бы мог только ожидать! — он оказался и обаятельным, и умным, и образованным, и приятным. Тебе всегда везет, Шарлотта, все оборачивается в твою пользу. Что, скажешь, не так? Всё.