А будет — глупая пузатая Алена, инфантильная, беспомощная, со своей навязчивой любовью и покорными ласками. А потом — орущий ребенок в вонючих пеленках из старых простынь, с диатезом и зеленым поносом.

Будет однокомнатная Аленина хрущоба с фотографиями ее чванливых родственников без копейки за душой и нелепыми игрушками ее покойного папаши — бутафорскими пистолетами, деревянными слонами и серебряными ложками, обгрызенными поколениями таких же восторженных дур.

Будет нищета, будет голод.

В шесть утра — на молочную кухню, за бесплатным питанием, чтобы сэкономить двенадцать рублей на кефире. И бегом обратно, дрожа от холода в залатанных ботинках и перешитом пальто, к ней, к этой дуре, у которой отвиснут груди и живот, расплывутся бедра и вздуются от стирки вены…

Это будет конец всему. Зря он столько лет старался и скребся и столько раз начинал все сначала, терпел и надеялся… Это будет конец, конец…

Денис вышел из душа, включил в своей комнате кондиционер на самый холодный режим, жадно выпил целую бутылку крепкого ледяного пива и лег на кровать.


Начал было проваливаться в сон, но сердце тут же стало убыстрять свой ритм, едкая тошнота подкатила к горлу, в ногах запульсировала тяжелая горячая кровь, И сон ушел. Денис услышал, как вернулись с пляжа Оксана с Маргошей. «Сейчас команды начнутся: вставай, одевайся, пошли… не так оделся… не ковыряй в носу…» Денис сглотнул кислый комок, застрявший в горле… «Да пошла ты тоже к черту, Оксанка, хозяйка… мамочка! Все пошли к черту!.. Что же мне покоя-то нет…»

Он маялся-маялся, пытаясь догнать ускользающий сон, несколько раз вставал, пил из мини-бара холодное горьковатое пиво, запер дверь к себе в комнату. Лег обратно и вдруг понял, что не уснет.

Надо вставать. Надо вставать и разгребать весь этот ужас. Дурдом… Ну как можно было в такое крошечное пространство втолкнуть столько вещей!..

Денис попытался подняться и не смог, на лицо ему свалилась тяжелая пыльная подушка. Он с трудом отбросил ее и увидел, что подушку кинула в него Алена. Чудовищно толстая, в грязном халате, нечесаная, с опухшим лицом, она качала на руках орущего ребенка, и огромная грудь с сухим потрескавшимся соском то и дело вываливалась у нее из распахивающегося халата. Почему не пришить пуговицу, она болтается на длинной нитке туда-сюда, царапая Дениса по лицу… И как же мерзко орут некоторые дети… Истошно, пронзительно… Как бы заставить его замолчать? «Заткнись!» — заорала Алена, тряся ребенка так, что у него из стороны в сторону беспомощно замоталась голова. Но от этого он закричал еще сильнее, срываясь на визг, а она стала яростно мешать в большой кастрюле макароны.

Денис увидел, как лицо ее стало краснеть и набухать от подступающих слез. Алена зарыдала, подскочила к нему с половником в руке и стала бить его по голове. Склизкие, липкие макароны… пахнущие плесенью и сырой землёй… «Ешь! Ешь, сволочь!» — орала Алена, и Денис ел, давился и ел, выплевывая изо рта какие-то волосы, червяков, тараканов… Алена склонилась над ним рыдая, и Денис увидел, какой у нее огромный рот, в котором почти нет зубов. Черный, вонючий… Она ловко поддела качающийся передний гнилой зуб, выдернула его и бросила в тарелку Дениса.

— Пумс! — истерически захохотала Алена.

Денис выпрыгнул в окно на траву, сел на землю и попытался снять с лица опутавшие его тонкие длинные спагетти. Внезапно он услышал звонкий смех и увидел невдалеке на крыльце прекрасного дома похудевшую красивую Оксану. Она весело помахала ему рукой и закричала ласково, как собачке:

— Ко мне! Иди сюда быстро, безобразник какой, а ну, иди ко мне!

Денис со всех ног побежал к ней, спотыкаясь и падая во влажную траву. Оксана протянула к нему руку, унизанную сверкающими колечками:

— Сейчас я тебе лапки помою! Ты какой гря-я-яз-ный!.. — Она брезгливо отдернула руку. — Фу! Отойди от меня! Отойди, грязнуля!.. В чем у тебя вся морда? Гадость какая… — Она ударила его по носу, оттолкнула ножкой, обутой в чистый белый ботиночек на небольшом изящном каблучке. — Гадость, гадость…


Денис с трудом разлепил глаза. Его тут же замутило. Тяжелым давящим мешочком внутри лежал собственный желудок. Все тело его ломило и чесалось, во рту было кисло и сухо, он ощущал какой-то тошнотворный приторный запах моллюсков, тины, в голове еле слышно, но настойчиво гудело.

«Да, Господи, что такое?!» — подумал Денис, привстал на кровати, огляделся и все вспомнил.

Он увидел записку рядом с кроватью: «Ты ведешь себя неправильно. Ты не для этого приехал с нами на отдых. Увидимся вечером…» Аккуратно сложив записку вдвое, потом вчетверо, он разорвал ее и разложил клочки в ровный кружочек на шероховатом светлом покрывале, на котором почему-то лежал поперек. Сел, спустил ноги на пол. Выпил едкой минеральной воды из бутылки, поморщился. Тяжело. Болит голова. Плохо. Все очень плохо.

И странная мысль пришла ему в голову.

Эта девушка сама избрала свою судьбу. Никто ей ничего не обещал. Не надо было шляться к нему в квартиру. Хотя она однажды и сказала: «Денис, мы так с тобой неосторожны, а ты ко мне стал плохо относиться…» Ну и что? Он никогда по-другому и не относился. Она, что, не понимала этого, нося с собой туда-сюда туфли и помаду в пакете? Кто, кстати, к тебе, потаскушке, жалкой и безропотной, по-другому относиться будет?

Она его просто спровоцировала… Дрянь, провокаторша! Она должна за все заплатить. Она должна заплатить за то, что так его напугала. За то, что он сейчас сидит как описавшийся при всех мальчишка, прея в собственных штанах… Зря она полезла в его жизнь. И не время разбираться, кто в чью жизнь полез.

Почему он должен платить своей жизнью за ее удовольствия? Она же к нему за удовольствиями ходила. А зачем еще женщины ноги свои раздвигают? Еще ведь хотят получить что-то за это. Ничего она не получит. А пусть платит за свою распущенность. Его мама не бегала к мужчинам с пакетом в руке и не делала того, что уже несколько лет подряд делает Алена, не зная, увидит ли она его когда-нибудь еще или нет. У всего есть своя цена. У таких Ален — тоже. И пусть платит. Ведь не он же должен платить, в конце-то концов, за дурь этой московской неприспособленной дуры, которая хочет уволочь его на свое дурацкое дно с романтическими бреднями и зарплатой семьдесят три доллара в месяц.

Денис почувствовал, что его опять подташнивает. Он встал и пошел в ванную умыться, прислушиваясь, ушла ли Оксана. Да, кажется, в смежном номере никого нет. Как удобно все-таки: вместе и отдельно…

Денис пустил струю ледяной воды, слегка намочил голову и, сделав воду потеплее, прополоскал горло. Мерзкая отрыжка… Все-таки не для его желудка эта псевдо-еврейская кухня. Да еще сдобренная мыслями об Алене. Вот тебе и «безболезненное решение сексуальных проблем» и «воплощение тайных фантазий» — в виде брюхатой беспомощной идиотки, которая наверняка сидит сейчас в Москве в обнимку с телефоном и преданно ждет его звонка. И на ее вечно зареванной, а теперь еще и покрытой пигментными пятнами морде светится упертая, счастливая любовь и надежда на светлое будущее с ним, с Денисом. И с тем, что она так настойчиво предлагает Денису сразу и бесповоротно полюбить, прямо сейчас, в своем безобразном, раздувающемся брюхе.

— О-ой… Надо что-то делать. Делать. Пока не поздно. Господи…

Денис посмотрел на себя в зеркало. Жуть. Что она с ним сделала, эта милая девушка… Так недолго и остатков здоровья лишиться…

В кармане шорт, которые он надел прямо на голое тело, что-то пикнуло. Денис достал свой новенький красный телефон и прочитал на дисплее: «Нам уже 68 миллиметров, мы тебя целуем». Он перечитал фразу несколько раз, аккуратно удалил ее из памяти телефона и закрыл маленькую прозрачную крышечку. Вышел на балкон, оперся руками на перила из светлого, ненагревающегося металла и, глядя на коричневатое в полуденном свете море, легко и отстранение подумал: «Так. Стоп. Но делать ведь это надо, пока я здесь».

Решение, такое простое и ясное, пришло только сейчас, вместе с осознанием всего ужаса происходящего. Ждать нельзя, тянуть нельзя. Да и гораздо лучше сделать это, пока его нет в Москве. Тогда на него никто и не подумает.

Денис судорожно вздохнул и набрал мобильный номер Евгения — Женьки, своего начальника, заместителем которого он с Оксанкиной подачи так успешно работал уже полтора года. Женька был хозяином фирмы, на работе появлялся не каждый день — у него было много разных занятий и фирм. Знал его Денис давно, еще с тех пор, когда тот приходил к Оксанке отдавать долги, успешно заработав на перепродаже только-только появившихся в Москве первых тайваньских компьютеров. Женька вряд ли откажет ему… Хотя…

Денис услышал знакомый перелив определителя номера на Женькином мобильном телефоне, и бодрый голос с едва уловимым говорком, оставшимся от хабаровского детства, ответил:

— Слушаю. Алло!

— Жень… — Голос звучал так сдавленно, что Денис сам себя не узнал. Он прокашлялся и повторил: — Жень, привет, это я…

— А-а… привет. Как отдыхается? Не стреляют?

— Да нет… Хотя надо было бы… кое-кого… Жень… У меня дело такое…

— Слушаю тебя. Только давай быстро, а то я стою под дверью у большого толстого дяди, который обещал нам подкинуть пару миллионов. Так что там у тебя?

— Жень… Мне надо срочно решить одно дело, прямо здесь… В общем, у тебя, случайно, нет завязок… ребят каких-нибудь… типа конторы Вадика в Москве?

Евгений вздохнул и спокойно ответил:

— Ага. Понял. Влип куда-нибудь, что ли?

— Ну да, примерно…

— А подождать это не может? Давай до Москвы, а?

— Ну-у… совсем нежелательно… никак… я тут за две недели чокнусь…

— Ясно… Проигрался?

— Да если бы… Хуже… Тут такое дело…

Евгений холодновато заметил:

— Объяснил бы… Ну, допустим. Ладно. С Оксаной и дочкой все в порядке, по крайней мере?

— Да, да! Здесь другое, личное… я… ну, в общем… Так не объяснишь, но мне крышка, понимаешь. Мне срочно надо, Жека. Ну, помоги, прошу.

— Ладно, не напрягайся. Тебе перезвонят.

Минут через двадцать, которые показались Денису вечностью, раздался звонок. К удивлению Дениса, звонил сам Евгений. Голос его звучал холодно и отстранение.

— Имей в виду… Лишнего не болтай. Обо мне, я имею в виду. Кто чего кому дал… Ясно?

— Ясно, Жень, ясно! Спасибо, я ничего такого…

— Не тарахти. Пиши номер в Рамат-Гане и звони с уличного автомата. Все ясно?

— Да, да! Пишу!

Евгений продиктовал ему номер и, не попрощавшись, отключился. Денис на всякий случай подождал — вдруг просто прервалось, но потом понял, что тому не очень понравилась его просьба. Но — товарищ есть товарищ! Мужская дружба — это, конечно, вещь бесценная и непонятная женщинам, предающим друг друга легко и с удовольствием.

В почти приподнятом настроении Денис оделся и вышел из номера, постаравшись не хлопнуть массивной дверью. Он быстро прошел по длинному коридору и, завернув к лифту, увидел Маргошу. Приостановился, но поворачивать было поздно — она его увидела. Правда, тоже явно растерялась и показала ему большой пакет чипсов.

— Я за чипсами ходила, не доживу до ужина. Маме не говори, ладно? Она мне не разрешает выходить одной…

— А деньги откуда? — нахмурился Денис, соображая, а что же ему-то сказать.

— Мама вчера дала.

— Понятно. А я… сейчас приду, — сказал Денис и попытался вступить в открывшийся лифт. Но Маргоша пролезла за ним и встала близко, дыша острым луковым ароматом жареных картофельных ломтиков.

— Я с тобой, пап, ладно? А то мама спит, мне скучно.

— Я — к зубному врачу, — ответил Денис, чуть отодвигаясь от пышущей жаром и луковыми специями Маргоши. — Наверное, зуб придется рвать… — Оттягивая щеку, он показал зуб и тут же пожалел об этом, потому что Маргоша вознамерилась посмотреть поближе и полезла ему прямо в рот:

— Где, пап? Покажи.

Двери лифта вовремя открылись, и Денис с облегчением вышел. Маргоша вывалилась за ним, зацепившись за что-то модной свисающей лямкой на бриджах. Чипсы посыпались на пол, Маргоша заохала, подбежала неутомимая уборщица, протирающая день-деньской фикусы и карликовые пальмы в коридоре, разулыбался администратор за стойкой. В общем, все в курсе, все вышли провожать бедного Дениса. Паблисити обеспечено.

— Спасибо, дочка, — не удержался Денис.

— Пап?.. — Маргоша подняла на него свои большие коричневые глаза и попыталась понять его неожиданно злой тон. — Я случайно…

— Да ладно. — Денис хотел быстро обойти Маргошу и без объяснений уйти, но она увязалась за ним.

— А зуб какой? Тот, который ты зимой лечил?

— М-м-м… Да. Или соседний, не пойму. Иди, малыш, я скоро. Иди, пожалуйста, к маме и ничего не говори ей про зуб.