В соседних комнатах старшее поколение засело за игру в бридж. Вильчур, который не любил да и не умел играть в карты, стоял на пороге гостиной, разговаривая с хозяйкой дома. Насколько это было возможно, он наблюдал за Люцией и не мог избавиться от странного чувства, что она вдруг стала для него чужой и далекой. Ему казалось, что этот блеск в ее глазах, живой румянец, эта кокетливая улыбка — все это что-то искусственное и как бы неприличное. Это бессмысленное кружение в замкнутом пространстве, в толпе танцующих, виляние бедрами, почти кокетливые поклоны никак не сочетались с ее серьезностью, с ее внутренним достоинством, которое он так высоко ценил. Нет, это была не Люция.

Никакие доводы не помогали. Напрасно он убеждал себя, что все в порядке, что все именно так и должно быть, что Люция — молодая девушка, а танцы испокон веков были привилегией молодых девушек, что это скорее характеризует ее с хорошей стороны: умеет активно и серьезно работать, глубоко и ответственно относиться к делам и своим обязанностям и в то же время умеет быть веселой и непринужденной, отдыхать так, как отдыхают другие женщины в ее возрасте. Все это было правильно и убедительно. Однако насколько умом он соглашался с этим, настолько в самых дальних уголках души сильнее противился этому.

Вот Люция в объятиях своего партнера прошлась в ритме танго рядом с Вильчуром и тепло и сердечно улыбнулась ему. Он тоже ответил ей улыбкой, но тотчас же отвернулся. Она заметила это и, как только оркестр умолк, подошла к нему.

— Как здесь приятно, правда? — спросила она.

— О да, — ответил он неубедительно.

— Оркестр, может быть, не лучший с профессиональной точки зрения, но для танца одного ритма достаточно. И некоторые из этих мужчин действительно хорошо танцуют.

Вильчур ничего не ответил, и она удивленно посмотрела на него.

— Вы, кажется, чем-то недовольны? Что-то не так?

— Я? Ну, что вы.

— Вы скучаете?

— Опять вы…

— Мне очень жаль. Я уговорила вас, дорогой профессор, поехать на этот бал. Какая же я эгоистка!..

Сразу погрустневшая, она быстро добавила:

— До ужина неудобно уезжать, но сразу же после него мы вернемся домой.

Вильчур был тронут ее готовностью.

— Ни за что на свете, панна Люция.

— Но ведь вам здесь совсем неинтересно!

Он с улыбкой развел руками.

— Ну, это уже моя собственная вина. Если я не танцую, то следовало хотя бы научиться играть в бридж или заинтересоваться охотой. Но пусть вас это не смущает. Должны же вы, наконец, развлечься за все время, потому что, если…

Он не успел закончить фразу, как заиграл оркестр и перед Люцией склонился новый кавалер.

— Позвольте пригласить вас на фокстрот!

— С удовольствием, — ответила Люция и только сейчас поняла, что Вильчур не закончил свою мысль, но было уже поздно. Она кивнула ему головой и сразу же оказалась в объятиях высокого брюнета с мечтательными глазами. Они были знакомы только внешне. Она знала, что он помещик где-то в северной части района, фамилия его Никорович. Она встречала его несколько раз в Радолишках.

Никорович тоже помнил ее. Он сказал:

— Я вижу вас уже в третий раз. Возможно, вы не обратили на меня внимания. Не у всех же такое счастье, как у Вицека Юрковского…

— В чем же это счастье выражается? — спросила она, развеселившись.

— О, если бы я мог вам это точно сказать, но Вицек — это такая скрытная бестия, что только покрякивает и ворчит себе что-то под нос. Однако я знаю, что он видит вас очень часто. А разве это не является счастьем?

— Вы, пожалуйста, не смейтесь надо мной, — рассмеялась она. — Действительно, пан Винценты довольно часто заглядывает к нам в больницу, но такое "счастье" доступно каждому, у кого несварение или поврежден палец.

Кавалер вздохнул.

— Ну, в таком случае я постараюсь за ужином заполучить несварение, а если не повезет, то завтра отрежу себе палец.

— Я вижу, что вы способны на жертвы, — засмеялась она.

— О да, на любые. Но я повторяю, что у Вицека особое счастье, потому что отсутствием аппетита он никогда не страдал, не заметил я у него и отсутствия пальцев, однако он бывает у вас часто. Вы не могли бы мне подсказать, каким образом я мог бы добиться такой привилегии?

— Это никакая не привилегия. Мне будет приятно, если вы когда-нибудь навестите нас в больнице.

— Спасибо вам. Я определенно воспользуюсь вашим приглашением в самое ближайшее время.

С минуту они танцевали молча, а потом Никорович спросил внешне безразличным тоном:

— Как вам нравится Ковалеве?

— Здесь очень красиво и приятно.

— А все, чего здесь не хватает, будет вскоре восполнено.

— О чем вы говорите? — она с интересом посмотрела на него.

Поколебавшись, он ответил:

— Я как раз говорю об одном недостатке, только об одном: у Вицека нет жены, а в Ковалеве — хозяйки.

Она догадалась, к чему клонит Никорович, и сказала:

— В Ковалеве даже две хозяйки. Не слышала я и о том, что пан Юрковский собирается жениться. Мне он об этом не говорил.

— Ах, так? — удивился Никорович. — Значит, еще не объяснялся с вами?

Поскольку Люция нахмурила брови, он поспешил добавить:

— Я прошу меня извинить, что вмешиваюсь в чужие дела. Будьте так любезны, извините меня, но я считал, что это уже не тайна. Во всем районе говорят о том, что Вицек добивается вашей руки.

— Это ошибка, — резко произнесла она. — Я уверяю вас, что в этом нет и доли правды.

— Однако… — начал Никорович.

Она прервала его:

— Пан Юрковский — знакомый профессора и мой, и мне очень жаль, что его визиты в больницу могут так неправильно комментироваться.

Этот разговор возмутил Люцию. Она даже не предполагала, что визиты Юрковского в больницу вызывали такой интерес у людей. Только сейчас по чужим взглядам, отдельным высказываниям и отношению к себе она могла сделать вывод, что здесь ее считают уже почти невестой хозяина. Она долго колебалась перед выбором способа опровержения этих нелепых предположений. Наконец решила поговорить с Юрковским откровенно.

Вскоре такая возможность представилась: он пригласил ее танцевать. Люция понимала, что их могли услышать танцующие рядом и из обрывков услышанных фраз догадаться, о чем идет речь, поэтому, только когда танец уже закончился, предложила:

— Мне бы хотелось поговорить с вами.

— Конечно, с большим удовольствием, тем более, панна Люция, что я тоже хотел попросить вас об этом.

Он проводил ее через сени и комнату, где играли в бридж, в свою канцелярию. Там никого не было.

— Я узнала сегодня, пан Юрковский, — начала она по-деловому, садясь в предложенное ей кресло, — что в округе ходят нелепые слухи о том, якобы мы с вами собираемся пожениться.

Он посмотрел на нее с беспокойством и спросил:

— Почему эти слухи вы считаете нелепыми?

— Попросту потому, что они основаны на чьем-то вымысле, на абсурдном вымысле.

— Если даже на вымысле, то я, по крайней мере, не вижу его абсурдности.

— Абсурд заключается в том, что как вы, так и я прекрасно понимаем, что не подходим друг другу.

— Я вовсе так не считаю, — ответил он, нахмурившись.

— Вы так не считаете… — повторила она. — Во-первых, вы занимаетесь землей, и вам нужна жена, которая бы вела хозяйство, дом, а я врач. Как вам известно, я приехала, чтобы работать по специальности. Я совершенно не разбираюсь в хозяйстве и считала бы, что растрачиваю свои способности, свою специальную подготовку, если бы бросила врачебную практику. Эта работа — мое призвание, и я никогда не откажусь от нее.

Какое-то время он молчал, а потом обратился почти возмущенно:

— А кто это вам сказал, что я бы требовал от вас каких-то жертв? Кто вам сказал, что я бы осмелился навязывать вам хозяйство в Ковалеве?.. Я ничего больше не хочу, кроме того, чтобы вы стали моей женой, и не собираюсь вам ни в чем отказывать. Вы сможете делать то, что вам захочется. Если пожелаете, то я выстрою в Ковалеве для вас больницу, еще большую, чем та. Вы говорите, что мы не подходим друг другу. Это неправда, потому что как только я увидел вас, то сразу понял, что мне никто не нужен, кроме вас. Конечно, может, я не стою такой жены, как вы, я понимаю это, но я также знаю, что смогу быть хорошим мужем, что вы не ошибетесь во мне. Потому что если я говорю, что люблю вас, так значит в этом нет ни капельки обмана. Я умышленно не спешил объясняться, потому что хотел, чтобы вы могли меня узнать и составить обо мне мнение. Что же касается хозяйства, так еще, слава Богу, жива мама, и она занимается им. Сестра уже, наверное, не выйдет замуж, потому что и желания у нее нет. Словом, о хозяйстве нечего беспокоиться. Так, панна Люция, я спрашиваю вас, где тут абсурд? В чем тут нелепость? Вы не бойтесь, я уже не мальчишка, и, прежде чем обратиться к вам, я все передумал и все взвесил.

Люция отрицательно покачала головой.

— Не все. Мне очень жаль, что я должна вам это сказать, но вы не приняли во внимание моих чувств и моих намерений. Я не согласна с тем, что вы говорили о себе. Я не верю в то, что я могла бы быть для вас подходящей женой. А во-вторых, я не могла бы стать ею еще и потому, что я несвободна, у меня определенные обязательства…

— И вы не можете от них отказаться?

— Я не хочу отказываться от этих обязательств.

Он понурил голову.

— Это значит, что вы кого-то любите?

— Да, — кратко ответила она.

Какое-то время он молчал, а потом сказал, пытаясь улыбнуться:

— Вот уж, действительно, попался… Но кто же мог знать?.. Как я мог предположить?.. Я не слышал, чтобы здесь, в наших краях, кто-нибудь сватался к вам, а Варшаву вы бы не покинули, если бы там… Извините меня. Я никогда бы не осмелился предлагать вам… если бы не уверенность, что вы свободны. Я очень прошу вас извинить меня.

В выражении его лица была искренняя озабоченность и печаль. После долгого молчания он вдруг посмотрел на нее с недоверием.

— А может, — начал он, — вы таким образом хотите подсластить мою горькую пилюлю? Мне было бы действительно очень обидно, если бы вы за мою искренность и мои чувства отплатили такой отговоркой. Я действительно не слышал, чтобы кто-нибудь в наших краях добивался вашей руки. А у нас здесь долго сохранить тайну невозможно. Так скажите мне откровенно и просто: "Ты мне не нравишься, буду искать более подходящего".

Люция покачала головой.

— Ваши предположения необоснованны. Я сказала вам правду. Я действительно люблю другого человека и стану его женой.

Он снова замолчал и стоял перед ней, не поднимая головы.

— А вы… вы могли бы сказать, кто он?

— Я не думаю, что в этом есть необходимость, — холодно ответила она.

— Ну, если это тайна… — с иронией заметил он.

— Вовсе нет, но я не собираюсь докладывать, потому что это мое личное дело.

— Вы считаете меня сплетником? Это интересует меня и только меня.

— Хорошо, я могу вам сказать: я говорила о профессоре Вильчуре.

Его глаза широко раскрылись.

— Как это?..

Люция встала.

— Еще секунду, — задержал он ее. — Вы хотите сказать, что любите профессора и что станете его женой?

— Да. И я прошу вас на этом закончить нашу беседу.

Когда они вернулись в гостиную, как раз приглашали к столу. В столовой и соседней комнате стало шумно. Ужин, как правило, в этих краях был очень обильным. Однако сидящий рядом с Люцией хозяин почти ни к чему не притронулся, зато много пил и продолжал оставаться хмурым. Это было, конечно, замечено, так как женщины все время с интересом посматривали в его сторону, переводя взгляды с него на Люцию и догадываясь, что между ними что-то произошло. Люция, стараясь спасти положение, оставалась веселой и оживленной, разговаривая с другим своим соседом.

После ужина она снова спросила Вильчура, не лучше ли им поехать домой. Сейчас уже она сама этого искренне хотела, но Вильчур, усматривая по-прежнему в ее готовности пожертвование, самым категорическим образом отказался.

— Я познакомился здесь с двумя очень интересными людьми и с ними мне приятно беседовать, — уверял он, — а завтра воскресенье, так что мы можем позволить себе развлечься еще пару часов.

Снова зазвучала музыка, и снова Люция танцевала без устали. Вильчур в поисках своих новых интересных собеседников заглянул в столовую, где слуги убирали столы. В конце одного из столов одиноко сидел пан Юрковский и пил водку. Вильчуру показалось, что Юрковский его не узнал, потому что измерил его почти ненавидящим взглядом. Должно быть, он уже был изрядно пьян, ведь всегда он относился к Вильчуру вполне доброжелательно.