– Во-о-н тот, у него еще вся грудь в орденах и в пятнах от пищи. Форменное старое пугало.

– Разве можно так отзываться о канцлере Бестужеве, первом государственном муже России? – быстро нашелся Понятовский.

У него совершенно больной вид. Старик доковылял до великой княгини и с трудом склонился над ее рукой. Так и кажется, что он вот-вот упадет и умрет. Придворные отступили от трона, оставив канцлера с глазу на глаз с Екатериной. Она указала ему на стул рядом с собой, и Бестужев, кряхтя от боли, уселся.

– Ничто не догорает с такой быстротой, как закатившаяся на небосводе звезда, – спокойно заметил Понятовский. – К тому же его терзает подагра: слишком много пьет. Из-за интриг австрийского посла графа Эстергази и козней французов он утратил расположение императрицы и все больше склоняется к молодому двору. И он по-своему прав: если кто-нибудь и может помочь бедняге восстановить свою былую власть, то только великая княгиня. – Понятовский говорил с глубокой гордостью. – Но для этого ему прежде всего надо взять верх над Петром. Если императрица скончается... – вдруг он на полуслове осекся: в конце концов, что ему известно о стоящей рядом даме? Они, правда, двоюродные брат и сестра, вместе играли в детстве, но...

– Какой позор, – поспешно сменил он тему, – что русские дворянки так нелепо наряжаются. Ни одна женщина со вкусом никогда не нацепила бы на себя такое множество драгоценностей. – Пламя свечей искрилось и тысячекратно отражалось от рубинов, изумрудов, бриллиантов, целыми гроздьями, словно это были не камни, а роскошные фрукты, свисавших с мысиков собольего Меха, которыми заканчивались спереди корсажи вечерних платьев.

– После Парижа, Лондона, даже Варшавы это производит отталкивающее впечатление.

– Вы, по-видимому, очень много путешествовали, – заметила Казя.

Канцлер поднялся со своего места и заковылял через весь зал к выходу. Многие из присутствующих при его приближении делали вид, что не замечают Бестужева. Некоторые с презрением наблюдали за его мучительным продвижением. Но были и такие, правда, наперечет, кто довольно любезно желал ему спокойной ночи.

– Да, – ответил Понятовский на вопрос Кази, – я объехал почти всю Европу. А вы?

– О да, я видела достаточно.

Понятовский понял, что ей неприятно вспоминать прошлое, и снова умело переключился на другую тему.

– Шелка, атлас, бархат, – улыбнулся он, – а под ними татарин.

Казя вспомнила, как ее отец говаривал: «Копни русского поглубже – и обнаружишь внутри монгола».

– Где еще вы сможете увидеть лакеев в грязных ливреях, напоминающих стадо собак, пожираемых блохами? Или позолоченные стулья о трех ножках? Блещет один фасад – и ничего более.

Тем не менее, Казя была ослеплена красочностью зрелища, какого ей не доводилось видеть, даже живя среди казаков.

– Если русские не занимаются любовью и не напиваются водкой, главное их развлечение – охота на блох, – с раздражением говорил Понятовский. – Россия походит на юную девушку с ее несдержанностью, невоспитанностью и неумением носить парижские туалеты. Даже менуэт и кадриль здесь совершенно не к месту – после нескольких стаканов вина русские пускаются в дикий пляс. Мы, поляки, по образу жизни сейчас значительно ближе к западу, чем они.

– Только на поверхности, уверяю вас.

Между ними завязался спор, но в самых миролюбивых тонах. Казя с удовольствием беседовала с Понятовским, ей нравились его острый ум и мягкий юмор, окрашивавший каждую фразу.

– Возьмите, к примеру, Версаль, – продолжал Понятовский. – Тоже хороший кроличий садок. Но те кролики, по крайней мере, начитаны. Здешние же – чистые варвары.

Раздался звонкий смех Екатерины. Понятовский прищурился, стараясь разглядеть, что происходит вблизи великой княгини.

– По-видимому, сострил по своему обыкновению Лев Нарышкин. – Около Екатерины стоял молодой человек с ироническим выражением лица, снова и снова смешивший Екатерину.

– Да, это, безусловно, он, – сказал Понятовский. – Так она смеется только над его шуточками. Скорее всего, он изображает какого-нибудь неудачливого вельможу.

– Около великой княгини две фрейлины. Одна очень хорошенькая, а у другой на лице шрам. Кто они?

– Графиня Брюс и княгиня Анна Гагарина.

– Бедная женщина, так изуродована.

– На нее обрушилась печь. Это случилось несколько лет назад в загородном имении Разумовского – в Гостилицах, где тогда находился двор. – Заметив на лице Кази удивление, Понятовский рассказал ей о Разумовском, фаворите императрицы, вышедшем из казаков, а под конец заметил.

– Казаки всегда производили на меня впечатление народа грубого и жестокого.

– На меня тоже, – пробормотала Казя.

– Тем не менее, Разумовский стал графом и Бог знает кем еще. У него состояние, дворцы, тысячи рабов. – Понятовский одернул свой роскошный камзол. – Короче говоря, однажды, когда двор находился в Гостилицах, здание вдруг дало трещину, начало сползать вниз по склону и обрушилось. Екатерину какой-то гвардеец вынес невредимой на руках, а вот Анне не повезло.

Казя поняла, что эти две женщины говорят о ней. Время от времени графиня издавала короткий недобрый смешок.

– Брюс? Это ведь нерусское имя? – сказала Казя.

– Предок ее сто лет назад приехал сюда в качестве наемника.

– Она бесспорно красавица.

– Так может сказать только женщина, уверенная в собственной привлекательности.

Казя с улыбкой приняла этот замаскированный комплимент.

– Прасковья Брюс, – продолжал Понятовский. – Распущенна не менее, чем красива. Но близкая подруга и доверенное лицо Екатерины на протяжении многих лет. – Он сделал паузу и с улыбкой задумчиво поглядел на Казю. – Не выносит никакого соперничества, поэтому и старается появляться рядом с несчастной Анной.

Казя заметила Бубина, поглощенного беседой с мужчиной лет пятидесяти, ноги которого казались слишком короткими для его массивного тела. Он, судя по его виду, внимательно слушал Льва, который, как поняла Казя, всячески старался расположить его к себе. По правой части лица незнакомца периодически пробегала судорога. Беседуя со Львом, он часто поглядывал на Казю.

– Скажите, дорогая кузина, – спросил Понятовский, – что привело вас в Санкт-Петербург? Только желание увидеться со своей подругой детства? – И он добродушно рассмеялся.

– Итак, ваша... э-э-э... подруга родственница Чарторыйских, – повторил слова Бубина граф Шувалов и посмотрел в сторону Кази, беседовавшей на другом конце комнаты с графом Понятовским.

– Красивая женщина, дорогой Бубин. Можно поздравить вас с таким выбором.

Лев сиял. Вот он стоит и разговаривает запросто с самым могущественным в России человеком. С самим Александром Шуваловым, который возглавляет страшную Тайную канцелярию и может любого вельможу засадить в казематы Петропавловской крепости или сослать в глушь Сибири. У него повсюду глаза и уши – даже дым от свечей он умеет использовать в своих целях. Маршал двора великой княгини. Дядя нынешнего фаворита императрицы – Ивана Шувалова и решительный враг канцлера Бестужева. Лев озирался вокруг себя, надеясь, что все видят, с кем он беседует. Шувалов наблюдал за ним своими острыми твердыми глазами. «Этот молодой дурак может быть полезен, – думал он, хотя еще точно не знал, чем именно. – Да и польская девица тоже». Его мозг лихорадочно работал.

– А не желали бы вы поработать на меня? Неофициально, разумеется? – спокойно проговорил граф Шувалов и холодно поклонился проходившему мимо знакомому. – Подумайте над моим предложением, и если оно вас заинтересует, заходите ко мне, поговорим. Вы убедитесь, что я умею быть благодарным тем, кто принимает интересы России близко к сердцу.

Лицо его в очередной раз дернулось, про себя он отметил, что Лев явно польщен его предложением.

– Быть может, вам придется по душе назначение ко двору его высочества великого князя, – предложил Шувалов. «Слабак, – подумал он. – Слабак, и к тому же тщеславный». Оба эти качества он неизменно умел использовать с выгодой для себя.

Лев рассыпался в изъявлениях благодарности. «Да, – подумал Шувалов, – такой тип наверняка может оказаться полезным, если только не очень уж полагаться на его верность». И он не стал развивать эту тему дальше.

– Да-да, очень привлекательная молодая дама, – произнес он светским тоном. – Хотелось бы видеть ее при дворе почаще. «Вот если бы, например, в нее влюбился Понятовский... Неплохо, а?» Мозг Шувалова работал в Различных направлениях в поисках решения, как использовать Бубина. Пока он его не нашел, но это ничуть не волновало Шувалова: в конце концов оно всегда приходит само собой. И тут он вдруг вспомнил – а от внимания Шувалова мало что ускользало, – что у Бубина осложнения из-за Алексея Орлова. Вот и появился просвет во тьме незнания!

– Есть, например, вакансия адъютанта у генерала Фермора, – промолвил он невзначай. – Как вам известно, генерал Фермор находится на фронте вместе с фельдмаршалом Апраксиным, у которого – вот горе-то! – погиб единственный сын.

– Да, ужасное несчастье.

– Весной наши армии выступят из Риги и предпримут наступление на пруссаков. Открываются широчайшие возможности для способного молодого человека. Вы согласны со мной? – Лев, онемевший от неожиданности, только и смог, что кивнуть головой. Шувалов наслаждался: он любил забавляться со своими жертвами, расставляя их по своей прихоти на шахматной доске жизни.

– Но, – замялся Лев. – Я думал... Мне казалось... – Выражение крайнего испуга на его лице доставило Шувалову огромное удовольствие.

– Как вы полагаете, – произнес он со всей доступной ему вкрадчивой мягкостью, – подходит молодой Орлов по своим способностям для этой должности?

Лев, не таясь, с облегчением вздохнул.

– Необычайно подходит, ваша светлость. Во всех отношениях.

– Сдается мне, мы великолепно понимаем друг друга, – с удовольствием отметил граф Шувалов.

Лев улыбнулся.

Казя продолжала беседовать со Станиславом Понятовским и уже успела в самых общих чертах рассказать ему о том, что с ней произошло после катастрофы в Волочиске, как вдруг гул голосов в зале и служившую им мягким фоном легкую музыку перекрыли донесшиеся из-за двойных дверей в отдаленном конце зала непонятные звуки, нечто вроде беспорядочных ударов.

– Таким образом я попала в Ютск, – закончила грустную повесть своей жизни Казя, не отрывая глаз от дальних дверей. Разговоры в зале разом смолкли. Только музыканты, увлеченные исполнением маленькой прелестной мелодии, продолжали играть как ни в чем не бывало. Екатерина с побледневшим лицом выпрямилась на своем месте и вцепилась пальцами в ручки кресла.

– Что... – начала было Казя, но в этот миг дверь с грохотом распахнулась и в нее ввалилась странная компания. «Хальт! – раздалась позади команда, и вся пьяная ватага странно одетых людей замерла на пороге, ослепленная ярким светом люстр, и осоловело вылупила глаза на открывшееся красочное зрелище. – Стройся!»

Хихикая и икая, незваные гости образовали нечто вроде военного подразделения. Один из них, босой гигант в длинной шубе, со страшным шумом упал навзничь, двое из его товарищей, в расстегнутых мундирах и одетых задом наперед митрах на нечесаных головах, с трудом подняли его, еле держащегося на ногах, и поставили между собой. Пораженная невероятным зрелищем, Казя насчитала в пьяной гурьбе двенадцать человек.

Тот же голос заорал:

– Внимание, внимание! Двенадцать апостолов! Двенадцать апостолов, марш вперед!

Неверным шагом процессия двинулась через комнату, и присутствующие все как один расступились перед нею.

– Эй вы там, возьмите ногу! Ногу возьмите, говорю я! Огромные ботфорты спотыкались и скользили по навощенному паркету, оставляя на нем длинные царапины. Повинуясь отрывочным командам, выкрикиваемым во всю мощь легких, и неритмичным ударам барабана, пьяная рать, не разбирая пути косящими слезящимися глазами, все же продвигалась на непослушных ногах вперед за коротышкой в длинном до пят зеленом стеганом халате, несшим на половой щетке в качестве воинского знамени ярко-красные бриджи.

К величайшему удивлению Кази, собравшиеся в зале знатные дамы и господа все как один покорно склонились в реверансах и глубоких поклонах, и перед Казей вырос целый лес опущенных к полу напудренных париков.

– Хальт! Четче шаг, ты, там, на левом фланге! Не слышишь команды, что ли?

– Реверанс! – лихорадочно шепнул Понятовский на ухо Казе. Напротив них две дамы так истово распластались в верноподданническом приветствии, что казались пестрыми жабами, сидящими в грязи. Все замерли. Казя услышала рядом с собой тяжелое дыхание. Футах в трех от нее, не более, стоял молодой человек в бледно-голубом мундире, расстегнутом до пояса, и с ожесточением лупил в игрушечный барабан, безостановочно поднимая и опуская длинные ноги в блестящих ботфортах, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Она разглядела изъеденное оспой раскрасневшееся потное лицо с большим носом и низким покатым лбом, на который с коротко подстриженной головы съехал бархатный ночной колпак. Он колотил по барабану, шаря пустыми голубыми глазами по залу, и с его тяжелой нижней губы непрерывным потоком стекали бессвязные слова команды, пересыпаемые пьяными ругательствами.