– Расскажите еще раз об этой женщине, которая получила в подарок от Екатерины бриллиант с ее шляпы и ускакала с ним. – Павел сердито взглянул на молодого человека.

– Попрошу вас, милостивый государь, более почтительно говорить о ее императорском величестве. – Павел ненавидел этих умников, книжных червей.

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – насмешливо произнес молодой человек.

– Эка важность! – нетерпеливо вмешался солдат. – Не тяни, валяй, рассказывай!

Павел очень охотно снова начал свой рассказ. Итак, на днях его царственная госпожа перед обедом ехала верхом за городом по берегу Финского залива в сопровождении лишь его одного, Павла Секретова. О, она часто так ездит, без своих фрейлин, потому как они ее задерживают, а она любит быструю, бешеную скачку, так что даже ему, Павлу Мироновичу, чуть ли не с пеленок сидящему в седле, невмоготу за ней угнаться. Так вот, в этот день они трусили по снегу вдоль замерзшего болота, и она беседовала с ним, с Павлом Мироновичем, хоть он и незнатного происхождения. Она такая, великая княгиня, слуги для нее тоже люди, не то, что ее супруг, который приберегает хорошие манеры только для своих драгоценных голштинцев.

– Вишь ты, она какая! А это, правду гуторят, будто он отказывается говорить на нашем языке и лопочет только по-немецки? Шел бы он себе в свою Голштинию или куда еще, откуда явился, а нас бы оставил в покое.

– И то верно! – Подхватили два-три солдата из присутствующих.

– Да-да, я тоже слышал речи, по казармам слух идет. – О чем слух, человек так и не решился сказать, но мрачно вздохнул.

– И не срамно вам так говорить о наследнике, которому суждено стать нашим батюшкой-царем? – спросил старик с кустистой седой бородой.

– А ты, дедуля, откеля знаешь, что царем будет он и никто другой? Али императрица что нашептала тебе на ухо? – Замечание было встречено общим громовым хохотом.

– Ах так, вы еще надсмехаться, озорники! – Не на шутку рассердился старик. – Раз уж вы такие умные, скажите, не таясь, кто же взойдет на престол после – не дай Бог! – смерти ее величества императрицы? Да, да, вот скажите, охальники, дурачье вы молодое.

– Я знаю, кто это будет, – сказал Павел.

– Ага! – многозначительно молвил один из солдат.

– И я знаю: его величество Петр III, – уверенно заявил старик.

– Коль настанет такой день, спаси Бог Россию, – пробормотал солдат в свою пивную кружку.

– Что это будет за царь, который заставит нас всех лопотать по-немецки? Возьми, к примеру, великую княгиню: родом она не то из Саксонии, не то из Ганновера, а не погнушалась, наш язык выучила.

– Да, она, наша великая княгиня, как есть русская. Все замолчали, тишину нарушал только звук льющегося в глотки пива.

– Ну да ладно, Павел. Давай рассказывай, пока не запамятовал, что там дальше было, – произнес безмолвствовавший раньше солдат, высокий, широкоплечий, медведь медведем, по фамилии Левашов. Сержант Преображенского полка, он служил в личной охране императрицы. Его нафабренные усы заканчивались тонкими остриями, голову плотно облегала треугольная шляпа.

– Так что же произошло, когда появилась молодая женщина? – спросил молодой человек.

– Сначала вижу – скачет вниз по холмам, черные волосы выбились из-под меховой шапки и развеваются по ветру, а она кричит во всю глотку: «Фике, сойди с лошади! Фике!»

– Сами раскиньте мозгами – так обращаться к великой княгине! Сичас, думаю, княгиня задаст ей перцу! Когда соблаговолят, очень даже умеют характер свой выказывать! Но нет, вижу великая княгина слезает с коня, улыбается во весь рот, обе слезьми обливаются, но и смеются, как безумные, тоже. И тут великая княгиня мне и сказывает: «Павел, это, вишь, моя подруга детства, Казя Раденская».

– Представляю! – насмешливо прервал его молодой человек. – И вас пригласили на бал? – Он зашелся в приступе кашля, на щеках у него появились красные пятна.

Глаза Павла сузились.

– Ничего-то ты не смыслишь! – заявил он и вернулся к своему рассказу. – А тут откеле ни возьмись Орлов. Он с седла смотрит, как они милуются, и удивляется не меньше мово.

– Какой Орлов? – поинтересовался Левашов. – Григорий?

– Нет, Алексей.

– О, да. Я в его роте, – сообщил другой солдат. – Ему все нипочем. Смелостью всех своих братанов за пояс заткнет! Ребята за него в огонь и в воду пойдут.

– Да, да, – согласился Левашов, – отчаянная семейка.

– Был, был у нас в станице один такой человек, – сказал Павел. – Емельяном Пугачевым кликали. Отчаянная голова! Ни лошадь, ни баба перед ним не устоит – Так у нас говорили.

– Так значит, он завел себе новую любовь? – спросил Левашов.

– Слышал я ихние разговоры, – ответил Павел. – Исподтишка, конечно, вроде бы и не слушаю, а все же слышал.

– А я-то думал, ты член семейства. – Павел глянул на молодого человека, энергично жующего мундштук своей трубки.

– Ну оно, конечно, они или уже любятся с Алексеем, или скоро будут. Как посмотришь на них – и все сразу ясно. А ехали они из «Красного кабачка», – продолжал Павел, повернувшись спиной к молодому человеку, на губах которого играла презрительная улыбка.

– «Красный кабачок» стоит на пути к царским дворцам, – пояснил Павел. – Мы, едучи в Петергоф или Ораниенбаум, частенько туда заезжаем... винца испить, отдохнуть маленько.

– Эти Орловы невысокого полета птицы, – с вызовом сказал молодой человек. – Дед их был всего-навсего рядовым в гвардии Петра и...

– О, вот это был человек! – с восторгом вскричал старик. – Я своими глазами видел, как он после стрелецкого бунта собственной рукой рубил головы на Красной площади, – они так и отскакивали от тел, словно торопились поскорее в ад!

– Все они не лучше нас, несмотря на роскошные одежды и позолоченные кареты. – Новый приступ кашля заставил молодого человека замолчать.

– Вот императрица, – с трудом выдохнул он. – Спит с казаком...

– Ну и что в этом плохого? – с угрозой спросил Павел.

– ...а в гардеробе у нее пятнадцать тысяч платьев. Пляшет, пьет и развратничает ночи напролет, а Россия голодает. Оденется матросом и...

– Заткнись, слышь, что ли? Заткнись немедленно. Еще слово, и я проломлю твою паршивую башку, – взревел сержант Левашов. – Вон отсюда! Таким, как ты, здесь не место! Вон, а то я осерчаю и сам вышвырну тебя на улицу. – Он сжимал и разжимал свои огромные кулачищи.

– Я только хотел сказать...

– Знаем, что ты хотел сказать! Бунтовщик ты, проклятый, тебе бы только воду мутить! Пшел отсюда, покуда цел! – Остальные молча проводили глазами молодого человека, худого, согбенного, в жалкой одежде. У самой двери он обернулся на безмолвствующую компанию.

– Настанет день – и вы прозреете. Увидите тогда... – Левашов запустил в него пивную кружку, дверь захлопнулась, раздались звуки шагов по скрипящему снегу.

– Нет, вы только подумайте! – продолжал возмущаться сержант. – Сколько раз я своими глазами видел, как ее величество входят в крестьянскую хату, сидят там с мужиками, не гнушаясь пьют с ними, ругаются, в точности как делал их отец. А что до платьев, так я так рассужу: зачем сидеть на троне, если не можешь иметь немного больше, чем простой народ? А если им вздумается надеть мужское платье, так ведь супротив этого нет закону, а? – Увлекшись обсуждением этой темы, слушатели не вдруг вспомнили, что Павел так и не закончил рассказ о незнакомой женщине, которая называет императрицу Фике и предается с ней вместе воспоминаниям детства.

– И тут их высочество воскликнули: «Посмотрим, так же лихо ты ездишь верхом, как прежде в... – где именно, я не разобрал. – Давай до дуба и обратно. А вы, месье Орлов, будете нам судьей!» Ну, скажу я вам, я-то думал, их высочество всадница, каких не найдешь, так нет же, эта женщина, эта женщина... – он никак не мог подыскать подходящего слова.

– Казаку ее не догнать, – нашелся он наконец. – Дьявол в седле – и только! А красавица какая! Видели бы вы, как на нее Орлов смотрел. Ну прям-таки пожирал глазами! Того и гляди, стащит ее тут же с лошади и на глазах у всех обнимет.

– А великая княгиня была недовольна, что ее обогнали?

– Недовольна? Бог с тобой. Они рассмеялись, отцепили бриллиант со своей шляпы и, разулыбавшись во все лицо, подарили, значит, этой женщине, Раденская ее звать. «Возьми, – сказали великая княгиня. – Как приз и в знак нашей дружбы, Казя». Да, да, Казя. Теперича вспомнил, так они ее назвали. Польское это имя.

– Я дрался с поляками в сражениях под Минском и Смоленском, – с гордостью сообщил старик.

– Затем их высочество поцеловали польку и махали ручкой ей вослед, пока они с Орловым не скрылися из виду. А тогда повернулись ко мне и сказали: «Павел, друг мой, – да, друг, не лакей я им, а друг, вот они какие, их высочество, – Павел, я видела ее последний раз в четырнадцать лет, а вот сейчас она снова вошла в мою жизнь. Чудно ведь, как все бывает, правда?» А я в ответ: «И впрямь чудно».

Эта история еще до наступления ночи облетела все трактиры и пивные в городе, где передавалась из уст в уста.

– Фике! – улыбаясь повторяли завсегдатаи. – Ее, значит, Фике звать!

И всем это было по душе – как бы сближало их с великой княгиней.

Спустя несколько дней после встречи с Екатериной Казя получила письмо. Доставил его во дворец Бубина лакей, судя по ливрее, принадлежавший великому князю Петру.

Льва не было дома – он играл со своими дружками в карты, – и Казя расположилась у камина, сломала тяжелую печать и начала читать, довольная тем, что она одна.

«Какая приятная неожиданность – встретить тебя после стольких лет разлуки! Мы должны сесть рядом, вспомнить счастливые годы в Волочиске и все, что произошло потом. А было бы то время счастливым? Помнишь ту ужасную ссору? Помнишь, как все кричали друг на друга и бедная мама тоже (сейчас она в Париже и наделала там кучу долгов). И все же наши родители были счастливы, как ты считаешь?» Далее две большие страницы, исписанные аккуратным почерком Екатерины, были посвящены ее воспоминаниям детства, перемежающимся кое-какими пояснениями и смежными сюжетами.

Письмо выпало из рук Кази на колени, она уставилась в потрескивающие язычки пламени и тоже погрузилась в воспоминания. Вздохнув, она снова взялась за письмо.

«Но сначала ты должна представиться мне при нашем дворе. Я не могу не одобрить твоего выбора, но сопровождать тебя должен, конечно, не месье Орлов, а граф Бубин. Приходите на прием, который состоится в пятницу вечером. А сейчас кончаю – у меня миллион дел». Подпись гласила: «Твоя близкая подруга Фике (но это между нами)».

Казя задумалась. О Станиславе в письме ни звука. «В спешке, верно, запамятовала, – улыбнулась Казя. – На письмо ушло не меньше часа». Она разбила догорающее полено кочергой, от сквозняка взметнулись тяжелые шторы и заколебалось пламя свечей. Казя вздрогнула от холода и придвинулась поближе к огню. Пожалуй, в крестьянской избе в Зимовецкой было теплее, чем в графском замке.

На лестнице раздался голос Льва, по своему обыкновению грубо потребовавшего бутылку вина и халат. Сердце Кази упало, но тут же утешившись мыслью о том, что в воскресенье она снова поедет кататься верхом с Орловым и много всякого ему расскажет, она встретила Бубина приветливой улыбкой.

Он, однако, явился в дурном настроении, пьяный, грубый, и с порога осыпал ее упреками.

– Не иначе как Орлов приходил к тебе, – заявил он, подозрительно осматривая комнату, словно ожидая увидеть пару торчащих из-под штор ботфортов.

– Как только я вышел из дому! – Он со злостью уселся на стул.

– Да что ты, дорогой Лев, – проворковала Казя. – Разве я от тебя что-нибудь скрываю? А кроме того, – добавила она с ледяным спокойствием, – я ведь тебе не жена. – Лев онемел от неожиданности и, не в силах выдавить из себя ни слова, лишь открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.

– Ты не будешь с ним видеться. Понятно? – Казя не отвечала. – Говорю тебе, положение невыносимое. Невыносимое! – закричал он для храбрости во весь голос.

Казя продолжала молчать.

– Хорошо. Или ты прекратишь это безобразие, или... – Он не выдержал ее пристального взгляда и отвел глаза.

– Если ты меня прогонишь, я, конечно, уйду. – Казя спокойно сидела, сложив на коленях руки. Она знала – он не посмеет. После отвратительного скандала со слезами и попреками он примирился с создавшейся ситуацией. Никогда он не укажет ей на дверь, чтобы не стать вторично посмешищем для всего Петербурга.

– Он не сможет тебя обеспечить, – выкрикнул он. Слуга принес вина. Лев снял пальто, облачился в стеганый халат и, зябко поеживаясь, приблизился к огню. – Кто он такой? Жалкий гвардейский офицеришка, без гроша в кармане. Он тебе, Казя, право же, не пара.

Вместо ответа она протянула ему письмо.

– Нас приглашают ко двору.

Он медленно прочел письмо, шевеля губами, и на его лице заиграла улыбка.

– Ага! – воскликнул он, вскакивая на ноги и сразу придя в хорошее настроение. – Видишь, этот мужик не может тебе этого дать.