— А ты что думаешь, Бен? Ты сам что хочешь делать?

— Прямо сейчас я хочу отдохнуть, четыре, а то и все шесть недель, — ответил Бен.

— Естественно, закончишь альбом, и ты свободен как птица. Ну а в перспективе?

Бен вздохнул, и Эран показалось, что он избегает ее взгляда.

— Ну, в общем, мы уже давно говорили об этом и думали на эту тему. Был такой план, что я буду заниматься рок-музыкой лет до тридцати, а потом перейду в другие области. Я уже написал музыку для одного фильма, как вы знаете, и я хотел бы и дальше продолжать в этом направлении. Я также хочу создать оперу.

Собравшиеся согласно кивали, поддерживая его. Это уже давно были всем известные увлечения Бена, некие запасные варианты, ничему не угрожающие.

— Ну да, понятно. А что с концертами?

Бен точно избегал взгляда Эран. Намеренно.

— Я их решительно сокращаю. В будущем останется только одно турне в год, зимой, не больше чем на три месяца. Вы можете предпринимать любые меры предосторожности, но пусть они лучше будут на уровне, потому что я собираюсь выступать на крупных площадках. Спрос там есть, и я собираюсь играть там. Стадион Уэмбли, Мэдисон-Сквер-Гарден, Рок в Рио, фестиваль… Я хочу выступить в Австралии, на фестивале песни в Сан-Ремо, на Неп-стадионе в Будапеште. Десяток крупнейших залов в следующие десять лет. Потом рок прекращается, я перебираюсь в «Ла-Скала».

Их глаза засверкали, как рождественская елка на Пятой авеню. У всех, кроме Эран. Она сидела безмолвно, у нее просто не было слов.

Ларри что-то быстро записывал в блокноте.

— Отлично, класс! Я поговорю с промоутерами. Такие вещи устраиваются не сразу.

Кевин недоверчиво смотрел на Бена, буравил колючим взглядом из-за стекол очков:

— И ты не боишься? После того, что случилось?

Бен откинулся на спинку кресла и смерил его пристальным взглядом.

— Нет. Но если я брошу выступать, все скажут, что я боюсь. Поэтому я и не бросаю. Какой-то придурок не будет диктовать мне или миллионам моих поклонников, которые тоже строили мою карьеру, что делать.

— Но могут быть другие придурки, — сказал Кевин.

Бен взмахнул рукой:

— Ну и что? Мы все рискуем — я, Джаггер, Клэптон, Клифф, Род, все мы. Да возьмите и женщин, эту малышку Кайли Миноуг, да люди уже совсем обалдели! Да будь я проклят, если Бен Хейли будет прятаться!

Эран сидела, не в силах вымолвить ни слова. Она знала, что Бен прекрасно отдает себе отчет в том, что они страшно поссорятся после этого собрания. Он даже ничего не сказал ей, не намекнул. Нет, она точно намылит ему шею! Так просто она этого не допустит!

Эран обвела собравшихся взглядом.

— Ну что ж, джентельмены, должна вам признаться, для меня это совершеннейшая новость. Бен и я не обсуждали еще этот вопрос. Так что пока лучше отложить принятие окончательного решения.

Ну вот. Все бросали друг на друга выразительные взгляды, предчувствуя начало ссоры. Эран догадывалась, о чем они сейчас думают: вечно эти женщины вмешиваются в мужские дела, вставляют им палки в колеса! Только Кевин смотрел на Эран с сочувствием, хотя в случае ее победы он потерял бы больше всех. Остальные полагали, что Бену порядком от Эран достанется и придется выслушать немало критики в свой адрес, но в конце концов Бен все уладит и утихомирит Эран.

Эран поднялась:

— Почему бы нам не отложить этот разговор? Мы с вами свяжемся, когда наше окончательное решение будет принято.

Она выделила голосом «наше». Неохотно все поднялись, бурча и переговариваясь между собой, пока она их провожала в холл, вручала им их пальто и решительно закрыла за ними дверь. Как только они удалились, Эран стремительно повернулась к Бену:

— Ну ты и ублюдок. Полный ублюдок!

Он покорно улыбался, но не выглядел раскаявшимся.

— Прости, булочка. Но…

— «Прости» — ты этим не обойдешься! Ты это все сделал специально! Ты это заранее спланировал, ты ни слова мне не говорил!

— Да, планировал. Я знал, что ты все раскритикуешь, если я только заикнусь. Но, Эран, я не могу уйти сейчас. Я не могу! — воскликнул Бен.

— Почему!? Ты хочешь удостовериться, что следующий придурок с пистолетом пробьет твой бараний лоб? Ты хочешь, чтобы тебя убили? — крикнула Эран.

— Я этого вовсе не хочу. Все предосторожности будут… — Бен замялся.

— Нет на белом свете защиты от дураков! Никакой! А как же насчет музыки к кинофильмам, к мюзиклам, о которых ты говоришь годами? Бен, да какого черта ты так решил? — Эран страшно разозлилась.

— Всего одно турне в год. Вот и все. Три месяца на гастролях, три месяца подготовки. Остальные шесть я буду заниматься всем остальным, другими, новыми вещами, — сказал Бен.

— Тебе не нужны эти выступления! Тебе ни одного турне больше не надо! — вскричала Эран.

Бен откинулся на спинку дивана, на его лице было смешанное выражение раздражения, вызова, откровенной враждебности.

— Мне это необходимо! Я люблю это. Я не могу просто сидеть дома и сочинять. Мне надо петь, мне нужна публика. Это мой — это мой нерв! Это все, ради чего существует музыка.

— А тебе не будет достаточно быть на публике в день премьеры твоего фильма или оперы? — спросила Эран.

— Нет, это тоже замечательно, но главный кайф — это самому быть на сцене! Петь, играть, быть там! Все зависит от тебя, ты можешь заставить людей плакать или смеяться, сделать их счастливыми, подарить им вечер, который они запомнят на всю жизнь, — сказал Бен.

Эран с размаху ударила ключом по роялю и в ярости повернулась к Бену:

— Понятно. Адреналин, правда? Аплодисменты и обожание, власть и…

— Да, если хочешь. Эти люди — это кровь моя, они хотят меня, и я хочу их, — ответил Бен.

— То есть ты — наркоман, получается так? — прищурилась Эран.

Бен кивнул:

— Да. Я признаю, что это и так можно назвать. Я на игле, я наркоман, я не могу жить без этого.

— Но тебе когда-то придется это бросить! Ты сам говорил, что ты не будешь ползать по сцене, когда тебе будет восемьдесят лет, да это и не надо будет никому, — заметила Эран.

— Я знаю. Но тридцать — это слишком рано, Эран. Ты слышала, я сказал Ларри, что в сорок лет закончу выступать. К тому времени все будет закончено, я обещаю. Finito, — сказал Бен.

Эран не знала, что сказать, с какой стороны подойти. Бен не очень часто выходил из ее подчинения, но что-то в его лице подсказало ей, что в этот раз он не уступит. Он будет сражаться до последнего.

— А как же я? И что, я тоже буду все это выносить, да еще и стихи для тебя писать? — спросила она.

— Конечно, ты ведь только начала, и ты очень талантлива. Я хочу, чтобы мы вместе записывали диски, если ты не хочешь выступать на концертах. Я завишу от тебя, — признал Бен.

— Лесть тебе не поможет, — холодно сказала Эран.

— Эран, перестань. Ну, пожалуйста. Мы же команда, — сказал Бен.

— Я тоже думала, что мы команда, и поэтому я не могу поверить, что ты сообщил коллегам обо всем, не посоветовавшись со мной, — сказала Эран.

— Ладно. Прости. Но не было смысла все это рассусоливать, — вздохнул Бен.

Эран подумала еще кое о чем.

— Ну хорошо, а когда мне будет тридцать лет? Мы же хотели завести детей?

— Ну, у нас и будут дети. Я буду гораздо больше времени проводить дома, — сказал Бен.

— Дети ходят в школу… — начала Эран.

— Но только после того, как им исполнится шесть лет. Так что у нас впереди еще восемь лет, прежде чем первый из них станет для этого достаточно взрослым, — улыбнулся Бен.

Посчитав про себя, она была вынуждена признать, что Бен прав. Если она забеременеет в тридцать, то ее «первенец» родится, когда ей будет тридцать один год, а к тому времени, когда он пойдет в школу, Бену будет уже тридцать девять. Черт!

— Твоя мама будет в ужасе. И Рани. Они очень о тебе беспокоятся, — сказала Эран.

— Как будто я этого не знаю! Они звонят каждый день после того случая в Монреале. Ну, так уж получается. Я не могу сидеть дома целыми днями из-за того, что любящие меня женщины сильно беспокоятся. Я благодарен им за заботу, но я не маленький мальчик. — Бен нахмурился.

И все же иногда он выглядел маленьким мальчиком, особенно когда очень сильно чего-то хотел, как сейчас, всеми силами стараясь заполучить свое.

— О черт возьми! — беспомощно воскликнула Эран.

Рассмеявшись, Бен посмотрел на нее с надеждой:

— Это значит — да?

Сколько бы она ни пыталась, она больше не могла сопротивляться. Он так отчаянно, так страстно этого хотел! Эран безнадежно вздохнула.

— Ты сошел с ума, да и я, наверное, тоже потеряла рассудок.

Прежде чем она успела еще что-то произнести. Бен схватил ее и обнял так сильно, что она едва могла вздохнуть.

— Булочка, ты чудо! Потрясающее чудо! Я люблю тебя просто всю, до последней твоей клеточки, до последнего кусочка! Я… пойдем в кровать… Нет! Да ну ее, эту постель. Мистер «Стейнвэй» вполне сгодится.


Еще очень-очень долго Эран припоминала ему этот эпизод, не давала забыть, что он ее должник. Она не на шутку переживала из-за его безопасности… она не могла забыть тот вечер в Монреале, даже не тот момент, когда в него стреляли, а то, как Бен стоял на сцене и пел своим удивительно чистым голосом. Кровь текла по его рубашке, а люди поднимались, приветствуя его, и Эран бесконечно гордилась им. Он принадлежал сцене, она верила в это — как рыба принадлежит воде. Бен был так счастлив в такие моменты, и Эран не могла отказать ему в этом… Для него публика была как храм, где он становился самим собой, выполнял свое предназначение, все, что Бог ожидал от него. Бог так одарил Бена, да кто такая Эран, чтобы помешать ему?

Кто она? Его возлюбленная, друг, его партнер. Самый важный человек в его жизни, может быть, порой даже его муза. Бен глубоко любил ее. Эран понимала, что ни к одной женщине он так не будет относиться. Ни к одной. Только музыка, которая была для него живым существом, — слишком сильная соперница, чтобы с ней бороться. Но Эран и сама любила музыку и не хотела с ней бороться. Это было равносильно тому, чтобы бороться с облаком на небе; ведь даже если оно темнело и приносило дождь, ты не мог без него. Это всегда так будет, и ты просто принимаешь это.

Какое-то время Эран была грустна и задумчива, все лето, как никогда много, она работала над стихами, над ритмами и гармонией. Когда стал приближаться день рождения Бена, у нее даже не было желания его праздновать, чтобы не нарушать состояния покоя. Но с помощью его семьи Эран наконец приободрилась и устроила очень запоминающийся вечер.

Тридцать лет! Но они оставались такими же, какими были в свои девятнадцать или двадцать, полные задора и энергии, по-прежнему их союз был как игра. Их жизнь была игрой, музыка делала их молодыми и помогала расплачиваться по счетам времени. Были взлеты и падения, были дни, когда не писались ноты, а гобой звучал так же отвратительно, как и рояль, а они оба просто рыдали от отчаяния. И все же они могли работать до ночи, до тех пор, пока не получалось, как надо. Бен любил ее стихи, которые позволяли ему выразить то, что он не смог сказать сам в повседневной жизни. Эран нравилось, как ее слова сплетались с его мелодией, которая порой отделялась и парила сама по себе, и голос Бена звучал безупречно, как классический Роллекс. Бен был звуком, а Эран была смыслом, и они чувствовали, что были созданы друг для друга. А были времена, когда они ссорились и набрасывались друг на друга как тигры. Были дни, когда они чувствовали себя по разные стороны Вселенной.

И были времена, когда Бен испытывал страх. Он никогда не говорил об этом, но Эран видела это. Он боялся не только того, что на него снова нападут. Он боялся ошибиться, написать или спеть не ту песню, потерять любовь своих поклонников. Бен думал, что такая ошибка будет означать конец их обожанию и чудо кончится. Его приступы страха были пугающими. Эран беспомощно смотрела, как он рвет ноты, бьется головой о рояль, кричит, что он словно падает с каната. Однажды он с такой силой сжал стакан, что стекло треснуло и осколки располосовали всю его ладонь. В другой раз Бен лежал на полу и колотил ногами в полном отчаянии. Эран запомнился случай, когда Гевин Сеймур пришел к ним, как обычно, и это каким-то образом помешало Бену, из-за чего он просто схватил гостя за шиворот и долго тряс его, пока Эран не удалось упросить его оставить человека в покое.

Бен орал, пинал рояль, стучал кулаками по стене. И каждый раз Эран приходилось успокаивать его, показывая на его золотые диски, играть что-нибудь умиротворяющее или просто вышучивать его, пока он не приходил в себя. И он так же помогал ей, когда нужные слова для стихотворения не находились. Внешне их жизнь казалась легкой и разноцветной, как мыльный пузырь, но под поверхностью было нечто более существенное. Даже если бы они потеряли все за одну ночь, не написали бы больше ни одной песни, они знали, что все равно будут вместе. В горе или в радости, навсегда.