— А нам разве есть о чем говорить?

— Да. Есть, конечно.

— Ань… Так, может, я того… Выпру его, а? — вытянул шею из-за плеча Ивана Витя.

— Нет, Вить, не надо. Идите, оставьте нас…

Иван шагнул в узкое пространство кухни, плотно прикрыл за собой дверь. Скинув куртку, бросил ее на спинку стула.

— Кофе дашь, хозяйка?

— Да. Сейчас сварю.

— Ладно, потом сваришь… Сядь, Аня.

Она послушно села на стул, слегка отвернув от него лицо. Стыдно ей было смотреть ему в лицо, ужасно стыдно…

— Ты почему сбежала вчера? Обиделась, что я на тебя не набросился?

— Не надо, Иван… Поверь, мне и самой стыдно вспоминать об этом… Глупо все вышло, прости.

— Конечно, глупо. Вот уж не думал, что на меня все еще можно смотреть как на жеребца-казанову… Раньше, может, и можно было, но сейчас-то!

— Я же сказала — прости! Что тебе еще от меня нужно? Ты за этим сюда пришел, чтобы стыдить меня?

— Нет. Не за этим. Я, Аня, в отношении тебя на большее рассчитываю.

— Интересно, на что это?

— А ты сама не догадываешься? Ты что, и впрямь думаешь, что я такой великий человеколюбец, очертя голову всем на помощь бросаюсь, душеспасительные беседы с заблудшими душами веду? Нет, Аня, это не так. Ты мне нужна, только ты. Во всех смыслах. Как человек, как женщина. Любимая — женщина. Одна единственная, неповторимая, со всеми своими ошибками и даже с горделивой греховной сутью, если хочешь. И со всеми болезнями — тоже.

— Да зачем, Иван… Что ты говоришь… С ума сошел? Я ж тебе объясняю — у меня рак… Меня скоро изуродуют до неузнаваемости! Вон, я завтра в больницу уже залягу… Причем надолго. Ты что, будешь таскаться ко мне в больницу? Тебе оно надо, Иван?

— Ох, глупая ты женщина, Анна… Даже не глупая, а просто дура. Нашла, чем испугать.

— Иван, мне грудь ампутируют, прости за такие подробности. А потом химиотерапию будут делать. И вообще… Я и сама не захочу тебе после всего этого на глаза показаться, понял? Нет уж, запомни лучше меня такой… Женщиной с профилем Нефертити, красиво поющей романсы…

Он помолчал немного, глядя куда-то мимо нее, потом усмехнулся, протянул через стол руку, жестко ухватил ладонь, сжал в пальцах. И заговорил тихо, грустно:

— Знаешь, Ань, я ведь на своем веку всякой женской красоты перевидал… Куда там твоей Нефертити — прекрасному эталону. Эталон красоты, Аня, это вовсе не внешние признаки. Да и не в самом эталоне, собственно, дело. Красота — это любовь, Аня. Любовь, которая внутри, а не снаружи. А все остальное — глупость, придуманная испуганными людьми. Красота в сути любимого человека, как ни банально это звучит. А я, наверное, через годы ошибок заслужил право на эту банальность. Да, я очень хочу быть банальным, Ань. Уж прости.

— Не знаю… Я не верю, Иван… Может, ты не понял? Я ж тебе говорю — меня физически изуродуют…

— Но ведь любовь-то в тебе не отрежут? Запомни, Ань, — никогда нельзя добровольно отсекать от себя достоинство, дающее право на любовь. Ты что, единственная на свете женщина, с которой такая беда случилась? Да многие через это проходят — и ничего, и живут, и счастливы… Поверь мне — и ты тоже пройдешь с достоинством. Мы вместе это пройдем, Ань. Я буду рядом с тобой, я тебе помогу… Ну же, улыбнись, посмотри на меня!

Он снова больно сжал ее пальцы, встряхнул слегка. Вдруг что-то ударило в голову, пробежало по телу горячей волной, остановилось в солнечном сплетении, защекотало, зашевелилось… И вздохнулось легко, и разом ушли страх и стыд, и впрямь захотелось ему улыбнуться, и даже кокетливо улыбнуться! И произнести через эту улыбку — да, я тебе верю, Иван. Верю и… люблю. Люблю и верю…

Не успела произнести — вздрогнула от короткого стука в закрытую кухонную дверь, от голоса Антона:

— Мам, извини, тебя тут к телефону… Говорят, срочно…

— А кто это, Антош?

— Не знаю. Женщина какая-то.

— Подожди, Иван, я сейчас…

— Да, жду. Я теперь уже никуда не уйду, Ань.

— Да…

Вышла за дверь кухни, взяла из рук Антона трубку, бросила коротко:

— Слушаю!

— Здравствуйте… — потек из трубки мягкий вежливый женский голос. — Вы Лесникова Анна Васильевна?

— Да, я Лесникова Анна Васильевна. А в чем дело? Вы кто?

— Меня зовут Селиванова Мария Аркадьевна, врач-маммолог из тридцать второй районной поликлиники.

— Да, да… Я понимаю, я приду к вам завтра за направлением, Мария Аркадьевна. Я уже готова. А что, доктор Козлов…

— Да я, собственно, вам поэтому и звоню, Анна Васильевна. Хотела, конечно, завтра с утра, но не выдержала. Вот, решила избавить вас от лишних мучительных часов…

— В каком смысле? Простите, что-то я не понимаю ничего!

— А я сейчас вам все объясню, Анна Васильевна. Дело в том, что мне очень срочно понадобился отпуск, именно в ноябре… А заменить меня было некем. Вот, посадили на мой участок неопытного специалиста, только-только вылупившегося из интернатуры.

— Козлова, что ли?

— Да. Геннадия Григорьевича Козлова. Вообще-то он способный, вы не думайте. Просто… Просто из-за его невнимательности небольшая накладка произошла…

— Какая накладка? Боже мой, что-то я совсем ничего не понимаю… Даже голова закружилась…

— А вы сядьте, Анна Васильевна. Сели?

— Да… Села… — осторожно нащупала она рукой валик дивана. — Вернее, держусь…

— Дело в том, что он результаты маммографии перепутал, в чужие конверты их разложил. Я вчера пришла в кабинет, чтобы разобрать бумаги, посмотреть, что да как, ну, и обнаружила трагическую ошибку. Он ваши результаты положил в конверт с надписью Весникова А.В., а результаты Весниковой — в ваш, с надписью Лесникова А.В. Представляете, даже инициалы совпали. Она Весникова Ангелина Викторовна…

— И что? Я не понимаю…

— Да, я представляю, конечно, в каком вы сейчас состоянии, Анна Васильевна. У вас стресс, на вербальном уровне вы плохо воспринимаете информацию. Это ничего, это бывает. Поэтому говорю просто — с вами все в порядке, Анна Васильевна! Вы не больны! Это Козлов все перепутал!

— Погодите… Как это — перепутал? Да вы что такое… Я же за эту неделю чуть с ума не сошла! Представляете, что со мной было, что я пережила, к чему я готовилась?

— Представляю, Анна Васильевна. Но что делать — этот Козлов…

— Да я… Да я на вашу больницу в суд подам!

— Ну, слава богу, нормальная реакция пошла… А относительно суда — что ж, подавайте в суд, это ваше право, Анна Васильевна. А что делать? Козлов допустил халатность, Козлову и отвечать. Хотя жалко — он и впрямь способный мальчик.

— Да Козлов он, а не мальчик!

— Ну да. Козловы, они все такие… — грустно усмехнулась на том конце провода врач Селиванова Мария Аркадьевна. — На роду им написано быть объектом для отпущения. Пожалейте его, Анна Васильевна.

— Да мне-то от этого не легче, что он Козлов…

— Нет. Вам-то как раз легче. А представляете, как мне перед Весниковой Ангелиной Викторовной объясняться придется? Вот я сейчас поговорю с вами, а потом сразу ей надо звонить, приглашать завтра на прием… У вас счастье, а у нее…

— Да. Да, я понимаю.

— Поэтому я и решила вам первой позвонить, а уж потом… Ладно, Анна Васильевна, живите спокойно и будьте счастливы. А Козлову простите великодушно — с кем не бывает. Ну, он же еще мальчишка совсем…

— Да ладно, прощаю я вашего Козлова.

— Ну, вот и славно. Всего вам доброго, Анна Васильевна.

— И вам… И спасибо вам за звонок…

Нажала на кнопку отбоя, диким взглядом обвела гостиную. Все они собрались в этот момент в гостиной — ее близкие. Бывший муж Витя, дети Антон и Лерка, мама, подруга Филимонова, в дверях Иван стоит, опершись рукой о притолоку. Проговорила тихо, обращаясь ко всем сразу:

— Это доктор из поликлиники звонила… Ошибка вышла, нет у меня никакого рака, они данные перепутали. Здорова я, представляете? Категорически на сто процентов здорова…

Эта секунда навсегда осталась в ее памяти — объемно выпуклая секунда жизни, окрашенная всплесками коротких эмоций близких людей. Вот Витя слегка подался вперед из кресла, взметнул брови вверх в радостном удивлении. Вот мама прижала ладони ко рту, сверкнула взглядом через дрожащую линзу счастливой слезы. Переглянулись коротко Лерка с Герой, схватились за руки, как дети. Антон, сложив ладони на голову, медленно осел на корточки… И лишь Иван стоял в дверях изваянием, улыбался невозмутимо. Будто знал…

И следом — секунда вторая, не менее выпуклая. Встал из кресла Витя, шагнул к ней, произнес деловито:

— Поздравляю, Ань!

И тут же озабоченно посмотрел на часы. Следом за ним вытащила из кресла свое полное тулово Филимонова, произнесла сердито:

— Фу, ну и напугала же, зараза, Каминская! Вот только попробуй, не приди сегодня в кафе! Ты мне еще один вечер должна, помнишь?

— Да, помню, Кать. Я приду.

— И к разговору тому еще вернемся, поняла? Я от тебя так просто не отстану!

— Да ладно, ладно…

— Ань, я поеду, наверное… — робко встрял в их разговор Витя. — У меня ж Танька вот-вот родит…

— Да, Витя, конечно. Спасибо тебе. Тане привет передай, пусть у нее хорошо роды пройдут.

— Ага, ладно.

— Виктор… Погодите, Виктор… — засуетилась около него Филимонова. — А вы в какую сторону сейчас поедете?

— В Комсомольский район, на Воздвиженскую…

— Ой, а меня не захватите? Нам по пути!

— Конечно, захвачу. Идемте.

— Так я вечером жду, Ань! — уже на ходу строго напомнила Филимонова. — И не опаздывай, у меня все столики на вечер расписаны, народ на тебя придет!

— Ну сказала же, приду…

— Мам! Мы тоже с Герой пойдем, наверное! — поднялась с дивана Лерка, следом за ней — Гера. — Нам еще в магазин надо и в прачечную заскочить…

— Лерочка, а можно, я с вами? — тихо спросила мама, сложив ладошки одна в другую, как оперная певица. — Посмотрю хоть, как вы устроились…

— Да конечно, поехали, бабушка! Извини, что сами не догадались пригласить! Давай, собирайся… А завтра я тебя на автобус посажу, ты сама сюда приедешь…

— Да я мигом! Сейчас оденусь!

Краем глаза увидела, как Иван отошел от двери, сел на диван, сложив ногу на ногу. Будто со стороны наблюдал за всей суетой, улыбался. Бросив на него короткий понимающий взгляд, тут же засобирался и Антон:

— Мам, я к Ирке пойду… Мы сегодня вообще-то тусовку планировали…

— Иди, Антош. Конечно же. Счастливо потусоваться. Ире от меня привет передай.

Суета в прихожей, дверные хлопки — один за другим. Наконец, последний хлопок дверью — Антошка ушел. Развернулась к Ивану, подняла плечи:

— Ну вот… Разбежались все сразу…

— Да, Ань. Хорошие у тебя родственники, понимающие. Ну, иди сюда…

Села рядом с ним, оплела руками, положила голову ему на грудь:

— Господи, какое счастье… Я даже не верю…

Он вздохнул, молча провел рукой по ее затылку. Подняла голову, обвела взглядом гостиную, тихо кивнула в сторону окна:

— Смотри, снег идет. Красиво, правда? Необыкновенно красиво. Вот как надо почувствовать счастье — всего лишь неделю поумирать…

— Да. Можешь предложить этот способ всем, недовольным своей жизнью. Эксклюзив от Анны, поющей романсы! Проходите в кассу, не создавайте очереди!

— Не смейся, Иван. Меня ведь и впрямь за эту неделю перевернуло, сам знаешь… — проговорила она тихо, не отрывая взгляда от заснеженного окна.

— А я и не смеюсь, что ты… — глянул на нее Иван, слегка отстранившись. — Я любуюсь тобой. Ты в профиль и впрямь на Нефертити похожа.

— Да ну… Не хочу. Сам же говорил про глупость эталона, про лесть скульптора, про обман…

— Да. Может, и обман. И это тоже своего рода счастье — всю жизнь обманываться. Вот и я, как Пушкин — и сам обманываться рад.

— Ну и дурак…

— А вчера говорила — умный. Ты уж определись как-нибудь, Ань.

— Ладно. Со временем определюсь. Поживем, увидим, дай немного в себя прийти. Я только что целую жизнь прожила — от понедельника до воскресенья. Хм… Можно даже сказать — до воскресения…

— Эка, загнула — до воскресения! Жизнь как жизнь. Обыкновенная. Многие так весь свой век живут и ничему не учатся.

— А я научилась.

— Да, ты научилась. Но учти — впереди у тебя тоже обыкновенная жизнь. Завтра, вон, вообще понедельник, тяжелый день.

— Да. Может, и тяжелый. Но это будет уже совсем, совсем другой понедельник…

Замолчали, глядя в окно. Белые хлопья скользили по стеклу, будто заглядывали к ним в комнату равнодушно.

Такой же снег шел вчера. И позавчера. И третьего дня. На понедельник синоптики тоже обещали снег.