— Я знаю, я не права. Я дура и сволочь. Но я хотела, чтобы ты мне говорила в детстве, что я чудесная умная девочка, самая лучшая в мире. Что я самая красивая и милая. Я никогда этого от тебя не слышала. Ты только критиковала меня! И ни разу не похвалила…

— Рита, я хотела, чтобы ты стала лучше. Я тебе желала добра, потому и критиковала иногда, понимаешь? — все тем же надорванным голосом произнесла Анна Сергеевна.

— Это неправильно. Я выросла с чувством, что я плохая, что я ненужная. Это неправильно! — сбиваясь, путаясь в словах, возразила Марго. — Вон в других странах… Ты телевизор, что ли, не смотришь? Какую‑нибудь кривобокую слабоумную толстуху хвалят, называют самой лучшей… И она счастлива, и она светится от радости. Она счастлива уже на всю жизнь, эта уродливая дура, потому что любима своей матерью, своими родными! Учителями! Так и надо с ребенком! А ты…

— Ты чудовище, Рита. Я все свои деньги отдала тебе. Я на эти деньги купила тебе квартиру!

— Купила, чтобы я всю жизнь была тебе обязана. Чтобы я еще острее чувствовала себя никудышной. Я ведь, по нынешним временам, даже деньги не могу тебе вернуть, знаешь?.. — засмеялась Марго. — Это не подарок, мамочка, это унижение.

— С ума сошла, точно… — тонким голосом закричала Калерия Аркадьевна.

— Дайте мне сказать! — закричала Марго и вскочила. — Вся наша семья — это ужас и кошмар. Показуха! Мы друг друга едва терпим. История нашей семьи — это история нелюбви… Давайте посмотрим первый раз правде в глаза и признаемся сами себе… Мама! Ты меня едва терпела. Бабушка! Я тоже была тебе в тягость. И мама тебе тоже была в тягость, потому что я не видела, чтобы ты ее любила… А наша прабабушка… Это вообще нечто. — Марго посмотрела в сторону закрытой двери. Там, за этой дверью, была комната Екатерины Петровны, прабабушки. Которой шел нынче девяносто шестой год.

Калерия Аркадьевна вздрогнула, Анна Сергеевна нахмурилась. Марго заступала на опасную территорию. Она собиралась говорить о том, о чем в их семье нужно было молчать.

Но тем не менее Марго упрямо продолжила:

— Бабушка. Твоя мама, баба Катя, тебя тоже не любила. Ты забыла об этом? Когда она носила тебя, то пыталась сделать выкидыш — самым изуверским способом. Она заталкивала в себя иголки. Иголки в твою голову она заталкивала! Чтобы ты умерла в ее утробе. Чтобы ты не рождалась. Но ты родилась и прожила с этими иголками в мозгах всю жизнь. Но прабабушка была самой честной. Она тебя не хотела и пыталась от тебя избавиться. А тебе, бабушка, духа не хватило избавиться от мамы. А тебе, мамочка, — от меня. И только я не побоялась пойти до конца. И когда наступил этот страшный возраст… А он у нас у всех один, заметили, кстати? Все Булгаковы в семнадцать лет беременеют и в восемнадцать рожают… И вот когда я в семнадцать лет забеременела… Помните? Я сделала аборт. Моего ребенка вычистили из меня ножиком, в Первой больнице. Стальной кюреткой… Помнишь, мама? Ты еще тогда свою подругу подключила, эту, как ее…

Марго вдруг осеклась и снова села в кресло. Закрыла лицо руками. Ее трясло.

— Я виновата. Я виновата, что допустила это, — тихим голосом произнесла мать. — Я не должна была допустить столь ранней беременности у моей дочери. Раньше‑то ладно, но в наше время так рано нельзя рожать… Я должна была лучше объяснить, предупредить тебя, что интимные отношения с мальчиками ведут к…

— Нет! — заорала Марго. — Нет. Ты должна была сказать: «Риточка, доченька, какое счастье! Ну и что, что так рано… И не рано вовсе, а как у всех у нас. У всех женщин в нашем роду. Пусть он будет, этот ребенок! Мы тебе поможем, мы тебя любим. Плевать на все — на образование, на карьеру… Главное — ребенок. Это такое счастье, такое счастье…»

«Что я такое говорю? О каком счастье? Наверное, я вправду сошла с ума… — содрогаясь, подумала Марго. — Я же никогда не хотела этого ребенка, чего же я сейчас говорю?!»

Мать с бабушкой, ошеломленные, молчали, с ужасом глядели на Марго.

— …и вот вы нападаете на Ивана. Не пара он мне, да? А по‑моему, он единственный мужчина, кто мне подходит. Единственный, кто меня любит и сможет меня терпеть — мой дрянной характер, мои закидоны… И он — единственный, кто меня не раздражает. Я ведь чокнутая, сами сказали! И меня все бесят, все люди, все. И только он меня не бесит, не вызывает раздражения. Это чудо, а не человек! Он ангел, он святой, он… да, таксист. Ну и что? Мало ли я сволочей с высшим образованием видела.

— У вас нет будущего, — пробормотала мать.

— Да плевать мне на это будущее! — прошипела Марго. — Может, мне кирпич на голову свалится и не окажется у меня никакого будущего… Но зато у меня есть настоящее! И вообще… Я не хочу ни о чем думать, я не хочу ничего просчитывать и вычислять — как правильно, как неправильно… Я желаю быть сама собой. Я хочу делать только то, что подсказывает сердце. И пусть это будет ошибкой… Плевать.

— Гениально. Вполне в твоем духе, — мрачно произнесла мать. — Ни о чем не думать, делать только то, что левая нога тебе подскажет. Уже наворотила дел в свое время…

— А‑а, да что с вами говорить! — закричала Марго. — Вот вы, вы все — баба Катя, бабушка, ты, мама, — вы все делали правильно, по уму. Так радуйтесь теперь! Одни, как сычи… Где те, кого вы любили? Где папа, где дедушка, где бабы‑Катин муж — мой прадедушка? Никого нет! Никого вы не любили — ни мужей своих, ни детей… Живете, как в пустыне! Э, да что говорить… — Она махнула рукой, убежала к себе в комнату.

В дома воцарилась тишина.

«Надо бежать отсюда, — думала Марго. — Я не могу с ними. А куда бежать? В Москву, к себе. Но это не мой дом. Я только что обругала материн подарок — квартиру… По‑хорошему, туда нельзя возвращаться. Тогда куда идти? К Ване? Ваня примет. Ваня что хочешь для меня сделает… Он меня любит. Но я‑то, я не люблю его! Эгоистично и жестоко пользоваться его любовью… Что ж делать‑то?!»

Поздно вечером к Марго зашла Анна Сергеевна.

— Рита, это подростковый бунт какой‑то. Не поздновато ли? — осторожно спросила мать.

Марго, лежавшая на кровати, отвернулась к стене, не ответила.

— Я тебя любила и люблю, — все так же осторожно и холодно произнесла мать. — И я всегда хотела тебе только добра. Ну что бы ты делала в восемнадцать лет с ребенком? Нам на шею бы его посадила? Без образования, без профессии, без мужа… Макс ведь бросил тебя. Да и какой из него тогда бы получился муж — тоже еще на ногах не стоял.

— Ну и что.

— Рита, ну неужели ты не видела женщин, которые загубили себе жизнь, родив ребенка в восемнадцать?

— Видела, — ехидно ответила Марго, так и не повернувшись к матери. — Зато сейчас перед тобой женщина, которая загубила себе жизнь, избавившись от ребенка в те же восемнадцать лет. И это уже никак не исправишь.

— Ты никогда не любила детей и не хотела их… Ты всегда называла себя этой, как его… чайлдфри! Ты сейчас пытаешься всеми силами уязвить меня и ничем не брезгуешь, никакими средствами. Это же надо — никогда не вспоминала о детях, а тут вдруг вспомнила! Я тебя, Рита, насквозь вижу. Ты, как и раньше, недобрая девочка. Вредная. Тем абортом своим теперь будешь меня шантажировать… Все вокруг у тебя виноваты, только не ты.

— Я виновата, я! — сквозь зубы произнесла Марго. — Но поздно себя винить. Мне сорок один год. И ничего уже не изменишь.

— Вот сама понимаешь, — вздохнула Анна Сергеевна. Посидела еще некоторое время и вышла из комнаты.


* * *

С сайта, посвященного знаменитым дислексикам.


Многие известные люди страдали дислексией — не могли грамотно, аккуратно писать и быстро читать. Что же такое дислексия?

Дислексия — медицинский термин, который обозначает проблемы при чтении и письме.

Это и неспособность бегло читать, и хронические ошибки при письме, и корявый, неразборчивый почерк. Оказывается, к таким нарушениям бывает предрасположенность, и их не так просто преодолеть.

Ганс Христиан Андерсен — датский писатель, всемирно известный автор сказок и историй. На них выросло уже много поколений детей в разных странах. Андерсен сочинял свои сказки по ночам и носил их в издательства. Но редакторы, потрясенные полной безграмотностью автора, возвращали их ему, иногда не дочитав до конца. Один редактор даже написал на рукописи: «Человек, который так глумится над родным датским языком, не может быть писателем». Однако благодаря своему таланту и упорной работе Ханс Кристиан Андерсен из «гадкого утенка превратился в прекрасного лебедя».

Его коллега, Агата Кристи, английская писательница — поистине королева детектива. За свою жизнь она написала более восьмидесяти книг, которые по сей день пользуются огромной популярностью. Но не всем известно, что маленькая Агата никак не могла научиться писать. Она делала столько ошибок и писала столь медленно, что родители забрали ее из школы, и девочке пришлось продолжить обучение дома. До конца жизни Агата Кристи делала множество орфографических ошибок.

Любимчик кинозрителей актер Том Круз, как и его мать, и три его сестры, писал некоторые буквы в зеркальном отражении. В школе он не мог научиться быстро различать буквы, что делало мучительным процесс чтения и особенно письма. Крузу пришлось поменять более десяти школ, но это не решило его проблем. Однако школьные трудности не помешали Тому Крузу стать успешным актером.


* * *

Через полчаса в дверь тихонько постучали. Бабушка, Калерия Аркадьевна.

— Риточка, девочка… — дрожащим голосом произнесла она. — Я всегда тебя любила! Только вот зачем ты вспомнила этот ужасный случай…

— Баба Лера. Ты хоть раз говорила об этом с бабой Катей?

— Что?

— Ты ее спрашивала, почему она иголками в тебя тыкала? — вдруг спросила Марго.

— Рита…

— Вы даже не говорили с ней об этом? Вот люди.

— Риточка, о некоторых вещах лучше не говорить…

— Ага, и ты молчала всю жизнь. Забыла об иголках у себя в голове? Забыла?

Бабушка помолчала. Потом прошелестела:

— Не было ни дня, ни минуты с тех пор, как я узнала об иголках у себя в мозгу, чтобы я не вспоминала об этом. — Еще помолчала, потом добавила: — Я, может, в книжках забвения ищу. Когда читаю — забываю обо всем… Я потому и читаю импортных авторов, что у них все истории как сказки. Романтичные, необыкновенные… Не как в жизни. Не как у тебя… У тебя‑то, Риточка, романы вовсе не сказочные, а… настоящие, про нашу жизнь. Тяжело читать. А что до бабы Кати… С ней уже не поговоришь. Она и себя‑то не помнит.

У Марго сжалось сердце. Она вскочила, обняла бабушку:

— Бедная ты… Мне тебя так жалко! Только зря ты с бабой Катей не поговорила, когда она еще в сознании была… Знаешь, мне кажется, она раскаивалась в своем поступке. Она сожалела! Но тоже дурочка была, как и все мы, говорить не умела с близкими. Она бы тебе сказала, что любит тебя, что сожалеет о том своем поступке. Она бы тебе сказала, что рада твоему рождению и тому, что на твоем здоровье это никак не отразилось. Это же чудо, что бог тебя уберег. Правда‑правда!

— Да? — дрогнувшим голосом произнесла бабушка. — Может быть.


* * *

Марго. Черновик романа «Я и Ты»:


«Это все‑таки случилось. То самое, чего я боялась больше жизни. Отвратительное, гадкое, мерзкое.

Задержка… Я забеременела?!

Поначалу я еще надеялась, что обойдется. Подумаешь, неделя прошла, другая… Третья. Вон у Нины, подруги, критические дни раз в полгода случались. А у нее, Нины, никого не было. Никого и ничего. И у меня просто что‑то со здоровьем. Нервы! Да, точно, это у меня тоже из‑за нервов. Из‑за того, что Ты меня бросил.

Ты уехал в Москву, с Варей, и ее дедушка с бабушкой рассказывали во дворе, как вы с ней там замечательно устроились. Как блестяще и дружно вы сдали вступительные экзамены, как Ты трогательно заботишься об их девочке в чужом городе и все такое прочее…

Они рассказывали жильцам нашего дома о Варе и косились при этом на меня, стоявшую в сторонке. На меня, глупую, несдержанную злюку. Мстительную фурию, в припадке ярости задушившую пояском от своего платья несчастную Лили. Редкое животное, между прочим, которое с таким трудом достали папа и мама Вареньки. Заплатили за игуану кучу денег, с приключениями везли из Мексики… И все усилия пошли прахом, потому что глупая Ритка Булгакова, живущая по соседству в Видногорске, не простила ящерке укушенный палец!

После одного из таких выступлений Варенькиных деда с бабкой я убежала домой, и там меня буквально стало выворачивать наизнанку.

Меня стало тошнить почти каждый день. И еще были приметы — из тех, о которых меня предупреждала мама когда‑то.