— Ну, не в Гнесинку… Еще куда-нибудь, где поют, какая разница… Еще-то пойдешь петь? А то народ просит…

— Нет, Кать, хватит на сегодня. Устала я, переволновалась. И то — чистой воды авантюра с моей стороны. Завтра уж, с новыми силами.

— Что ж, понимаю. Может, хочешь чего? Чай, кофе? А то давай по коньячку вдарим, а?

— Нет. Я домой пойду, поздно уже.

— Ага… Ну, давай… Ой, погоди! Я ж с тобой еще не рассчиталась!

— В смысле? — подняла она на Филимонову удивленные глаза.

— А что — в смысле… В обыкновенном смысле… Буду тебе платить, как Сене с Веней… За вечер — по тыще на рыло.

— Да ты что? — весело рассмеялась она. — Вот здорово… Значит, еще и подхалтурю невзначай?

— Нет, я, конечно, и больше могу, да ребята обидятся!

— Нет, не надо больше, Кать. Нормально. Как-то неловко даже. Вообще-то я и так могу… И без тыщи…

— Ну щас! Чего ж я, на халяву твой талант эксплуатировать буду?

— Да ладно, ладно… — махнула она рукой, разыскивая на вешалке свое пальто. — Все, пошла я, Кать… Душно тут у тебя…

Когда проходила через зал, кто-то сидящий за столом ухватил за руку, коснулся губами ладони, и она вздрогнула от неожиданности, шарахнулась, как испуганная лань. Подумалось — тот самый, с глазами… Глянула — нет, не он. Улыбнулась виновато, кивнула головой в знак благодарности, быстро прошла к выходу. Скорее — на воздух…

Вышла на крыльцо, осторожно спустилась со ступенек, зачем-то долго натягивала перчатки на руки, будто ждала. Чего ждать-то? Или кого? Этого, с грустно-пронзительными глазами, что ли? Да кому ты нужна, старая шансонетка… А все равно досадно. Получилось — для него пела, а он… Хоть бы подошел, сказал чего ради приличия…

И содрогнулась от стыдобы мыслей. А может, от холода, остудившего разгоряченную голову. Натянула капюшон, усмехнулась сама себе — иди уж домой под руку со своей досадой… Смешно, ей-богу, еще и досадовать!

А на улице-то, надо же, действительно подморозило. Воздух острый, студеный, крепкий. И лужи покрылись тонкой корочкой льда, и под ногами скользко — как бы не грохнуться в своем светлом пальто… Ноги-то до сих пор дрожат, и отходняк во всем теле, какой бывает после тяжелой физической работы.

Подморозило, а снега все равно нет. Когда ж он основательно выпадет, окаянный? А впрочем, какая разница… Чего она к этому снегу ожиданием привязалась? Когда выпадет, ей уж не до него будет. Из окна больничной палаты все одно — что снег, что дождь, что грозы с молниями…

Вот опять, опять она! Сказано же себе — не думать! Всю неделю — не думать, не думать! Соберись, Анька, тряпка! Пой, ласточка, пой… Не порть сама себе праздник…

Ну вот. Поскользнулась-таки, чуть не упала. Взмахнула некрасиво рукой, пытаясь удержать равновесие, еще и взвизгнула смешно, по-девчоночьи. Даже не поняла сразу, что ее от падения удержало… Чья-то цепкая рука ухватила за предплечье, как спасение свыше. Оглянулась — он… Тот самый, из кафе… Следом за ней шел, что ли?

— Осторожно, не упадите… Скользко…

— Ой, спасибо. Если б не вы, я бы точно упала.

— Вот видите, как я хорошо пригодился. Давайте уж до конца пригожусь — до дому вас доведу, иначе обязательно упадете. Держитесь…

И по-свойски подставил локоть, будто не сомневаясь, что она тут же за него ухватится. Впрочем, она и не собиралась протестовать-отказываться… Наоборот, вспыхнуло внутри приятной искоркой что-то вроде маленького торжества — ага, значит, он просто сзади шел! А подойти, наверное, стеснялся! Ага, ага!

— Заодно по дороге и комплиментов вам наговорю, не возражаете?

— Нет, не возражаю. Давайте, начинайте, я слушаю.

Эка, с какой ноткой нахальной игривости у нее прозвучало! Видно, маленькая искорка торжества свое дело сделала. Господи, много ли бабе надо, а? Сбылось нечаянное ожидание, она уж и рада…

— Ну, что же вы замолчали? Вы ж мне комплиментов обещали наговорить!

— Да, конечно. Спасибо вам за доставленное удовольствие, вы сегодня замечательно пели. Не просто замечательно, а… Как бы это сказать… С эмоцией пронзительного отчаяния, как мне показалось… На самой высокой ноте отчаяния…

— Нет, вам показалось. Обычно пела, как всегда, — произнесла она холодно, глядя в сторону.

— Да? Ну, извините. Я ведь впервые ваше пение слышал. Это у вас профессиональное занятие или так, увлечение?

— Конечно, увлечение. Разве я похожа на профессиональную певицу?

— Нет. Совсем не похожи. А как вас с увлечением в кафе занесло?

— Да просто захотелось, и все… Вообще-то хозяйка кафе — моя подруга, Катя Филимонова. Мы вместе с ней в институте учились.

— Значит, к подруге романсы петь напросились?

— Нет, почему же напросилась, она меня сама пригласила! Уговаривала даже! Еще чего — напросилась!

— Ну понятно, понятно… Извините.

Совсем ей не нравились его вопросы. Настырные какие-то, хамоватые. Да и голос его не нравился — чуть насмешливый. И вообще… Зачем провожать пошел, если уж так насмешничаешь? Не больно-то и хотелось… Надо же, пронзительное отчаяние в голосе разглядел… Рассердиться, отшить его, что ли? Тем более в той части улицы, где они сейчас пойдут, фонари не горят… А может, он вообще маньяк?

Подумала мельком про маньяка, и вспомнила! Ну да, как же она его сразу-то не узнала? О, память девичья…

Остановилась, развернулась к нему всем корпусом, глянула в насмешливые глаза:

— Послушайте… Это ведь вы были там, на мосту?

Он коротко пожал плечами, улыбнулся озадаченно:

— На каком мосту?

— Ну, помните… Я у парапета стояла, а вы мимо шли… Еще сказали: «Не стоит этого делать…» Помните?

— Нет, не помню…

— Да вы это были, вы! С вами еще собака была — ушастая такая… У вас есть собака?

— Ах, это Альма, наверное… Да, я с ней гуляю иногда…

— Ага, вот видите! Значит, я-таки вас узнала! Надо же, весь вечер промучилась — где я вас видела…

— Да, да… Припоминаю что-то. Была такая картинка. Снег валит, на мосту женщина у парапета стоит, на воду смотрит… И отчаяние вокруг нее — крепким коконом…

— Как? Как вы сказали?

— Ну, мне показалось… Да, от вас жуткая энергия отчаяния шла. Я и подумал грешным делом…

— Что я вниз головой с моста сигану?

— Ну да… А вы меня, помнится, послали куда подальше. Вроде того — идите, куда шли, не ваше дело, где хочу, там и стою.

— Да потому что я и впрямь не собиралась с моста прыгать!

— А кто вас знает? А вдруг… Помните, вы еще спросили — не экстрасенс ли я случаем?

— Да, помню… А вы еще так смешно ответили — нет, я не экстрасенс, я обыкновенный.

— Ага, точно…

— А ваша собака меня взяла и облаяла!

— Ну, не преувеличивайте. Альма вообще лаять не умеет. У нее воля слишком подавлена, чтобы на людей лаять.

— У собаки… воля подавлена? Вы, что ли, ей волю подавили?

— Да нет, что вы… Вообще, это соседская собака, не моя. Сосед охотник, он ее в лесу нашел. Кто-то завез подальше, чтобы оставить, а он нашел. Сидит под деревом, бедолага, даже непривязанная. Где хозяин оставил, там и сидит. Он как ее увидел — сердце сжалось. В глазах, говорит, такая покорность судьбе была… Да и сил у нее никаких не оставалось, еле до машины на руках доволок. Вот, теперь у него живет… А он парень занятой, гулять с ней вечерами не может, я иногда его выручаю.

— Господи, как грустно вы рассказываете…

— Да не грустно. Обыкновенно. Предательство и жестокость в чистом виде, что ж делать. Альма — псина умная, она все понимает. Только вот лаять разучилась. Все, как у людей.

— Да уж… Это вы правильно сказали… Все, как у людей…

Дальше пошли молча, будто объединенные его грустным рассказом. Миновали темный участок улицы, вышли в свет фонарей. Она подняла голову и вдруг разглядела в свете фонаря быстрый промельк… Еще, еще…

— Смотрите, снег пошел! — подставила руку в перчатке под упавшую с неба снежинку, — наконец-то снег, настоящий! Который уже не растает!

— Да, пора уже. Природа давно просит. Увязла в осенней хмари по самые уши, никак выбраться из нее не может.

— Да уж, увязла… Зато утром все будет белым-бело… И красиво…

— Ой, как вы сейчас это грустно произнесли! Будто вас эта красота и не коснется, мимо пройдет!

— Может, и мимо.

Он повернул голову, внимательно посмотрел на нее сбоку. Промолчал, ничего не сказал. Так, молча, дошли до ее подъезда, она аккуратно высвободила руку из-под его локтя, улыбнулась вежливо:

— Вот, я уже и пришла. Спасибо, что проводили.

— Уже? Надо же, как быстро… А мы ведь даже познакомиться не успели. Меня Иваном зовут.

— А меня Анной…

— Анна. Красивое у вас имя. Аня, Анюта. И поете вы замечательно, Аня.

— Спасибо…

— Да нет, это вам спасибо. И впрямь истинное удовольствие получил. Давно такого талантливого исполнения не слышал.

— Ну уж и талантливого… Слишком пафосно для простого увлечения, вы не находите?

— Нет. Не нахожу. Люди часто обманываются своими увлечениями, не принимают их всерьез. Ведь что такое наши увлечения? Всего лишь крик несостоявшегося, данного свыше…

— Не знаю. Может быть. Никогда об этом не думала.

— А вы кто по профессии, Аня?

— Да это не суть важно, Иван. Моя профессия к исполнению романсов никакого отношения не имеет.

— Ну да… Я так и понял в общем…

Она пожала плечами, улыбнулась. Постояла еще немного, переминаясь с ноги на ногу. Странно, но уходить от него не хотелось… И не то чтобы он внешне понравился, нет, не то… Внешне он как раз и не шибко интересен был. Обыкновенный мужик, как говорится, пройдешь мимо и не заметишь. Серая внешность, неброская. Ну конечно, глаза… Глаза — это да…

Подняла голову, глянула в них еще раз, будто запоминая. Наверное, он очень хороший человек, этот Иван. И знает много. И пережил много. И добрый… Вон, с соседской собакой гуляет… Вероятно, и Леня сейчас — такой же. Жизнью потрепанный, но с глазами умными, острыми, грустно-насмешливыми. Интересно, жена у этого Ивана есть? Спросить, что ли? А впрочем… Какое ей дело до его личной жизни… Наверняка и жена, и дети есть, ждут его дома не дождутся, пока он в кафе ее романсы слушает…

— Ну, я пошла. Еще раз спасибо вам, что проводили…

Он кивнул, соглашаясь, и она резко развернулась, быстро пошла к двери подъезда.

— Постойте, Аня!

— Что? — оглянулась вполоборота, взявшись за ручку подъездной двери.

— Я так и не осмелился спросить напрямую… У вас что-то случилось, Ань? Я могу вам чем-то помочь?

— Нет… Спасибо, Иван. Вы мне уже помогли там, на мосту.

— Значит, все-таки у вас что-то случилось… А вы завтра еще в кафе петь будете?

— Да, буду. Всю эту неделю петь буду, каждый вечер.

— Я завтра приду в кафе… Можно?

Пожала плечами, открывая дверь. Усмехнулась — странный вопрос… Как будто она может запретить — вообще кому-либо — пойти завтра в кафе! Но голос все равно дрогнул, когда произнесла вежливо:

— Приходите, конечно… Я буду рада.

— И еще один вопрос, Ань… Только вы не сердитесь, ладно?

— Хорошо, я постараюсь.

— Вы ведь не замужем?

Ох, а вот это уже лишнее! Застыла перед открытой дверью, показалось, даже втянула голову в плечи. Нет, вопрос, конечно, не тот, чтоб уж так испуганно на него реагировать, но все же… Прозвучала в нем какая-то нотка странная, будто он и не сомневается в утвердительном ответе. И еще — немного снисходительностью отдает. Вроде того — понятно, отчего вы такая грустная. Как он давеча выразился — отчаяние вокруг вас крепким коконом… Да, крепким! Да, коконом! А твое-то какое дело?

Повернулась вполоборота, бросила зло:

— А что, это имеет какое-то отношение к исполнению романсов?

— Ну вот, все-таки рассердились…

— Ничуть. Да, я не замужем, Иван. Я разведена. Уже год как. Вы удовлетворены?

— Вам сейчас очень плохо, Анна?

Господи, наглый какой! Ну чего пристал? Что ж, придется его отшить. А жаль — так хорошо шли, разговаривали… Просто, душевно, по-человечески.

— Да, мне плохо. Мне очень плохо, Иван. Но от ваших бесцеремонных вопросов мне лучше не станет.

— Не обижайтесь на меня, Анна. Я понимаю, вопросы несколько неказистые. Просто мне хочется вам помочь. Хоть чем-нибудь. Можно?

— А вы только незамужним женщинам стремитесь помочь? Не слишком ли много вы на себя берете, Иван? Чего вы мне так упорно в душе лезете? Разве я вам повод дала? Подумаешь, до дому проводили…

— Простите меня, Анна. Но иногда подобная бесцеремонность бывает оправданна. Чтобы вовремя помочь.

— Да не нуждаюсь я в вашей помощи!